Неточные совпадения
Одет он был так, как вы знаете
по бесчисленным фотографиям, картинкам, статуэткам: на нем была красная шерстяная рубашка и сверху плащ, особым образом застегнутый на
груди; не на
шее, а на плечах был платок, так, как его носят матросы, узлом завязанный на
груди. Все это
к нему необыкновенно шло, особенно его плащ.
Гловацкая отгадала отцовский голос, вскрикнула, бросилась
к этой фигуре и, охватив своими античными руками худую
шею отца, плакала на его
груди теми слезами, которым,
по сказанию нашего народа, ангелы божии радуются на небесах. И ни Помада, ни Лиза, безотчетно остановившиеся в молчании при этой сцене, не заметили, как
к ним колтыхал ускоренным, но не скорым шагом Бахарев. Он не мог ни слова произнесть от удушья и, не добежав пяти шагов до дочери, сделал над собой отчаянное усилие. Он как-то прохрипел...
На лице женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно блестели её зубы; она вытянула
шею вперёд, глаза её обежали двумя искрами комнату, ощупали постель и, найдя в углу человека, остановились, тяжело прижимая его
к стене. Точно плывя
по воздуху, женщина прокрадывалась в угол, она что-то шептала, и казалось, что тени, поднимаясь с пола, хватают её за ноги, бросаются на
грудь и на лицо ей.
По молодости,
по горячности моей я могу провиниться на каждом шагу; вспомните, что я в чужой семье, что я никого не знаю и что никто не знает меня; не оставьте меня…» Она бросилась на
шею к свекру, у которого также глаза были полны слез, она обняла его точно, как родная дочь, и целовала его
грудь, даже руки.
Илья взмахнул рукой, и крепкий кулак его ударил
по виску старика. Меняла отлетел
к стене, стукнулся об неё головой, но тотчас же бросился
грудью на конторку и, схватившись за неё руками, вытянул тонкую
шею к Илье. Лунёв видел, как на маленьком, тёмном лице сверкали глаза, шевелились губы, слышал громкий, хриплый шёпот...
Юрий обхватил ее мягкий стан, приклонил
к себе и поцеловал ее в
шею: девственные
груди облились румянцем и заволновались, стараясь вырваться из-под упрямой одежды… о, сколько сладострастия дышало в ее полураскрытых пурпуровых устах! он жадно прилепился
к ним, лихорадочная дрожь пробежала
по его телу, томный вздох вырвался из
груди…
Но никогда не должно приближаться
к нему на чистом месте; много бывает примеров, что даже
по редколесью волк в капкане, преследуемый близко охотником, выбравши какую-нибудь полянку, вдруг оборачивается назад, бросается на охотника и наносит ему много жестоких ран даже на
груди и на
шее; в таком опасном случае надобно зарезать волка ножом, который не худо иметь охотнику на своем поясе.
— Смотри же, — заметила Ненила Макарьевна, погладила ее
по щеке и вышла вслед за мужем. Маша прислонилась
к спинке кресел, опустила голову на
грудь, скрестила пальцы и долго глядела в окно, прищурив глазки… Легкая краска заиграла на свежих ее щеках; со вздохом выпрямилась она, принялась было
шить, уронила иголку, оперла лицо на руку и, легонько покусывая кончики ногтей, задумалась… потом взглянула на свое плечо, на свою протянутую руку, встала, подошла
к зеркалу, усмехнулась, надела шляпу и пошла в сад.
Отец и сын не видели друг друга; по-разному тосковали, плакали и радовались их больные сердца, но было что-то в их чувстве, что сливало воедино сердца и уничтожало бездонную пропасть, которая отделяет человека от человека и делает его таким одиноким, несчастным и слабым. Отец несознаваемым движением положил руку на
шею сына, и голова последнего так же невольно прижалась
к чахоточной
груди.
Я узнал ее
по горячему дыханию,
по манере, с которой она повисла на моей
шее, и даже
по запаху. Припав своей головкой
к моей щеке, она казалась мне необыкновенно счастливой… От счастья она не могла выговорить ни слова… Я прижал ее
к груди, и — куда девались тоска и вопросы, мучившие меня целых три дня! Я от удовольствия захохотал и запрыгал, как школьник.
— Расстегните сорочку! — сказал он и, не дожидаясь, пока это сделает сама Маруся, расстегнул у
шеи сорочку и,
к великому ужасу своей пациентки, принялся стучать молотком
по белой исхудалой
груди…
Когда он проснулся, ощущения масла на
шее и мятного холодка около губ уж не было, но радость по-вчерашнему волной ходила в
груди. Он с восторгом поглядел на оконные рамы, позолоченные восходящим солнцем, и прислушался
к движению, происходившему на улице. У самых окон громко разговаривали. Батарейный командир Рябовича, Лебедецкий, только что догнавший бригаду, очень громко, от непривычки говорить тихо, беседовал со своим фельдфебелем.
Он погрузился в одну мысль о Мариорице. Вся душа его, весь он — как будто разогретая влажная стихия, в которой Мариорица купает свои прелести. Как эта стихия, он обхватил ее горячей мечтой, сбегает струею
по ее округленным плечам, плещет жаркою пеною
по лебединой
шее, подкатывается волною под
грудь, замирающую сладким восторгом; он липнет летучею брызгою
к горячим устам ее, и черные кудри целует, и впивается в них, и весь, напитанный ее существом, ластится около нее тонким, благовонным паром.