Неточные совпадения
Закурив папиросу, она долго махала пред лицом своим спичкой, не желавшей угаснуть, отблески огонька блестели на стеклах ее пенсне. А когда спичка нагрела ей пальцы,
женщина, бросив ее
в пепельницу, приложила палец к
губам, как бы
целуя его.
— Брат, здравствуй! — радостно ответила молодая
женщина и, подойдя к дрожкам,
поцеловала его
в губы.
Она села подле него, поглядела на него пристально, как только умеют глядеть иногда
женщины, потом тихо отерла ему платком глаза и
поцеловала в лоб, а он прильнул
губами к ее руке. Долго говорили они.
Вошла княгиня; та же маленькая, сухая
женщина с бегающими глазами и привычкой оглядываться на других,
в то время как она говорила с вами. Она взяла меня за руку и подняла свою руку к моим
губам, чтобы я
поцеловал ее, чего бы я иначе, не полагая этого необходимым, никак не сделал.
Он чётко помнит, что, когда лежал
в постели, ослабев от
поцелуев и стыда, но полный гордой радости, над ним склонялось розовое, утреннее лицо
женщины, она улыбалась и плакала, её слёзы тепло падали на лицо ему, вливаясь
в его глаза, он чувствовал их солёный вкус на
губах и слышал её шёпот — странные слова, напоминавшие молитву...
Если
женщина протестовала, то для него это только значило, что он произвел впечатление и нравится. Держа Юлию за талию, он крепко
поцеловал ее
в щеку, потом
в губы,
в полной уверенности, что доставляет ей большое удовольствие. Юлия оправилась от страха и смущения и стала смеяться. Он
поцеловал ее еще раз и сказал, надевая свой смешной картуз...
Маше нравилось слушать густой голос этой
женщины с глазами коровы. И, хотя от Матицы всегда пахло водкой, — это не мешало Маше влезать на колени бабе, крепко прижимаясь к её большой, бугром выступавшей вперёд груди, и
целовать её
в толстые
губы красиво очерченного рта. Матица приходила по утрам, а вечером у Маши собирались ребятишки. Они играли
в карты, если не было книг, но это случалось редко. Маша тоже с большим интересом слушала чтение, а
в особенно страшных местах даже вскрикивала тихонько.
Холодна, равнодушна лежала Ольга на сыром полу и даже не пошевелилась, не приподняла взоров, когда взошел Федосей; фонарь с умирающей своей свечою стоял на лавке, и дрожащий луч, прорываясь сквозь грязные зеленые стекла, увеличивал бледность ее лица; бледные
губы казались зеленоватыми; полураспущенная коса бросала зеленоватую тень на круглое, гладкое плечо, которое, освободясь из плена, призывало
поцелуй; душегрейка, смятая под нею, не прикрывала более высокой, роскошной груди; два мягкие шара, белые и хладные как снег, почти совсем обнаженные, не волновались как прежде: взор мужчины беспрепятственно покоился на них, и ни малейшая краска не пробегала ни по шее, ни по ланитам:
женщина, только потеряв надежду, может потерять стыд, это непонятное, врожденное чувство, это невольное сознание
женщины в неприкосновенности,
в святости своих тайных прелестей.
Мальва, закрыв глаза, лежала у него на коленях и молчала. Грубоватое, но доброе, коричневое от солнца и ветра лицо Василия наклонилось над ней, его большая выцветшая борода щекотала ее шею.
Женщина не двигалась, только грудь ее вздымалась высоко и ровно. Глаза Василия то блуждали
в море, то останавливались на этой груди, близкой к нему. Он стал
целовать ее
в губы, не торопясь, чмокая так громко, точно горячую и жирно намасленную кашу ел.
— Ангелы небесные! — воскликнула майорша и, прижав к своим
губам руки попадьи и Синтяниной, впилась
в них нервным, прерывистым и страстным
поцелуем, который, вероятно, длился бы до нового истерического припадка, если б отец Евангел не подсунул шутя своей бороды к лицам этих трех скученных
женщин.
Салтыкова обхватила голову Кости обеими руками, нагнула ее к себе и впилась
в его
губы страстным, чувственным
поцелуем. Костя бился около нее как бы
в лихорадке. Она приписала это волнение юноши от близости красивой молодой
женщины.
Павел горько и печально улыбался. Он не умел поступать так, как Петров, и
целовал этих
женщин. Его
губы касались их холодного тела, и было однажды, — и это страшно вспомнить, — он, со странным вызовом самому себе,
целовал вялую руку, пахнувшую духами и пивом. Он
целовал, точно казнил себя; он
целовал, точно
губы его могли произвести чудо и превратить продажную
женщину в чистую, прекрасную, достойную великой любви, жаждою которой сгорало его сердце. А она сказала...
— Одно скажу, — говорила
женщина, стараясь снять с картошки прилипший к ней длинный волос и изредка равнодушно
целуя Павла
в щеку маслянистыми
губами, — одно скажу: кислого пива пить я не стану. Давай, кому хочешь, а я не стану. Стерва я, это верно, а кислого пива лакать не стану. И всем скажу открыто, хоть под барабаном: не стану!