Неточные совпадения
Сейчас
пошлем посреднику
Бумагу, дело верное...
Где он?» Он
пошел к жене и, насупившись, не глядя на нее, спросил у старшей девочки, где та
бумага, которую он дал им.
Она молча пристально смотрела на него, стоя посреди комнаты. Он взглянул на нее, на мгновенье нахмурился и продолжал читать письмо. Она повернулась и медленно
пошла из комнаты. Он еще мог вернуть ее, но она дошла до двери, он всё молчал, и слышен был только звук шуршания перевертываемого листа
бумаги.
Иван Антонович как будто бы и не слыхал и углубился совершенно в
бумаги, не отвечая ничего. Видно было вдруг, что это был уже человек благоразумных лет, не то что молодой болтун и вертопляс. Иван Антонович, казалось, имел уже далеко за сорок лет; волос на нем был черный, густой; вся середина лица выступала у него вперед и
пошла в нос, — словом, это было то лицо, которое называют в общежитье кувшинным рылом.
Гораздо замечательнее был наряд его: никакими средствами и стараньями нельзя бы докопаться, из чего состряпан был его халат: рукава и верхние полы до того засалились и залоснились, что походили на юфть, [Юфть — грубая кожа.] какая
идет на сапоги; назади вместо двух болталось четыре полы, из которых охлопьями лезла хлопчатая
бумага.
— Поверьте мне, это малодушие, — отвечал очень покойно и добродушно философ-юрист. — Старайтесь только, чтобы производство дела было все основано на
бумагах, чтобы на словах ничего не было. И как только увидите, что дело
идет к развязке и удобно к решению, старайтесь — не то чтобы оправдывать и защищать себя, — нет, просто спутать новыми вводными и так посторонними статьями.
— Известно мне также еще одно дело, хотя производившие его в полной уверенности, что оно никому не может быть известно. Производство его уже
пойдет не по
бумагам, потому что истцом и челобитчиком я буду уже сам и представлю очевидные доказательства.
Стихотворение это, написанное красивым круглым почерком на тонком почтовом листе, понравилось мне по трогательному чувству, которым оно проникнуто; я тотчас же выучил его наизусть и решился взять за образец. Дело
пошло гораздо легче. В день именин поздравление из двенадцати стихов было готово, и, сидя за столом в классной, я переписывал его на веленевую
бумагу.
Куст тоже мне не понравился; я сделал из него дерево, из дерева — скирд, из скирда — облако и, наконец, так испачкал всю
бумагу синей краской, что с досады разорвал ее и
пошел дремать на вольтеровское кресло.
Он
шел встречу ветра по главной улице города, уже раскрашенной огнями фонарей и магазинов; под ноги ему летели клочья
бумаги, это напомнило о письме, которое Лидия и Алина читали вчера, в саду, напомнило восклицание Алины...
Он сунул в портфель свои
бумаги и
пошел домой.
Опасаясь, что Макаров тоже
пойдет к девушкам, Самгин решил посетить их позднее и вошел в комнату. Макаров сел на стул, расстегнул ворот рубахи, потряс головою и, положив тетрадку тонкой
бумаги на подоконник, поставил на нее пепельницу.
Протирая пальцами глаза, он
пошел в двери налево, Самгин сунул ему
бумаги Туробоева, он мельком, воспаленными глазами взглянул в лицо Самгина, на
бумаги и молча скрылся вместе с Морозовым за дверями.
Вечером он
пошел к Гогиным, не нравилось ему бывать в этом доме, где, точно на вокзале, всегда толпились разнообразные люди. Дверь ему открыл встрепанный Алексей с карандашом за ухом и какими-то
бумагами в кармане.
Отделился и
пошел навстречу Самгину жандарм, блестели его очки; в одной руке он держал какие-то
бумаги, пальцы другой дергали на груди шнур револьвера, а сбоку жандарма и на шаг впереди его шагал Судаков, натягивая обеими руками картуз на лохматую голову; луна хорошо освещала его сухое, дерзкое лицо и медную пряжку ремня на животе; Самгин слышал его угрюмые слова...
Бездумно посидев некоторое время, он
пошел в уборную, выгрузил из кармана клочья
бумаги, в раковину выворотил карман, спустил воду.
— Так что же — с кадетами
идти? — очень звонко спросил человек без шляпы; из рук его выскочила корка апельсина, он нагнулся, чтоб поднять ее, но у него соскользнуло пенсне с носа, быстро выпрямясь, он поймал шнурок пенсне и забыл о корке. А покуда он проделывал все это, человек с
бумагой успел сказать...
В день, когда Клим Самгин
пошел к ней, на угрюмый город падал удручающе густой снег; падал быстро, прямо, хлопья его были необыкновенно крупны и шуршали, точно клочки мокрой
бумаги.
— А я вот сейчас квасом разведу, — сказал Захар и, взяв чернильницу, проворно
пошел в переднюю, а Обломов начал искать
бумаги.
— Ну, оставим это! — прервал его Илья Ильич. — Ты
иди с Богом, куда хотел, а я вот с Иваном Алексеевичем напишу все эти письма да постараюсь поскорей набросать на
бумагу план-то свой: уж кстати заодно делать…
«Законное дело» братца удалось сверх ожидания. При первом намеке Тарантьева на скандалезное дело Илья Ильич вспыхнул и сконфузился; потом
пошли на мировую, потом выпили все трое, и Обломов подписал заемное письмо, сроком на четыре года; а через месяц Агафья Матвеевна подписала такое же письмо на имя братца, не подозревая, что такое и зачем она подписывает. Братец сказали, что это нужная
бумага по дому, и велели написать: «К сему заемному письму такая-то (чин, имя и фамилия) руку приложила».
Я наказывал куму о беглых мужиках; исправнику кланялся, сказал он: „Подай
бумагу, и тогда всякое средствие будет исполнено, водворить крестьян ко дворам на место жительства“, и опричь того, ничего не сказал, а я пал в ноги ему и слезно умолял; а он закричал благим матом: „
Пошел,
пошел! тебе сказано, что будет исполнено — подай
бумагу!“ А
бумаги я не подавал.
Барон вел процесс, то есть заставлял какого-то чиновника писать
бумаги, читал их сквозь лорнетку, подписывал и
посылал того же чиновника с ними в присутственные места, а сам связями своими в свете давал этому процессу удовлетворительный ход. Он подавал надежду на скорое и счастливое окончание. Это прекратило злые толки, и барона привыкли видеть в доме, как родственника.
— Первый…
идти в палату: ведь надо какую-то
бумагу писать?
Он испытал чувство мирной радости, что он с девяти до трех, с восьми до девяти может пробыть у себя на диване, и гордился, что не надо
идти с докладом, писать
бумаг, что есть простор его чувствам, воображению.
Он учился всем существующим и давно не существующим правам, прошел курс и практического судопроизводства, а когда, по случаю какой-то покражи в доме, понадобилось написать
бумагу в полицию, он взял лист
бумаги, перо, думал, думал, да и
послал за писарем.
— Верю, верю, бабушка! Ну так вот что:
пошлите за чиновником в палату и велите написать
бумагу: дом, вещи, землю, все уступаю я милым моим сестрам, Верочке и Марфеньке, в приданое…
Он убаюкивался этою тихой жизнью, по временам записывая кое-что в роман: черту, сцену, лицо, записал бабушку, Марфеньку, Леонтья с женой, Савелья и Марину, потом смотрел на Волгу, на ее течение, слушал тишину и глядел на сон этих рассыпанных по прибрежью сел и деревень, ловил в этом океане молчания какие-то одному ему слышимые звуки и
шел играть и петь их, и упивался, прислушиваясь к созданным им мотивам, бросал их на
бумагу и прятал в портфель, чтоб, «со временем», обработать — ведь времени много впереди, а дел у него нет.
Знал он тоже, что и Катерине Николавне уже известно, что письмо у Версилова и что она этого-то и боится, думая, что Версилов тотчас
пойдет с письмом к старому князю; что, возвратясь из-за границы, она уже искала письмо в Петербурге, была у Андрониковых и теперь продолжает искать, так как все-таки у нее оставалась надежда, что письмо, может быть, не у Версилова, и, в заключение, что она и в Москву ездила единственно с этою же целью и умоляла там Марью Ивановну поискать в тех
бумагах, которые сохранялись у ней.
— Напишите вексель — вот
бумага. Затем
пойдете и достанете денег, а я буду ждать, но неделю — не больше. Деньги принесете — отдам вексель и тогда и письмо отдам.
— О, вернулся еще вчера, я сейчас у него была… Я именно и пришла к вам в такой тревоге, у меня руки-ноги дрожат, я хотела вас попросить, ангел мой Татьяна Павловна, так как вы всех знаете, нельзя ли узнать хоть в
бумагах его, потому что непременно теперь от него остались
бумаги, так к кому ж они теперь от него
пойдут? Пожалуй, опять в чьи-нибудь опасные руки попадут? Я вашего совета прибежала спросить.
Они написали на
бумаге по-китайски: «Что за люди? какого государства, города, селения? куда
идут?» На катере никто не знал по-китайски и написали им по-русски имя фрегата, год, месяц и число.
Утром вчера
послали в ближайшую к этой скале деревню
бумагу с требованием объяснения.
Мы
пошли по комнатам: с одной стороны заклеенная вместо стекол
бумагой оконная рама доходила до полу, с другой — подвижные бумажные, разрисованные, и весьма недурно, или сделанные из позолоченной и посеребренной
бумаги ширмы, так что не узнаешь, одна ли это огромная зала или несколько комнат.
Погляжу в одну, в другую
бумагу или книгу, потом в шканечный журнал и читаю: «Положили марсель на стеньгу», «взяли грот на гитовы», «ворочали оверштаг», «привели фрегат к ветру», «легли на правый галс», «
шли на фордевинд», «обрасопили реи», «ветер дул NNO или SW».
Вечером задул свежий ветер. Я напрасно хотел писать: ни чернильница, ни свеча не стояли на столе,
бумага вырывалась из-под рук. Успеешь написать несколько слов и сейчас протягиваешь руку назад — упереться в стену, чтоб не опрокинуться. Я бросил все и
пошел ходить по шканцам; но и то не совсем удачно, хотя я уже и приобрел морские ноги.
Мы
пошли обратно к городу, по временам останавливаясь и любуясь яркой зеленью посевов и правильно изрезанными полями, засеянными рисом и хлопчатобумажными кустарниками, которые очень некрасивы без
бумаги: просто сухие, черные прутья, какие остаются на выжженном месте. Голоногие китайцы, стоя по колено в воде, вытаскивали пучки рисовых колосьев и пересаживали их на другое место.
Адмирал просил их передать
бумаги полномочным, если они прежде нас будут в Нагасаки. При этом приложена записочка к губернатору, в которой адмирал извещал его, что он в «непродолжительном времени воротится в Японию, зайдет в Нагасаки, и если там не будет ни полномочных, ни ответа на его предложения, то он немедленно
пойдет в Едо».
Не помню, как я разделался с первым рапортом: вероятно, я написал его береговым, а адмирал украсил морским слогом — и
бумага пошла. Потом и я ознакомился с этим языком и многое не забыл и до сих пор.
Спросили, когда будут полномочные. «Из Едо… не получено… об этом». Ну
пошел свое! Хагивари и Саброски начали делать нам знаки, показывая на
бумагу, что вот какое чудо случилось: только заговорили о ней, и она и пришла! Тут уже никто не выдержал, и они сами, и все мы стали смеяться.
Бумага писана была от президента горочью Абе-Исен-о-ками-сама к обоим губернаторам о том, что едут полномочные, но кто именно, когда они едут, выехали ли, в дороге ли — об этом ни слова.
Но баниосы не обрадовались бы, узнавши, что мы
идем в Едо. Им об этом не сказали ни слова. Просили только приехать завтра опять, взять
бумаги да подарки губернаторам и переводчикам, еще прислать, как можно больше, воды и провизии. Они не подозревают, что мы сбираемся продовольствоваться этой провизией — на пути к Едо! Что-то будет завтра?
Потом секретарь и баниосы начали предлагать вопросы: «Что нас заставляет
идти внезапно?» — «Нечего здесь больше делать», — отвечали им. «Объяснена ли причина в письме к губернатору?» — «В этих
бумагах объяснены мои намерения», — приказал сказать адмирал.
Нехлюдов сказал, что сейчас придет, и, сложив
бумаги в портфель,
пошел к тетушке. По дороге наверх он заглянул в окно на улицу и увидал пару рыжих Mariette, и ему вдруг неожиданно стало весело и захотелось улыбаться.
Свою историю Вера Ефремовна рассказала так, что она, кончив акушерские курсы, сошлась с партией народовольцев и работала с ними. Сначала
шло всё хорошо, писали прокламации, пропагандировали на фабриках, но потом схватили одну выдающуюся личность, захватили
бумаги и начали всех брать.
После этой сцены Привалов заходил в кабинет к Василию Назарычу, где опять все время разговор
шел об опеке. Но, несмотря на взаимные усилия обоих разговаривавших, они не могли попасть в прежний хороший и доверчивый тон, как это было до размолвки. Когда Привалов рассказал все, что сам узнал из
бумаг, взятых у Ляховского, старик недоверчиво покачал головой и задумчиво проговорил...
Вот, отдай ей три рубля да с десяток пирожков в
бумагу им уверни и вели снести, а ты, Алеша, непременно расскажи Мите, что я им пирогов
послала.
Тогда Митя, все это предвидевший и нарочно на сей случай захвативший с собой
бумагу и карандаш, четко написал на клочке
бумаги одну строчку: «По самонужнейшему делу, близко касающемуся Аграфены Александровны» — и
послал это старику.
Он не
пошел за ней, а прямо в кабинет; холодно, медленно осмотрел стол, место подле стола; да, уж он несколько дней ждал чего-нибудь подобного, разговора или письма, ну, вот оно, письмо, без адреса, но ее печать; ну, конечно, ведь она или искала его, чтоб уничтожить, или только что бросила, нет, искала:
бумаги в беспорядке, но где ж ей било найти его, когда она, еще бросая его, была в такой судорожной тревоге, что оно, порывисто брошенное, как уголь, жегший руку, проскользнуло через весь стол и упало на окно за столом.
Это было через край. Я соскочил с саней и
пошел в избу. Полупьяный исправник сидел на лавке и диктовал полупьяному писарю. На другой лавке в углу сидел или, лучше, лежал человек с скованными ногами и руками. Несколько бутылок, стаканы, табачная зола и кипы
бумаг были разбросаны.
Несмотря на присутствие комиссара, жандарм нас не пустил, а вызвал чиновника, который, прочитав
бумагу, оставил квартального в коридоре, а меня просил
идти за ним.