Неточные совпадения
— Любовь была бы совершенней, богаче, если б
мужчина чувствовал одновременно и за
себя и за женщину, если б то, что он дает женщине, отражалось в нем.
Тысячами шли рабочие, ремесленники,
мужчины и женщины, осанистые люди в дорогих шубах, щеголеватые адвокаты, интеллигенты в легких пальто, студенчество, курсистки, гимназисты, прошла тесная группа почтово-телеграфных чиновников и даже небольшая кучка офицеров. Самгин
чувствовал, что каждая из этих единиц несет в
себе одну и ту же мысль, одно и то же слово, — меткое словцо, которое всегда, во всякой толпе совершенно точно определяет ее настроение. Он упорно ждал этого слова, и оно было сказано.
Было совершенно ясно, что эти изумительно нарядные женщины, величественно плывущие в экипажах, глубоко
чувствуют силу своего обаяния и что сотни
мужчин, любуясь их красотой, сотни женщин, завидуя их богатству, еще более, если только это возможно, углубляют сознание силы и власти красавиц, победоносно и бесстыдно показывающих
себя.
Потер озябшие руки и облегченно вздохнул. Значит, Нехаева только играла роль человека, зараженного пессимизмом, играла для того, чтоб, осветив
себя необыкновенным светом, привлечь к
себе внимание
мужчины. Так поступают самки каких-то насекомых. Клим Самгин
чувствовал, что к радости его открытия примешивается злоба на кого-то. Трудно было понять: на Нехаеву или на
себя? Или на что-то неуловимое, что не позволяет ему найти точку опоры?
«Вот и я привлечен к отбыванию тюремной повинности», — думал он,
чувствуя себя немножко героем и не сомневаясь, что арест этот — ошибка, в чем его убеждало и поведение товарища прокурора. Шли переулками, в одном из них, шагов на пять впереди Самгина, открылась дверь крыльца, на улицу вышла женщина в широкой шляпе, сером пальто, невидимый
мужчина, закрывая дверь, сказал...
Он и среди увлечения
чувствовал землю под ногой и довольно силы в
себе, чтоб в случае крайности рвануться и быть свободным. Он не ослеплялся красотой и потому не забывал, не унижал достоинства
мужчины, не был рабом, «не лежал у ног» красавиц, хотя не испытывал огненных радостей.
Товарищи ее,
мужчины, знавшие это, если и
чувствовали влечение к ней, то уж не позволяли
себе показывать этого ей и обращались с ней как с товарищем-мужчиной.
У всякого
мужчины (ежели он, впрочем, не бонапартист и не отставной русский сановник, мечтающий, в виду Юнгфрау 1(Комментарии к таким сноскам смотри в Примечаниях I), о коловратностях мира подачек) есть родина, и в этой родине есть какой-нибудь кровный интерес, в соприкосновении с которым он
чувствует себя семьянином, гражданином, человеком.
Здесь я не могу пройти молчанием странную участь Марьи Станиславовны. Кажется, еще с четырнадцатилетнего возраста ее все почти
мужчины, знавшие молоденькую панну, считали каким-то правом для
себя ухаживать за нею. И Марья Станиславовна от этого ухаживания
чувствовала великое удовольствие. Аггей Никитич совершенно не подозревал этой черты в ней.
Было странно и неловко слушать, что они сами о
себе говорят столь бесстыдно. Я знал, как говорят о женщинах матросы, солдаты, землекопы, я видел, что
мужчины всегда хвастаются друг перед другом своей ловкостью в обманах женщин, выносливостью в сношениях с ними; я
чувствовал, что они относятся к «бабам» враждебно, но почти всегда за рассказами
мужчин о своих победах, вместе с хвастовством, звучало что-то, позволявшее мне думать, что в этих рассказах хвастовства и выдумки больше, чем правды.
— Как тебе сказать, Олеся? — начал я с запинкой. — Ну да, пожалуй, мне это было бы приятно. Я ведь много раз говорил тебе, что
мужчина может не верить, сомневаться, даже смеяться, наконец. Но женщина… женщина должна быть набожна без рассуждений. В той простой и нежной доверчивости, с которой она отдает
себя под защиту Бога, я всегда
чувствую что-то трогательное, женственное и прекрасное.
Можно
себе представить приятное изумление Пепки, когда вся «академия» ввалилась в садик «Розы». Он действительно гулял с Мелюдэ, которая при виде незнакомых
мужчин вдруг
почувствовала себя женщиной, взвизгнула и убежала.
Лаптев сам побежал в столовую, взял в буфете, что первое попалось ему под руки, — это была высокая пивная кружка, — налил воды и принес брату. Федор стал жадно пить, но вдруг укусил кружку, послышался скрежет, потом рыдание. Вода полилась на шубу, на сюртук. И Лаптев, никогда раньше не видавший плачущих
мужчин, в смущении и испуге стоял и не знал, что делать. Он растерянно смотрел, как Юлия и горничная сняли с Федора шубу и повели его обратно в комнаты, и сам пошел за ними,
чувствуя себя виноватым.
Глядя в зеркало на свое взволнованное лицо, на котором крупные и сочные губы казались еще краснее от бледности щек, осматривая свой пышный бюст, плотно обтянутый шелком, она
почувствовала себя красивой и достойной внимания любого
мужчины, кто бы он ни был. Зеленые камни, сверкавшие в ее ушах, оскорбляли ее, как лишнее, и к тому же ей показалось, что их игра ложится ей на щеки тонкой желтоватой тенью. Она вынула из ушей изумруды, заменив их маленькими рубинами, думая о Смолине — что это за человек?
Муфель представил меня своей жене, очень молодой белокурой даме; эта бесцветная немочка вечно страдала зубной болью, и мимо нее, как говорил Мухоедов, стоило только пройти
мужчине, чтобы она на другой же день
почувствовала себя беременной; почтенная и немного чопорная и опрятная, как кошка, старушка, которую я видел каждый день гулявшей по плотине, оказалась мамашей Муфеля.
Не знаю, он или я изменились, но теперь я
чувствовала себя совершенно равною ему, не находила в нем больше прежде не нравившегося мне притворства простоты и часто с наслаждением видела перед
собой вместо внушающего уважения и страх
мужчины кроткого и потерянного от счастья ребенка.
— Скажите лучше:
мужчины не в состоянии
чувствовать любви; они — эгоисты, грубы, необразованны; они в женщине хотят видеть
себе рабу, которая только должна повиноваться им, угождать их прихотям и решительно не иметь собственных желаний, или, лучше сказать, совершенно не жить.
— О! да; и не я одна; мы все, женщины, гораздо решительное вас, господ
мужчин, присвоивших
себе, не знаю к чему, имя героев, характер твердый, волю непреклонную; мы лучше вас, мы способны глубже
чувствовать, постояннее любить и даже храбрее вас.
Пройдя раза два по главной аллее, я сел рядом на скамейку с одним господином из Ярославля, тоже дачным жителем, который был мне несколько знаком и которого прозвали в Сокольниках воздушным, не потому, чтобы в наружности его было что-нибудь воздушное, — нисколько: он был
мужчина плотный и коренастый, а потому, что он, какая бы ни была погода, целые дни был на воздухе: часов в пять утра он пил уж чай в беседке, до обеда переходил со скамейки на скамейку, развлекая
себя или чтением «Северной пчелы» [«Северная пчела» — газета, с 1825 года издававшаяся реакционными писателями Ф.Булгариным и Н.Гречем.], к которой
чувствовал особенную симпатию, или просто оставался в созерцательном положении, обедал тоже на воздухе, а после обеда ложился где-нибудь в тени на ковре, а часов в семь опять усаживался на скамейку и наблюдал гуляющих.
Матрена. Народом это, мать, нынче стало; больно стал не крепок ныне народ: и
мужчины и женщины. Я вот без Ивана Петровича… Семь годков он в те поры не сходил из Питера… Почти что бобылкой экие годы жила, так и то: лето-то летенски на работе, а зимой за скотинкой да за пряжей умаешься да упаришься, — ляжешь, живота у
себя не
чувствуешь, а не то, чтобы о худом думать.
Едва мы женимся или сходимся с женщиной, проходит каких-нибудь два-три года, как мы уже
чувствуем себя разочарованными, обманутыми; сходимся с другими, и опять разочарование, опять ужас, и в конце концов убеждаемся, что женщины лживы, мелочны, суетны, несправедливы, неразвиты, жестоки, — одним словом, не только не выше, но даже неизмеримо ниже нас,
мужчин.
В обществе
мужчин ему было скучно, не по
себе, с ними он был неразговорчив, холоден, но когда находился среди женщин, то
чувствовал себя свободно и знал, о чем говорить с ними и как держать
себя; и даже молчать с ними ему было легко.
Но, глядя ему в глаза, она со страхом
чувствовала, что между ним и ею совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда
чувствовала между
собой и другими
мужчинами.
Она так глядела и имела такое выражение, как будто море, дымок вдали и небо давно уже надоели ей и утомили ее зрение; она, по-видимому, устала, скучала, думала о чем-то невеселом, и на ее лице не было даже того суетного, натянуто-равнодушного выражения, какое бывает почти у всякой женщины, когда она
чувствует вблизи
себя присутствие незнакомого
мужчины.
Пленница глубоко раскаивалась, что огорчала бога греховною своею жизнию, что с ранней юности постоянно жила в телесной нечистоте, часто отдавалась то одному
мужчине, то другому, что
чувствует себя великою грешницей, жившею противно заповедям господним.
Как я замечал и выше, вы (хотя я, например, был уже в конце 60-х годов
мужчиной тридцати лет) всегда
чувствовали между
собою и Тургеневым какую-то перегородку, и не потому, чтобы он вас так поражал глубиной своего ума и знаний, а потому, что он не жил так запросами своей эпохи, как Герцен, даже и за два месяца до своей смерти.
Мужчины тотчас заступали их места. Тогда только они начинали
чувствовать себя свободнее — разговор становился более общим.
Он был очень рад, что так ловко обошел необходимость выяснить, кто такая эта особа. Вера Ивановна и тут показала, что в ней много такта, не позволила
себе никакого лишнего вопроса и всем своим тоном дала
почувствовать, что он может с ней говорить все равно как бы с приятелем-мужчиной.
Во всех этих случаях с подозрительными
мужчинами Юра, хотя и смутно, но очень сильно,
чувствует одно: что каким-то образом он заменяет
собою отсутствующего отца.
Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа
чувствовала между
собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград — отсутствие которой она
чувствовала с Курагиным — ей никогда в голову не приходило, чтоб из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или еще менее с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей
себя, поэтической дружбы между
мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
Но, глядя ему в глаза, она со страхом
чувствовала, что между им и ею совсем нет той преграды стыдливости, которую она всегда
чувствовала между
собой и другими
мужчинами.