Неточные совпадения
В мягких, глубоких креслах было покойно, огни мигали так ласково
в сумерках гостиной; и теперь,
в летний вечер, когда долетали с улицы голоса, смех и потягивало со двора сиренью, трудно было понять, как это крепчал мороз и как заходившее солнце освещало своими холодными лучами снежную равнину и путника, одиноко шедшего
по дороге; Вера Иосифовна читала о том, как молодая, красивая графиня устраивала у себя
в деревне школы,
больницы, библиотеки и как она полюбила странствующего художника, — читала о том, чего никогда не бывает
в жизни, и все-таки слушать было приятно, удобно, и
в голову шли всё такие хорошие, покойные мысли, — не хотелось вставать.
Вот о кучерской жизни и мечтали «фалаторы», но редко кому удавалось достигнуть этого счастья. Многие получали увечье — их правление
дороги отсылало
в деревню без всякой пенсии. Если доходило до суда, то суд решал: «
По собственной неосторожности». Многие простужались и умирали
в больницах.
Многие сотни! А сколько еще было таких, кто не
в силах был идти и умер
по пути домой. Ведь после трупы находили на полях,
в лесах, около
дорог, за двадцать пять верст от Москвы, а сколько умерло
в больницах и дома! Погиб и мой извозчик Тихон, как я узнал уже после.
— Избили, Прохорыч, да
в окно выкинули… Со второго этажа
в окно, на мощеный двор… Руку сломали… И надо же было!.. Н-да. Полежал я
в больнице, вышел — вот один этот сюртучок на мне да узелочек с бельем. Собрали кое-что маркеры
в Нижнем, отправили
по железной
дороге, билет купили.
Дорогой же — другая беда, указ об отставке потерял — и теперь на бродяжном положении.
О том, что, когда приходится везти роженицу из деревни к нам
в больницу, Пелагея Иванна свои сани всегда сзади пускает: не передумали бы
по дороге, не вернули бы бабу
в руки бабки.
Мы поменялись местами. Лошади пошли бодрее. Вьюга точно сжималась, стала ослабевать, как мне показалось. Но вверху и
по сторонам ничего не было, кроме мути. Я уж не надеялся приехать именно
в больницу. Мне хотелось приехать куда-нибудь. Ведь ведет же
дорога к жилью.
Вечер я провел над путеводителем
по железным
дорогам. Добраться до Горелова можно было таким образом: завтра выехать
в два часа дня с московским почтовым поездом, проехать тридцать верст
по железной
дороге, высадиться на станции N, а от нее двадцать две версты проехать на санях до Гореловской
больницы.
Тотчас за
больницей город кончался и начиналось поле, и Сазонка побред
в поле. Ровное, не нарушаемое ни деревом, ни строением, оно привольно раскидывалось вширь, и самый ветерок казался его свободным и теплым дыханием. Сазонка сперва шел
по просохшей
дороге, потом свернул влево и прямиком
по пару и прошлогоднему жнитву направился к реке. Местами земля была еще сыровата, и там после его прохода оставались следы его ног с темными углублениями каблуков.
Патап Максимыч только и думает о будущих миллионах. День-деньской бродит взад и вперед
по передней горнице и думает о каменных домах
в Петербурге, о
больницах и богадельнях, что построит он миру на удивление, думает, как он мели да перекаты на Волге расчистит, железные
дороги как строить зачнет… А миллионы все прибавляются да прибавляются… «Что ж, — думает Патап Максимыч, — Демидов тоже кузнецом был, а теперь посмотри-ка, чем стали Демидовы! Отчего ж и мне таким не быть… Не обсевок же я
в поле какой!..»
Он вышел из
больницы и побрел
по улице к полю.
В сером тумане моросил мелкий, холодный дождь, было грязно. Город остался назади. Одинокая ива у
дороги темнела смутным силуэтом, дальше везде был сырой туман. Над мокрыми жнивьями пролетали галки.
Встречи наши, о которых вспоминает Короленко, происходили
в 1896 году. Я тогда сотрудничал
в «Русском богатстве», журнале Михайловского и Короленко, бывал на четверговых собраниях сотрудников журнала
в помещении редакции на Бассейном. Короленко
в то время жил
в Петербурге, на Песках; я жил
в больнице в память Боткина, за Гончарною; возвращаться нам было
по дороге, и часто мы, заговорившись,
по нескольку раз провожали друг друга до ворот и поворачивали обратно.