Неточные совпадения
Его товарищ с детства, одного круга, одного общества и товарищ
по корпусу, Серпуховской, одного с ним выпуска, с которым он соперничал и в
классе, и в гимнастике, и в шалостях, и в мечтах честолюбия, на-днях вернулся из Средней Азии, получив там два чина и отличие, редко даваемое столь молодым генералам.
Подымаясь
по узкой тропинке к Елисаветинскому источнику, я обогнал толпу мужчин, штатских и военных, которые, как я узнал после, составляют особенный
класс людей между чающими движения воды.
Я поставлю полные баллы во всех науках тому, кто ни аза не знает, да ведет себя похвально; а в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что он сказал: «
По мне, уж лучше пей, да дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением в лице и в глазах, как в том училище, где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха летит; что ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в
классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был ли кто там или нет.
Но автор весьма совестится занимать так долго читателей людьми низкого
класса, зная
по опыту, как неохотно они знакомятся с низкими сословиями.
Так школьник, неосторожно задравши своего товарища и получивши за то от него удар линейкою
по лбу, вспыхивает, как огонь, бешеный выскакивает из лавки и гонится за испуганным товарищем своим, готовый разорвать его на части; и вдруг наталкивается на входящего в
класс учителя: вмиг притихает бешеный порыв и упадает бессильная ярость. Подобно ему, в один миг пропал, как бы не бывал вовсе, гнев Андрия. И видел он перед собою одного только страшного отца.
Все-то мы, все без исключения,
по части науки, развития, мышления, изобретений, идеалов, желаний, либерализма, рассудка, опыта и всего, всего, всего, всего, всего, еще в первом предуготовительном
классе гимназии сидим!
Если каждый человек действует
по воле
класса, группы, то, как бы ловко ни скрывал он за фигурными хитросплетениями слов свои подлинные желания и цели, всегда можно разоблачить истинную суть его — силу групповых и классовых повелений.
— Вообще выходило у него так, что интеллигенция — приказчица рабочего
класса, не более, — говорил Суслов, морщась, накладывая ложкой варенье в стакан чаю. — «Нет, сказал я ему, приказчики революций не делают, вожди, вожди нужны, а не приказчики!» Вы, марксисты,
по дурному примеру немцев, действительно становитесь в позицию приказчиков рабочего
класса, но у немцев есть Бебель, Адлер да — мало ли? А у вас — таких нет, да и не дай бог, чтоб явились… провожать рабочих в Кремль, на поклонение царю…
— Вы, Самгин, рассуждаете наивно. У вас в голове каша. Невозможно понять: кто вы? Идеалист? Нет. Скептик? Не похоже. Да и когда бы вам, юноша, нажить скепсис? Вот у Туробоева скептицизм законен; это мироощущение человека, который хорошо чувствует, что его
класс сыграл свою роль и быстро сползает
по наклонной плоскости в небытие.
Он был сыном уфимского скотопромышленника, учился в гимназии, при переходе в седьмой
класс был арестован, сидел несколько месяцев в тюрьме, отец его в это время помер, Кумов прожил некоторое время в Уфе под надзором полиции, затем, вытесненный из дома мачехой, пошел бродить
по России, побывал на Урале, на Кавказе, жил у духоборов, хотел переселиться с ними в Канаду, но на острове Крите заболел, и его возвратили в Одессу. С юга пешком добрался до Москвы и здесь осел, решив...
А социальное начало требует тесного контакта с соседями
по классу.
И мешал грузчик в красной рубахе; он жил в памяти неприятным пятном и, как бы сопровождая Самгина, вдруг воплощался то в одного из матросов парохода, то в приказчика на пристани пыльной Самары, в пассажира третьего
класса, который, сидя на корме, ел орехи, необыкновенным приемом раскалывая их: положит орех на коренные зубы, ударит ладонью снизу
по челюсти, и — орех расколот.
— «Людей, говорит, моего
класса, которые принимают эту философию истории как истину обязательную и для них, я, говорит, считаю ду-ра-ка-ми, даже — предателями
по неразумию их, потому что неоспоримый закон подлинной истории — эксплоатация сил природы и сил человека, и чем беспощаднее насилие — тем выше культура». Каково, а? А там — закоренелые либералы были…
Гниение — это,
по Марксу, процесс, который рабочий
класс должен превратить в горение, во всемирный пожар.
— Рассуждая революционно, мы, конечно, не боимся действовать противузаконно, как боятся этого некоторые иные. Но — мы против «вспышкопускательства», —
по слову одного товарища, — и против дуэлей с министрами. Герои на час приятны в романах, а жизнь требует мужественных работников, которые понимали бы, что великое дело рабочего
класса — их кровное, историческое дело…
Робкий, апатический характер мешал ему обнаруживать вполне свою лень и капризы в чужих людях, в школе, где не делали исключений в пользу балованных сынков. Он
по необходимости сидел в
классе прямо, слушал, что говорили учителя, потому что другого ничего делать было нельзя, и с трудом, с потом, со вздохами выучивал задаваемые ему уроки.
Нарисовав эту головку, он уже не знал предела гордости. Рисунок его выставлен с рисунками старшего
класса на публичном экзамене, и учитель мало поправлял, только кое-где слабые места покрыл крупными, крепкими штрихами, точно железной решеткой, да в волосах прибавил три, четыре черные полосы, сделал
по точке в каждом глазу — и глаза вдруг стали смотреть точно живые.
Из географии, в порядке,
по книге, как проходили в
классе,
по климатам,
по народам, никак и ничего он не мог рассказать, особенно когда учитель спросит...
Это лучшая улица здесь; она
по вечерам ярко освещена и оживлена гуляющими высшего
класса; они только вечером и посещают лавки.
Но не все имеют право носить
по две сабли за поясом: эта честь предоставлена только высшему
классу и офицерам; солдаты носят
по одной, а простой
класс вовсе не носит; да он же ходит голый, так ему не за что было бы и прицепить ее, разве зимой.
К женщинам же, на которых он смотрел как на помеху во всех нужных делах, он питал непреодолимое презрение. Но Маслову он жалел и был с ней ласков, видя в ней образец эксплуатации низшего
класса высшим.
По этой же причине он не любил Нехлюдова, был неразговорчив с ним и не сжимал его руки, а только предоставлял к пожатию свою вытянутую руку, когда Нехлюдов здоровался с ним.
Впереди, перед первым
классом, стояла только небольшая толпа народа, всё еще смотревшая на тот вагон, в который внесли княгиню Корчагину. Остальной народ был уже весь
по местам. Запоздавшие пассажиры, торопясь, стучали
по доскам платформы, кондуктора захлопывали дверцы и приглашали едущих садиться, а провожающих выходить.
Попав из сельской школы
по своим выдающимся способностям в гимназию, Набатов, содержа себя всё время уроками, кончил курс с золотой медалью, но не пошел в университет, потому что еще в VII
классе решил, что пойдет в народ, из которого вышел, чтобы просвещать своих забытых братьев.
И в так называемый индивидуальный, либеральный, буржуазный период истории люди мыслили безлично, судили
по своей принадлежности к буржуазному
классу, какой-либо форме индустрии,
по обывательскому мнению.
Мысль является лишь выражением
класса, и она сама
по себе никакой ценности не имеет.
И очень наивна та философия истории, которая верит, что можно предотвратить движение
по этому пути мировой империалистической борьбы, которая хочет видеть в нем не трагическую судьбу всего человечества, а лишь злую волю тех или иных
классов, тех или иных правительств.
— Да, папа, он сам говорит, а сам у нас первый
по латинскому в
классе, — отозвался и Илюша.
Тиранил же ужасно, обучая ее всяким штукам и наукам, и довел бедную собаку до того, что та выла без него, когда он отлучался в
классы, а когда приходил, визжала от восторга, скакала как полоумная, служила, валилась на землю и притворялась мертвою и проч., словом, показывала все штуки, которым ее обучили, уже не
по требованию, а единственно от пылкости своих восторженных чувств и благодарного сердца.
Кстати, в
классах он всегда стоял
по учению из лучших, но никогда не был отмечен первым.
Главный, то есть маленький пан, оказался чиновником двенадцатого
класса в отставке, служил в Сибири ветеринаром,
по фамилии же был пан Муссялович.
Они расходились
по домам из
класса со своими ранчиками за плечами, другие с кожаными мешочками на ремнях через плечо, одни в курточках, другие в пальтишках, а иные и в высоких сапогах со складками на голенищах, в каких особенно любят щеголять маленькие детки, которых балуют зажиточные отцы.
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне,
по дороге из Вены в Мюнхен, молодого человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми
классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Что касается до меня, то, признаюсь, я предпочитаю их беседу речам какого-нибудь чиновника 6-го
класса, следующего
по казенной надобности.
— Ах, вот это бесподобно! — воскликнула она, —
по программе хоть в приготовительный
класс и не требуется, а все-таки…
Родился я, судя
по рассказам, самым обыкновенным пошехонским образом. В то время барыни наши (по-нынешнему, представительницы правящих
классов) не ездили, в предвидении родов, ни в столицы, ни даже в губернские города, а довольствовались местными, подручными средствами. При помощи этих средств увидели свет все мои братья и сестры; не составил исключения и я.
Учитель российской грамматики, Никифор Тимофеевич Деепричастие, говаривал, что если бы все у него были так старательны, как Шпонька, то он не носил бы с собою в
класс кленовой линейки, которою, как сам он признавался, уставал бить
по рукам ленивцев и шалунов.
Тоталитарным же стало то, что,
по существу, должно быть частичным — государство, нация, раса,
класс, общественный коллектив, техника.
В Богословском (Петровском) переулке с 1883 года открылся театр Корша. С девяти вечера отовсюду поодиночке начинали съезжаться извозчики, становились в линию
по обеим сторонам переулка, а не успевшие занять место вытягивались вдоль улицы
по правой ее стороне, так как левая была занята лихачами и парными «голубчиками», платившими городу за эту биржу крупные суммы. «Ваньки», желтоглазые погонялки — эти извозчики низших
классов, а также кашники, приезжавшие в столицу только на зиму, платили «халтуру» полиции.
По субботам члены «Русского гимнастического общества» из дома Редлиха на Страстном бульваре после вечерних
классов имели обычай ходить в ближайшие Сандуновские бани, а я всегда шел в Палашовские, рядом с номерами «Англия», где я жил.
Если студент университета, Ляпин спросит, какого факультета, и сам назовет его профессоров, а если ученик школы живописи, спросит — в каком
классе, в натурном ли, в головном ли, и тоже о преподавателях поговорит, причем каждого
по имени-отчеству назовет.
И, медленно расхаживая
по классу, он начал с простейших определений.
Можно было легко угадать, что Авдиеву будет трудно ужиться с этим неуклонным человеком. А Авдиев вдобавок ни в чем не менял своего поведения.
По — прежнему читал нам в
классах новейших писателей;
по — прежнему мы собирались у него группами на дому;
по — прежнему порой в городе рассказывали об его выходках…
Фигура священника Крюковского была
по — своему характерная и интересная. Однажды, уже в высших
классах, один из моих товарищей, Володкевич, добрый малый, любивший иногда поговорить о высоких материях, сказал мне с глубокомысленным видом...
Я составил нечто вроде краткого воззвания, которое мы с Гаврилой переписали в нескольких экземплярах и пустили
по классам.
— А! Так ты хочешь ее поскорее обрадовать… Ну, хорошо, хорошо, это можно… — И, сделав
по ведомости перекличку, он развел оставшихся
по классам и потом сказал: — Ну, что ж. Пойдем, господин Крыштанович. Тетушка дожидается.
Кончив это, он сошел с кафедры и неторопливо прошелся вдоль скамей
по классу, думая о чем-то, как будто совсем не имеющем отношения к данной минуте и к тому, что на него устремлено полсотни глаз, внимательных, любопытных, изучающих каждое его движение.
Все это мы успели заметить и оценить до последней пуговицы и до слишком широких лацканов синего фрака, пока новый учитель ходил
по классу. Нам казалось странным и немного дерзким то обстоятельство, что он ведет себя так бесцеремонно, точно нас, целого
класса, здесь вовсе не существует.
В пансионе Рыхлинского было много гимназистов, и потому мы все заранее знакомились с этой рукописной литературой. В одном из альбомов я встретил и сразу запомнил безыменное стихотворение, начинавшееся словами: «Выхожу задумчиво из
класса». Это было знаменитое добролюбовское «Размышление гимназиста лютеранского вероисповедания и не Киевского округа».
По вопросу о том, «был ли Лютер гений или плут», бедняга говорил слишком вольно, и из «чувства законности» он сам желает, чтобы его высекли.
Он стал ходить
по классу, импровизируя вступление к словесности, а мы следили
по запискам. Нам пришлось то и дело останавливать его, так как он сбивался с конспекта и иначе строил свою речь. Только, кажется, раз кто-то поймал повторенное выражение.
Мы остались и прожили около полугода под надзором бабушки и теток. Новой «власти» мы как-то сразу не подчинились, и жизнь пошла кое-как. У меня были превосходные способности, и, совсем перестав учиться, я схватывал предметы на лету, в
классе, на переменах и получал отличные отметки. Свободное время мы с братьями отдавали бродяжеству: уходя веселой компанией за реку, бродили
по горам, покрытым орешником, купались под мельничными шлюзами, делали набеги на баштаны и огороды, а домой возвращались позднею ночью.