Неточные совпадения
Друзья мои, вам жаль поэта:
Во цвете радостных надежд,
Их не свершив еще для света,
Чуть из младенческих одежд,
Увял! Где жаркое волненье,
Где благородное стремленье
И чувств и мыслей молодых,
Высоких, нежных, удалых?
Где бурные любви желанья,
И жажда знаний и
труда,
И страх порока и стыда,
И вы, заветные мечтанья,
Вы, призрак жизни неземной,
Вы, сны
поэзии святой!
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что люди привыкли жить за счет чужой силы и эта привычка насквозь проникла все классы, все отношения и действия людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания человека облегчить
труд, но она стала его второй природой и уже не только приняла отвратительные формы, но в корне подрывает глубокий смысл
труда, его
поэзию.
Чувство изгнано, все замерло, цвета исчезли, остался утомительный, тупой, безвыходный
труд современного пролетария, —
труд, от которого, по крайней мере, была свободна аристократическая семья Древнего Рима, основанная на рабстве; нет больше ни
поэзии церкви, ни бреда веры, ни упованья рая, даже и стихов к тем порам «не будут больше писать», по уверению Прудона, зато работа будет «увеличиваться».
Ирина. Надо поискать другую должность, а эта не по мне. Чего я так хотела, о чем мечтала, того-то в ней именно и нет.
Труд без
поэзии, без мыслей…
Романтики смотрели с пренебрежением на эти
труды, унижали всеми средствами всякое практическое занятие, находили печать проклятия в материальном направлении века и проглядели, смотря с своей колокольни, всю
поэзию индустриальной деятельности, так грандиозно развертывавшейся, например, в Северной Америке.
С самого раннего детства Вера не знала, что такое ложь: она привыкла к правде, она дышит ею, а потому и в
поэзии одна правда кажется ей естественной; она тотчас, без
труда и напряжения, узнает её, как знакомое лицо… великое преимущество и счастие!
— Господи! — проговорил Охоботов, садясь на свое обычное место на диван и грустно склоняя голову. — Вчера еще только я читал с Машей его «Онегина»… точно он напророчил себе смерть в своем Ленском… Где теперь «и жажда знанья и
труда… и вы, заветные мечтанья, вы, призрак жизни неземной, вы, сны
поэзии святой» — все кончено! Кусок мяса и глины остался только, и больше ничего!
— А есть и связь: Наполеон хотел завоевать мир мечем, а гг. американцы своим долларом. Да-с… Что лучше? А хорошие слова все на лицо: свобода, братство, равенство… Посмотрите, что они проделывают с китайцами, — нашему покойнику Присыпкину впору. Не понравилось, когда китаец начал жать янки своим дешевым
трудом, выдержкой, выносливостью… Ха-ха!.. На словах одно, а на деле совершенно наоборот… По мне уж лучше Наполеон, потому что в силе есть великая притягивающяя красота и бесконечная
поэзия.
Понятно поэтому, что
поэзия любви не кончается у Толстого на том, на чем обычно кончают ее певцы любви. Где для большинства умирает красота и начинается скука, проза, суровый и темный
труд жизни, — как раз там у Толстого растет и усиливается светлый трепет жизни и счастья, сияние своеобразной, мало кому доступной красоты.
Прежде всего вспомните, что после
поэзии и
труда мысли все
труды кажутся дрянью. Qui a bu, boira и в тридцать лет оторваться от деятельности писателя значит лишить себя половины всех интересов жизни».
Мы познали красоту стоящей перед нами работы и
поэзию будничного
труда, мы познали завлекательность повседневной борьбы и радость достижений на производственном фронте.
Не отпирайся: ты внушаешь молодым людям, что
поэзия вздор, и хлопочешь только о том, чтобы все занимались работой, чтобы процветал
труд и ремесла, как будто в этом для нас все и дело; а я — добрый католик: и люблю
поэзию, и имею чувствительное сердце: мне дорого то, что ждет нас после смерти.
Жизнь между тем, настоящая жизнь людей с своими существенными интересами здоровья, болезни,
труда, отдыха, с своими интересами мысли, науки,
поэзии, музыки, любви, дружбы, ненависти, страстей, шла как и всегда независимо и вне политической близости или вражды с Наполеоном Бонапарте, и вне всех возможных преобразований.