Неточные совпадения
По бокам
дороги в тумане плывут деревья, качаются черные ветки, оголенные
осенним ветром, суетливо летают и трещат белобокие сороки, густой запах болотной гнили встречает и провожает гремучую бричку, сырость, всасываясь в кожу, вызывает тягостное уныние и необычные мысли.
Помчались
по замерзлой
осенней дороге — тряско, но приятно было дышать свежим воздухом и двигаться после долгой тюрьмы.
На рассвете мать тряслась в почтовой бричке
по размытой
осенним дождем
дороге. Дул сырой ветер, летели брызги грязи, а ямщик, сидя на облучке вполоборота к ней, задумчиво и гнусаво жаловался...
Хмурыми
осенними днями, когда не только не видишь, но и не чувствуешь солнца, забываешь о нем, —
осенними днями не однажды случалось плутать в лесу. Собьешься с
дороги, потеряешь ее тропы, наконец, устав искать их, стиснешь зубы и пойдешь прямо чащей,
по гнилому валежнику,
по зыбким кочкам болота — в конце концов всегда выйдешь на
дорогу!
Октябрьская ночь была холодна и сумрачна;
по небу быстро неслись облака, и ветер шумел голыми ветвями придорожных ракит. Ахилла все не останавливаясь шел, и когда засерел
осенний рассвет, он был уже на половине
дороги и смело мог дать себе роздых.
Над Чернораменским лесом всплыло белое
осеннее солнце, а из города, встречу ему, точно мыши из тёмной щели, выбежали какие-то люди и покатились, запрыгали
по дороге.
Корявые берёзы, уже обрызганные жёлтым листом, ясно маячили в прозрачном воздухе
осеннего утра, напоминая оплывшие свечи в церкви.
По узким полоскам пашен, качая головами, тихо шагали маленькие лошади; синие и красные мужики безмолвно ходили за ними, наклонясь к земле, рыжей и сухой, а около
дороги, в затоптанных канавах, бедно блестели жёлтые и лиловые цветы. Над пыльным дёрном неподвижно поднимались жёсткие бессмертники, — Кожемякин смотрел на них и вспоминал отзвучавшие слова...
Уральские
дороги вообще не отличаются удобствами, но в распутицу они превращаются в пытку, и преступников вместо каторги можно бы наказывать тем, что заставлять их путешествовать в
осеннюю и весеннюю распутицу
по Уралу.
Около самой
дороги, где лес был немного прочищен, лепились кусты жимолости и малины да молоденькие березки, точно заблудившиеся в этой лесной трущобе; теперь листья уже давно пожелтели и шелестели мертвым шепотом, когда
по ним пробегал
осенний порывистый ветер.
Кроме того, каждое время года обозначает еще свой путь: где
по весне проходила
дорога, там к лету образовался овраг, — и наоборот: где был овраг, там благодаря
осеннему наносу ила открывалась ровная поверхность.
Москва же развлекала ее, улицы, дома и церкви нравились ей очень, и если бы можно было ездить
по Москве в этих прекрасных санях, на
дорогих лошадях, ездить целый день, от утра до вечера, и при очень быстрой езде дышать прохладным
осенним воздухом, то, пожалуй, она не чувствовала бы себя такой несчастной.
День — серенький; небо, по-осеннему, нахмурилось; всхрапывал, как усталая лошадь, сырой ветер, раскачивая вершины ельника, обещая дождь. На рыжей полосе песчаной
дороги качались тёмненькие фигурки людей, сползая к фабрике; три корпуса её, расположенные
по радиусу, вцепились в землю, как судорожно вытянутые красные пальцы.
Когда печальная процессия двинулась
по дороге, Яша шел далеко впереди, сильно размахивал руками и громко пел «вечную память»; мы с о. Андроником и Асклипиодотом несколько верст шли за гробом пешком; пение «Святый боже…» далеко разносилось
по лесу, и было что-то неизъяснимо торжественное в этом светлом
осеннем дне, который своим прощальным светом освещал наше печальное шествие.
Лес осенью был еще красивее, чем летом: темная зелень елей и пихт блестела особенной свежестью; трепетная осина, вся осыпанная желтыми и красными листьями, стояла точно во сне и тихо-тихо шелестела умиравшею листвой, в которой червонным золотом играли лучи
осеннего солнца; какие-то птички весело перекликались
по сторонам
дороги; шальной заяц выскакивал из-за кустов, вставал на задние лапы и без оглядки летел к ближайшему лесу.
С каким живым чувством удовольствия поехал я, едва пробираясь, верхом
по проваливающейся на каждом шагу
дороге, посмотреть на свою родовую речку, которую летом курица перейдет, но которая теперь, несясь широким разливом, уносила льдины, руша и ломая все, попадающееся ей навстречу: и сухое дерево, поваленное в ее русло
осенним ветром, и накат с моста, и даже вершу, очень бы, кажется, старательно прикрепленную старым поваром, ради заманки в нее неопытных щурят.
В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных
дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, — в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток
по мягкой, пыльной или грязной
дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, — когда в длинные
осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков, когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, — в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, — в губернском городе К. был съезд помещиков, и кончались дворянские выборы.
Опять спустились они с лестницы, ходили
по переходам и коридорам и пришли в ту же залу, освещенную тремя хрустальными люстрами. Те же рыцари висели на стенах, и опять, когда приблизились они к двери из желтой меди, два рыцаря сошли со стены и заступили им
дорогу. Казалось, однако, что они не так сердиты были, как накануне; они едва тащили ноги, как
осенние мухи, и видно было, что они через силу держали свои копья.
На дворе был тяжелый
осенний туман, закрывающий все. Но Корней хорошо знал
дорогу, знал всякий спуск и подъем, и всякий куст, и все ветлы
по дороге, и леса направо и налево, хотя за семнадцать лет одни срубили и из старых стали молодыми, а другие из молодых стали старыми.
Поехали
по железной
дороге. Погода ясная этот день стояла — осенью дело это было, в сентябре месяце. Солнце-то светит, да ветер свежий,
осенний, а она в вагоне окно откроет, сама высунется на ветер, так и сидит.
По инструкции-то оно не полагается, знаете, окна открывать, да Иванов мой, как в вагон ввалился, так и захрапел; а я не смею ей сказать. Потом осмелился, подошел к ней и говорю: «Барышня, говорю, закройте окно». Молчит, будто не ей и говорят. Постоял я тут, постоял, а потом опять говорю...
— Аль завидно, — отвечал Серега, приподнимаясь и довертывая около ног полы армяка. — Пущай! Эх вы, любезные! — крикнул он на лошадей, взмахнув кнутиком; и карета и коляска с своими седоками, чемоданами и важами, скрываясь в сером
осеннем тумане, шибко покатились
по мокрой
дороге.
— Нет, я поеду, — сказала больная, подняла глаза к небу, сложила руки и стала шептать несвязные слова. — Боже мой! за что же? — говорила она, и слезы лились сильнее. Она долго и горячо молилась, но в груди так же было больно и тесно, в небе, в полях и
по дороге было так же серо и пасмурно, и та же
осенняя мгла, ни чаще, ни реже, а все так же сыпалась на грязь
дороги, на крыши, на карету и на тулупы ямщиков, которые, переговариваясь сильными, веселыми голосами, мазали и закладывали карету.
Выйдя наружу, студент пошел
по грязной
дороге в поле. В воздухе стояла
осенняя, пронизывающая сырость.
Дорога была грязна, блестели там и сям лужицы, а в желтом поле из травы глядела сама осень, унылая, гнилая, темная.
По правую сторону
дороги был огород, весь изрытый, мрачный, кое-где возвышались на нем подсолнечники с опущенными, уже черными головами.
Париж в светлую
осеннюю погоду, со всем своим историческим прошлым, с кипучей уличной жизнью, красивостью, грацией, тысячью оригинальных картинок, штрихов, деталей, оставлял позади все, что было пережито и в России, и
по дороге до Франции.
Ночь была темная, теплая,
осенняя. Шел дождик уже четвертый день. Два раза переменив лошадей и в полтора часа проскакав 30 верст
по грязной вязкой
дороге, Болховитинов во втором часу ночи был в Леташевке. Слезши у избы, на плетневом заборе которой была вывеска: «Главный Штаб», и бросив лошадь, он вошел в темные сени.