Неточные совпадения
«Я отношусь к людям слишком требовательно и неисторично. Недостаток историчности суждений — общий порок интеллигенции. Она говорит и пишет об
истории, не
чувствуя ее».
Но он почти каждый день посещал Прозорова, когда старик
чувствовал себя бодрее, работал с ним, а после этого оставался пить чай или обедать. За столом Прозоров немножко нудно, а все же интересно рассказывал о жизни интеллигентов 70–80-х годов, он знавал почти всех крупных людей того времени и говорил о них, грустно покачивая головою, как о людях, которые мужественно принесли себя в жертву Ваалу
истории.
— Вот собираются в редакции местные люди: Европа, Европа! И поносительно рассказывают иногородним, то есть редактору и длинноязычной собратии его, о жизни нашего города. А душу его они не
чувствуют,
история города не знакома им, отчего и раздражаются.
— Сам народ никогда не делает революции, его толкают вожди. На время подчиняясь им, он вскоре начинает сопротивляться идеям, навязанным ему извне. Народ знает и
чувствует, что единственным законом для него является эволюция. Вожди всячески пытаются нарушить этот закон. Вот чему учит
история…
Самгин
почувствовал необходимость освежить и углубить доводы разума
истории, подкрепить их от себя, материалом своего, личного опыта.
Спрашивать денег — прегадкая
история, даже жалованье, если
чувствуешь где-то в складках совести, что их не совсем заслужил.
— Взяли и меня и вот теперь высылают… — закончила она свою
историю. — Но это ничего. Я
чувствую себя превосходно, самочувствие олимпийское, — сказала она и улыбнулась жалостною улыбкою.
Россия в этот грозный час мировой
истории почувствовала себя сильной, а не слабой, призванной помогать другим.
Человек, вооруженный лишь этими устаревшими идейными орудиями, должен был себя
почувствовать раздавленным и выброшенным за борт
истории.
Многие
почувствовали себя выброшенными за борт
истории.
Мы вообще в природе, в
истории и в жизни всего больше знаем удачи и успехи; мы теперь только начинаем
чувствовать, что не все так хорошо подтасовано, как казалось, потому что мы сами — неудача, проигранная карта.
Я
чувствовал себя, как в лесу, и, когда на первом уроке молодой учитель естественной
истории назвал вдруг мою фамилию, я замер. Сердце у меня забилось, и я беспомощно оглянулся. Сидевший рядом товарищ толкнул меня локтем и сказал: «Иди, иди к кафедре». И тотчас же громко прибавил...
Он знал
историю жизни почти каждого слобожанина, зарытого им в песок унылого, голого кладбища, он как бы отворял пред нами двери домов, мы входили в них, видели, как живут люди,
чувствовали что-то серьезное, важное. Он, кажется, мог бы говорить всю ночь до утра, но как только окно сторожки мутнело, прикрываясь сумраком, Чурка вставал из-за стола...
Этот же хаос Тютчев
чувствует и за внешними покровами
истории и предвидит катастрофы. Он не любит революцию и не хочет ее, но считает ее неизбежной. Русской литературе свойствен профетизм, которого нет в такой силе в других литературах. Тютчев
чувствовал наступление «роковых минут»
истории. В стихотворении, написанном по совсем другому поводу, есть изумительные строки...
Интеллигенция
чувствовала свободу от тяжести
истории, против которой она восставала.
Им овладевает пессимистический взгляд на конец
истории, который он
чувствует приближающимся.
И весь крещеный христианский мир, даже потеряв высшее религиозное сознание того, кто был Иисус, в мистической своей стихии
чувствует, что в Нем скрыта великая тайна, что с Ним связана величайшая проблема мировой
истории.
Петр Елисеич по поводу груздевской
истории чувствовал себя особенно скверно, точно сам он в чем-то был очень виноват.
— Герои романа французской писательницы Мари Коттен (1770—1807): «Матильда или Воспоминания, касающиеся
истории Крестовых походов».], о странном трепете Жозефины, когда она, бесчувственная, лежала на руках адъютанта, уносившего ее после объявления ей Наполеоном развода; но так как во всем этом весьма мало осязаемого, а женщины, вряд ли еще не более мужчин, склонны в чем бы то ни было реализировать свое чувство (ну, хоть подушку шерстями начнет вышивать для милого), — так и княгиня наконец начала
чувствовать необходимую потребность наполнить чем-нибудь эту пустоту.
И я, и Наташа, и Ихменевы
чувствовали и сознавали всю нашу вину перед ней, в тот день, когда она, трепещущая и измученная, должнабыла рассказать нам свою
историю.
Они слушали ее молча, подавленные глубоким смыслом простой
истории человека, которого считали скотом и который сам долго и безропотно
чувствовал себя тем, за кого его считали.
Ангелочек между тем рос. Верочка свободно говорила по-французски и по-английски, но несколько затруднялась с русским языком. К ней, впрочем, ходила русская учительница (дешевенькая), которая познакомила ее с краткой грамматикой, краткой священной
историей и первыми правилами арифметики. Но Софья Михайловна
чувствовала, что чего-то недостает, и наконец догадалась, что недостает немки.
И вот, когда у него оспаривается право на осуществление даже этой скромной программы, он, конечно, получает полное основание сказать: я охотно верю, что
история должнаутешать, но не могу указать на людей, которых имеют коснуться ее утешения. Что касается до меня лично, то я
чувствую только одно: что
история сдирает с меня кожу.
Когда профессор в очках равнодушно обратился ко мне, приглашая отвечать на вопрос, то, взглянув ему в глаза, мне немножко совестно было за него, что он так лицемерил передо мной, и я несколько замялся в начале ответа; но потом пошло легче и легче, и так как вопрос был из русской
истории, которую я знал отлично, то я кончил блистательно и даже до того расходился, что, желая дать
почувствовать профессорам, что я не Иконин и что меня смешивать с ним нельзя, предложил взять еще билет; но профессор, кивнув головой, сказал: «Хорошо-с», — и отметил что-то в журнале.
Недоумевая, не понимая смысла этой
истории, я молчу.
Чувствую в этом что-то знакомое, безжалостное, нелепое, но — что сказать?
Ему захотелось еще большего, ему захотелось, чтобы и его увидели, чтобы узнали и его
историю, чтобы эти люди поняли, что и он их понимает, чтобы они оказали ему участие, которое он
чувствует теперь к ним.
Иностранные светские критики тонким манером, не оскорбляя меня, старались дать
почувствовать, что суждения мои о том, что человечество может руководиться таким наивным учением, как нагорная проповедь, происходит отчасти от моего невежества, незнания
истории, незнания всех тех тщетных попыток осуществления в жизни принципов нагорной проповеди, которые были делаемы в
истории и ни к чему не привели, отчасти от непонимания всего значения той высокой культуры, на которой со своими крупповскими пушками, бездымным порохом, колонизацией Африки, управлением Ирландии, парламентом, журналистикой, стачками, конституцией и Эйфелевой башней стоит теперь европейское человечество.
Когда воротился Посулов и привёз большой короб книг, Кожемякин
почувствовал большую радость и тотчас, аккуратно разрезав все новые книги, сложил их на полу около стола в две высокие стопы, а первый том «
Истории» Соловьёва положил на стол, открыв начальную страницу, и долго ходил мимо стола, оттягивая удовольствие.
— Ох ты, великодушный, — начал Шубин, — кто, бишь, в
истории считается особенно великодушным? Ну, все равно! А теперь, — продолжал он, торжественно и печально раскутывая третью, довольно большую массу глины, — ты узришь нечто, что докажет тебе смиренномудрие и прозорливость твоего друга. Ты убедишься в том, что он, опять-таки как истинный художник,
чувствует потребность и пользу собственного заушения. Взирай!
Скоро Петербург остался назади, а с ним осталась назади и «светлая юность»… Я думал о Пепке и
чувствовал, как его люблю. Его дальнейшую
историю расскажу как-нибудь потом.
Я
чувствовал, что он меня ненавидит, и понимал, что единственным основанием этой ненависти было только то, что я все-таки оставался живым свидетелем его
истории с Любочкой.
Литвинов попытался изгнать из головы образ Ирины; но это ему не удалось. Он именно потому и не вспоминал о своей невесте; он
чувствовал: сегодня тот образ своего места не уступит. Он положил, не тревожась более, ждать разгадки всей этой"странной
истории"; разгадка эта не могла замедлиться, и Литвинов нисколько не сомневался в том, что она будет самая безобидная и естественная. Так думал он, а между тем не один образ Ирины не покидал его — все слова ее поочередно приходили ему на память.
Они ожесточенно ищут своего врага, готовы напуститься на самого невинного, на какого-нибудь Кулигина; но нет ни врага, ни виновного, которого могли бы они уничтожить: закон времени, закон природы и
истории берет свое, и тяжело дышат старые Кабановы,
чувствуя, что есть сила выше их, которой они одолеть не могут, к которой даже и подступить не знают как.
Сцена ее прощания с ним дает нам
чувствовать, что и тут еще не все потеряно для Тихона, что он еще может сохранить права свои на любовь этой женщины; но эта же сцена в коротких, но резких очерках передает нам целую
историю истязаний, которые заставили вытерпеть Катерину, чтобы оттолкнуть ее первое чувство от мужа.
Словом, рассудок очень ясно говорил в князе, что для спокойствия всех близких и дорогих ему людей, для спокойствия собственного и, наконец, по чувству справедливости он должен был на любовь жены к другому взглянуть равнодушно; но в то же время, как и в
истории с бароном Мингером,
чувствовал, что у него при одной мысли об этом целое море злобы поднимается к сердцу.
Все
почувствовали, что эта
история, уже по одной своей скандалезности, может получить неприятную огласку, пойдет, пожалуй, еще в дальние страны, и — чего-чего не было переговорено и пересказано.
— А вот и я! — сказал он, улыбаясь: ему было мучительно стыдно, и он
чувствовал, что и другим стыдно в его присутствии. — Бывают же такие
истории, — сказал он, садясь. — Сидел я и вдруг, знаете ли,
почувствовал страшную колющую боль в боку… невыносимую, нервы не выдержали, и… и вышла такая глупая штука. Наш нервный век, ничего не поделаешь!
Яков
чувствовал, что Нестеренко хитрит, путает что-то, даже как бы хочет запугать и отодвинуть его или себя в сторону от этой
истории; а когда офицер сказал о возможности выстрела с испуга, подозрение Якова упрочилось...
Он ушёл от неё на рассвете лёгкой походкой,
чувствуя себя человеком, который в опасной игре выиграл нечто ценное. Тихий праздник в его душе усиливало ещё и то, что когда он, уходя, попросил у Полины спрятанный ею револьвер, а она не захотела отдать его, Яков принужден был сказать, что без револьвера боится идти, и сообщил ей
историю с Носковым. Его очень обрадовал испуг Полины, волнение её убедило его, что он действительно дорог ей, любим ею. Ахая, всплескивая руками, она стала упрекать его...
— Судя по нравам Англии и даже Польши, — говорил Бенни, — я думал, что меня или вовсе не захотят на порог пустить, или же примут так, чтобы я
чувствовал, что сделал мой товарищ, и я готов был не обижаться, как бы жестко меня ни приняли; но, к удивлению моему, меня обласкали, и меня же самого просили забыть о случившейся вчера за столом
истории. Они меня же сожалели, что я еду с таким человеком, который так странно себя держит. Эта доброта поразила меня и растрогала до слез.
Бенни, напротив,
почувствовал с этого времени симпатию к России и весь предался изучению русского языка и русской
истории.
Она указывала Русским Авторам новые предметы, вредные пороки общества, которые должны осмеивать Талии; черты характера народного, которые требуют кисти таланта; писала для юных Отраслей Августейшего Дому Своего нравоучительные повести; но всего более,
чувствуя важность отечественной
Истории (и предчувствуя, что сия
История должна некогда украситься и возвеличиться Ею!), занималась Российскими летописями, изъясняла их, соединяя предложение действий с философскими мыслями, и драгоценные труды Свои для Публики издавала.
Он сказал это с таким облегченным сердцем, что даже мне легко стало. Я
чувствовал, что здесь — период; что здесь замысловатая
история Шерамура распадается, и можно отдохнуть.
Получив понятие об общем, то есть о постоянных законах, по которым идет
история народов, расширив свое миросозерцание до понимания общих нужд и потребностей человечества, образованный человек
чувствует непременное желание перенести свои теоретические взгляды и убеждения в сферу практической деятельности.
Офицеры, директор и все учителя улыбнулись из приличия, и я тоже
почувствовал на своем лице приятную неискреннюю улыбку. Милейший Ипполит Ипполитыч, учитель
истории и географии, всегда говорящий то, что всем давно известно, крепко пожал мне руку и сказал с чувством...
Есть ли наука, в которой я не
чувствовал бы в себе силы сделать открытия — филология,
история, — а естественные науки?
Природа, не знавшая
истории рода Гундасовых и чина моего дядюшки,
чувствовала себя гораздо свободнее и развязнее, чем я.
Войницев. Литература и
история имеет, кажется, более прав на нашу веру… Мы не видели, Порфирий Семеныч, прошлого, но
чувствуем его. Оно у нас очень часто вот тут чувствуется… (Бьет себя по затылку.) Вот вы так не видите и не
чувствуете настоящего.
Бодростина выехала из деревни на окончание дела неохотно: она даже
чувствовала лень все это доделывать и даже охотно бы все это бросила, если бы не
история с завещанием, которую нельзя было оставить, потому что не ровен час: Бодростин сам мог пожелать взять это завещание для какой-нибудь перемены, чухонец Ропшин мог взревновать и изменить ей…
Не верила ли она обещанию князя Голицына, не решалась ли возвратиться к друзьям после окончательно скомпрометировавшей ее
истории, после беременности, которая не могла остаться в тайне, опасалась ли, что они отвернутся от сидевшей в крепости самозванки, близость ли смерти, которую она уже
чувствовала, удерживали ее воспользоваться предлагаемою свободой?..