Планета свалок. Путешествия по многомиллиардной мусорной индустрии

Адам Минтер, 2013

Куда отправляются выброшенные вами бутылка воды или пакет из магазина? Возможно, им предстоит преодолеть полмира, а в пункте назначения их переработают и превратят во что-то такое, что вы сами захотите купить. Оборот мусорной индустрии исчисляется миллиардами долларов. Адам Минтер – журналист и сын владельца частной свалки – не понаслышке знает, что то, что для одних – мусор, для других – сокровище. Он расскажет об изнанке мусорной индустрии и познакомит с людьми, которые делают огромные состояния на том, что валяется у нас под ногами. В формате PDF A4 сохранён издательский дизайн.

Глава 1

Приготовление супа

Есть факт, верный для любых мест и любых эпох: чем вы богаче и образованнее, тем больше вещей вы будете выбрасывать. В Соединенных Штатах состоятельные люди покупают не только больше вещей, но и больше утилизируемых вещей — например, металлических банок, бутылок и коробок, где находятся нужные им товары. Вот почему, если вы в день сбора мусора проедете по району, населенному обеспеченными и образованными людьми, то увидите зеленые и синие контейнеры, переполненные аккуратно рассортированными газетами, коробками от айпадов, винными бутылками и банками от диетической колы. Если вы отправитесь в бедный район, то и баков, и вторсырья обязательно будет меньше.

Люди в более богатых районах, рассортировавшие мусор, хорошо распорядились своими отходами. Однако у них не было бы шанса стать хорошими распорядителями, не будь они одновременно хорошими потребителями (бедняки не собирают столько вторсырья, в частности, из-за того, что они меньше покупают). Вот статистическое подтверждение такого наблюдения: между 1960 и 2010 годами (последняя дата, для которой Агентство по защите окружающей среды США предоставляет данные) объем вторсырья, собранного американцами в своих домах и на рабочих местах, вырос с 5,6 до 65 млн тонн. Но общий объем произведенных отходов утроился — с 88,1 до 249,9 млн тонн. Несомненно, американцы стали лучше перерабатывать свои отходы, но не менее успешно они стали их и производить. Чем больше росло население, чем оно становилось богаче (а время с 1960 по 2010 год было периодом интенсивного увеличения благосостояния), тем больше оно производило отходов. Фактически за последние пять десятилетий единственное значимое годовое снижение общего количества созданных отходов было после финансового кризиса 2008 года.

Корреляция между доходами и переработкой устанавливалась в течение десятилетий. Рассмотрим, например, округ Хеннепин (Миннесота) с населением 1,168 млн человек. Я родился в Миннеаполисе, крупнейшем городе Хеннепина, и на 2010 год уровень переработки в моем родном городе был на 36-м месте из 41 общины округа: среднегодовой сбор вторсырья на одно домохозяйство составлял 388 фунтов (176 кг). Между тем в расположенном к западу от Миннеаполиса богатом приозерном городе Миннетонка-Бич годовой сбор отходов с одного домохозяйства составлял 838 фунтов (380 кг), обеспечивая городу первое место в этом рейтинге. Почему? Одна из причин в среднем доходе: медианный^[7] доход на одно домохозяйство в Миннетонка-Бич в 2010 году равнялся $168 868, а в Миннеаполисе, где имеются бедные районы, — только $45 838. Естественно, играют роль и другие факторы (например, на момент сбора вышеуказанных данных от жителей Миннеаполиса требовали сортировать вторсырье на семь различных категорий, что раздражало и занимало много времени, а в Миннетонка-Бич обходились одной), но трудно не отметить факт: места наподобие Миннетонка-Бич дают куда больше пригодных к переработке белых коробочек от айпадов и воскресных выпусков The New York Times, чем многоквартирные комплексы в Миннеаполисе.

Когда я жил в Соединенных Штатах, у меня были синие и зеленые контейнеры, и я ощущал этическую потребность заполнять их — и при возможности заполнять их больше, чем выбрасываешь в мусорную корзину. В один контейнер шла бумага, в другой — все остальное. Затем я оставлял их на обочине, однако — благодаря детству, проведенному на семейной базе-свалке, — я чувствовал, что надул сам себя. Алюминиевые банки продавались на вес; во время летних школьных каникул мне часто поручали взвешивать банки, проданные бродягами, студентами и бережливыми гражданами нашему семейному бизнесу. Моя бабушка, выросшая в эпоху Великой депрессии, когда у нее в семье знали цену всему, пригодному к повторному использованию, продолжала настаивать на том, чтобы ее скромное количество банок шло в бизнес, а не отдавалось бесплатно муниципальным программам по утилизации.

Кто работает с отходами, выброшенными из наших домов? В Соединенных Штатах и в других развитых странах это чаще всего не подростки, а города и горстка крупных корпораций, занимающихся переработкой. В некоторых случаях у них нет выбора, и им приходится брать выброшенное в контейнеры. Будь у них выбор, они бы брали только вещи, которые можно с выгодой продать — например, банки, которые не хотела отдавать им моя бабушка. Вещи, которые можно продать с прибылью, — это, как правило, те вещи, которые легко переделать. Из алюминиевой банки легко сделать новую алюминиевую банку; однако кожаный чемодан трудно превратить во что-то другое.

Иногда, когда я еду по какому-нибудь району в день сбора мусора, я вижу контейнеры, забитые вещами наподобие таких чемоданов, которые выложены из-за безосновательного, но праведного убеждения: компании должны поступить правильно и «переработать» их тоже — что бы это ни значило. Но перерабатывающие компании сопротивляются не шансу поступать правильно. Они просто не нашли рентабельного способа отделить, например, пластик, из которого сделана ручка, от пластика другого сорта, из которого состоят сами сумки и чемоданы. Работу такого рода должны делать люди, которые могут найти в ней выгоду, и этого до сих пор не поняли крупные перерабатывающие компании, собирающие содержимое синих и зеленых контейнеров. Однако они начали понимать, как забраться в ваш мусор поглубже и добыть те вещи, которые можно с выгодой переработать. Работенка не самая гламурная, и о ней не говорят политики и экологи, когда обсуждают «зеленую работу»^[8]. Однако для подходящего человека здесь есть не менее бесконечные возможности, чем в придумках Кремниевой долины.

Алан Бакрак — именно такой подходящий человек. Он работает в Waste Management Corporation — крупнейшей в Северной Америке компании, занимающейся переработкой домашних отходов, и является директором по утилизации в южном Техасе. Его профессиональный интерес к переработке основан на стремлении к получению прибыли. Как и многие его коллеги в индустрии переработки, он выглядит моложаво, что не соответствует его возрасту. Но еще лучше свидетельствует о его молодости радость при виде машин, которые сортируют мусор. Если и есть люди, которым стыдно работать в отрасли, занимающейся отходами других людей, то Алан Бакрак не из таких. Он любит свою работу.

Мы встречаемся в начале 2012 года в помещении для посетителей нового перерабатывающего завода компании Waste Management стоимостью в $15 млн и размером с гипермаркет Walmart. Бакрак сыграл главную роль в проектировании этого сооружения, а сейчас отвечает за его эксплуатацию. Однако даже во время нашего разговора глаза Бакрака сосредоточены не на мне, а на том, что происходит по другую сторону стеклянного окна двумя этажами ниже: быстро двигающиеся валы пластиковых бутылок, картона и бумаги по поднимающимся и опускающимся конвейерам, вверх и вниз, снова и снова — пока не предстанут в виде идеально отсортированных и связанных стальных скобками блоков бутылок, картона и бумаги размером с тюк сена. «Вы либо любите это, либо ненавидите, — говорит он мне о тех, кто работает в его отрасли. — Вы либо уходите через шесть недель, или даже раньше, либо остаетесь навсегда».

В каком-то смысле мы в Зеленом Раю — месте, где заканчивает свой путь весь домашний утиль, выставленный в день сборки мусора, — с любовью собранные бумага, бутылки и металлические банки. Алан Бакрак — не совсем святой Петр у врат, но он определенно среди тех, кто отвечает за управление. Но если хьюстонский завод по переработке отходов считать Зеленым Раем, то сам Хьюстон — скорее Зеленый Ад; по крайней мере в том, что происходит с бытовыми отходами.

Цифры говорят сами за себя. В 2010 году Соединенные Штаты переработали примерно 34 % своего «твердого бытового мусора». Таким образом, 34 % мусора, произведенного домами, школами и офисами (но не промышленными предприятиями, строительными площадками, фермами и шахтами), попали не в захоронения, а на какое-то предприятие, которое дало отходам новую жизнь путем повторного использования. С точностью до нескольких процентов эта величина справедлива для Нью-Йорка, Миннеаполиса и других городов страны с долговременными утилизационными программами. А что же Хьюстон? Совсем недавно, в 2008 году, Хьюстон умудрялся перерабатывать всего 2,6 % своего твердого бытового мусора. А остальные 97,4 %? Преимущественно захоронены на свалках. С 2008 года доля поднялась до «шести или семи процентов», по словам сконфуженного Алана. В таком положении вещей нет ничего хорошего по любым меркам. Как это объяснить?

У людей, которые живут в местах вроде Сан-Франциско, где степень переработки превышает 70 %, популярно объяснение, что «деревенщины» не любят переработку. Это не только чванство, но и глубокое непонимание, как и почему в Сан-Франциско обрабатывается такая значительная доля мусора.

Несомненно, культура, образование и доход играют определенную роль в том, сколько отходов перерабатывает конкретный человек или район. Но по моему опыту, ни одна культура не способствует высокой степени переработки так, как культура бедности. Суть проста: если вы можете себе позволить мало, вы будете стремиться использовать многое повторно. Поэтому в Сан-Франциско стеклянная банка из-под томатного соуса для брускетты^[9], скорее всего, отправится непосредственно в мусорный бак; в трущобах Мумбая та же самая банка — если бы кто-нибудь мог себе ее позволить — может стать кухонной утварью. Обитатели трущоб в Мумбае отличаются гораздо более высокой степенью утилизации, чем жители пригородов Сан-Франциско, потому что: а) они меньше потребляют (например, им не надо утилизировать коробки из-под айпада), и б) постоянное выживание требует бережливости. Но вне зависимости от того, насколько бедным или экологически сознательным является конкретное население, степень переработки главным образом зависит от того, может ли кто-нибудь извлечь экономическую выгоду из повторного использования отходов. В Мумбае выгода в основном заключена в личной экономии; в богатом Сан-Франциско, где мало кто из жителей считает центы, которые можно получить от стопки газет, ответ на вопрос, есть ли выгода от собирания чужих отходов, должна искать перерабатывающая компания.

Хьюстонцы, как и большинство американцев, не разделяют бережливость в мумбайском стиле. Это создает давление на перерабатывающие компании; быть рентабельными для них, к сожалению, оказалось очень трудно. Проблем несколько. Во-первых, Хьюстон — крупный город, но плотность населения очень мала — примерно 1300 человек на квадратный километр. Напротив, в Сан-Франциско плотность составляет 6560 человек на квадратный километр. То есть с демографической точки зрения на каждом квадратном километре в Сан-Франциско будет больше мусорных контейнеров, чем в Хьюстоне, поскольку там больше домохозяйств на каждый квадратный километр. Следовательно, грузовик перерабатывающей компании должен проехать по Хьюстону гораздо большее расстояние, чем по Сан-Франциско, чтобы собрать полтонны газет. Другими словами, перерабатывающая компания в Хьюстоне должна активнее работать и потратить больше денег, чтобы получить доход, аналогичный доходу компании в Сан-Франциско.

Один из способов решить проблему — субсидии на переработку от местных властей, и в некоторых городах так и делают. Но в Хьюстоне, питающем отвращение к налогам и сборам, это непросто, особенно по той причине, что техасские тарифы для захоронений — среди самых низких в Соединенных Штатах. Разумные налогоплательщики — не говоря уже о политиках — могут спросить, почему их просят платить больше за переработку, если можно за куда меньшие деньги просто захоронить тот же мусор.

Другой способ решить проблему — поощрять домохозяйства Хьюстона собирать больше отходов, чтобы каждая забранная порция была потенциально полезнее для перерабатывающих компаний. Верьте или нет, но это действительно нетрудно сделать (причем сделать, не поощряя увеличения потребления). Вот так: уберите два, три, а иногда и семь мусорных контейнеров, по которым американские домохозяйства должны раскладывать потенциальное вторсырье, и замените их одним большим баком, куда можно сваливать все сразу. Такая обработка называется однопотоковой (в отличие от двухпотоковой обработки, когда в один бак складывается бумага, а в другой — все остальное). В сообществах, где ее опробовали, уровень утилизации вырос сразу на 30 %. А почему бы и нет? Даже экологически сознательные люди иногда слишком заняты, чтобы сортировать свой мусор по контейнерам (мне нравится называть это «игрой с мусором»). Поэтому компания Waste Management несколько последних лет разворачивала в Хьюстоне однопотоковую обработку. Но если домохозяйства в городе не сортируют весь лишний утиль, попадающий в грузовики Waste Management, то каким образом компания Waste Management предполагает извлекать отсюда выгоду? И вот тут на сцене появляются Алан Бакрак, группа инженеров и $15 млн.

В старших классах некоторые подростки идут работать в McDonald’s, а некоторые рады стричь газоны. Алан Бакрак был не из таких. В нем билась предпринимательская жилка: он искал то, что можно продать дороже, чем купить. Он нашел две такие вещи: перфокарты для компьютеров, которые до конца 1960-х годов были основным способом подачи данных для вычислительных систем, и бумагу непрерывной подачи для компьютеров. И то и другое прекрасно продавалось за наличные в пунктах приема макулатуры, где их готовили к превращению в новую бумагу. Поэтому Алану в школе хватало карманных денег. Подозреваю, на деле у него было больше денег, чем у большинства школьников.

«Мне очень повезло, — говорит он мне, когда я спрашиваю его о том, почему его привлекла перерабатывающая отрасль. — Она хорошо соответствует моим способностям и моим СДВГ и ОКР»^[10]. Как и у многих молодых предпринимателей, рано нашедших свое призвание, карьера Алана в колледже длилась недолго, и после ухода он пошел работать в компанию друга, занимавшуюся перевозкой мусора. Там он познакомил мусорщиков с потенциальной выгодой продажи макулатуры, и следующие три десятка лет посвятил утилизации отходов бумаги и картона, которые производят предприятия (не дома) в районе Хьюстона. Однако все изменилось в 2008 году, когда Waste Management, искавшая фирмы, согласные помочь обеспечить бизнес по переработке домашних отходов в Хьюстоне, решила поручить дело Gulf Coast Recycling — компании, где почти три десятилетия проработал Алан. Это было вовремя. Алан хотел, чтобы Gulf Coast перешла на переработку домашних отходов, однако у нее не имелось доступа к большим объемам вторсырья.

— Их собирают мусорные компании, — объясняет он. — И поэтому трудно оправдать оборудование на 15–20 миллионов долларов, когда у вас нет гарантированных материалов для него.

— Вам нужен масштаб, — говорю я.

— Или муниципальный контракт в Хьюстоне, — замечает стоящая рядом Линн Браун, вице-президент Waste Management по коммуникациям.

— Масштаб в нашем бизнесе очень важен, — широко улыбается Алан.

Waste Management приобрела Gulf Coast Recycling в 2008 году, а в 2010 году начала преобразовывать его в завод однопотоковой переработки. Он открылся в 2011 году, а сейчас сортирует около 270–320 тыс. килограммов отходов в день. Это примерно масса авиалайнера Airbus A380, измеренная в газетах, пластиковых бутылках из-под молока, жестянках от пива и коробках из-под обуви. Когда я прошу прикинуть, сколько домохозяйств создают такую массу отходов, Алан сообщает, что хьюстонская семья в среднем производит примерно 25 кг однопотокового вторсырья в месяц. Не все занимаются обработкой, не все выставляют свои мусорные контейнеры каждую неделю, зато некоторые дают уровень выше среднего — например, семья Алана выкатывает шесть (!) контейнеров в неделю. В то же время небольшая доля материалов, обрабатываемых на этом заводе, поступает от коммерческих предприятий — например, большие баки с картоном, стоящие за супермаркетами. В целом, по приблизительным подсчетам, хьюстонский завод по переработке отходов ежедневно обрабатывает объем, эквивалентный месячному производству примерно 12 тыс. городских домохозяйств.

«Готовы прогуляться?» — спрашивает меня Алан с непосредственной улыбкой. Нас сопровождают Линн Браун и Мэтт Коз, вице-президент Waste Management по развитию и продажам — то есть по зарабатыванию денег на отходах, обрабатываемых на этом заводе. Оба они были на заводе много раз, а Мэтт непосредственно участвовал в его проектировании, однако я не вижу у них никакой скуки при мысли о новом посещении.

Мы выходим вчетвером на улицу и обходим здание, направляясь к закрытой приемной зоне, где грузовик вываливает груз вторсырья на бетонный пол. При однопотоковой переработке больше шуршания, чем стука — в основном из-за того, что 70 % утиля составляет бумага: реклама, газеты, офисная бумага. К этой массе отходов подкатывает ковшовый фронтальный погрузчик, который люди привыкли видеть на строительных площадках. Он забирает мусор и загружает в устройство, которое, по словам Алана, обеспечивает равномерность подачи отходов на конвейер. «Это действительно важно, — говорит Алан, — ведь все, что вы сейчас собираетесь смотреть, должно работать надлежащим образом».

Мы входим в зал размером с супермаркет Walmart, который я видел сверху, и, клянусь, сразу вспоминаю шоколадную фабрику Вилли Вонки^[11]: конвейеры возносят мусор вверх и отправляют его на вращающиеся звездочки, которые подкидывают его, словно попкорн на горячей сковороде. Что-то продолжает двигаться, что-то падает. Я вижу, как бутылки от чистящих средств и шампуня несутся со скоростью, превышающей 120 м/с (Алан просит меня держать точную скорость при себе — это коммерческая тайна), а молочные бутылки падают откуда-то в гигантскую клетку. Я кричу ему: «Детям бы тут понравилось!» — но он не отвечает, возможно, потому что: а) это и так очевидно, б) он не слышит меня, поскольку мои слова полностью потерялись в грохоте машин, шуршании бумаги, треске и лязге стекла, алюминия и пластика.

Мы поднимаемся по лестнице к месту, которое Алан называет «предварительной сортировкой». Здесь двое рабочих стоят над скоростным конвейером, по нему движется только что поступившее несортированное вторсырье, требующее обработки. Один из рабочих рукой выхватывает из мешанины коричневый пластиковый пакет, и тот мгновенно исчезает, втянутый расположенной над работниками вакуумной трубой — точь-в-точь как на фабрике Вилли Вонки. Затем он делает это снова.

— Не каждый может выполнять эту работу, — замечает Алан, наклоняясь и кивая на мчащуюся размытую ленту. — У некоторых людей кружится голова, некоторых тошнит.

Однако меня интересует другое.

— Что происходит с пластиковыми пакетами?

— Пластиковые пакеты — это самое плохое, — кричит мне Алан. — Они попадают в оси, и мы часами их вытаскиваем.

Я делаю мысленную зарубку: никогда не складывать свои старые пивные банки в пластиковые мешки.

— Но вы все равно можете утилизировать их?

— Конечно!

Один из сортировщиков хватает кусок чего-то — так быстро, что я не могу сказать, чего именно, — и бросает в квадратный желоб, который ведет — куда? Может, на другую сторону планеты (Китай?).

— Дальше надо вытащить крупные куски пластика и мусор, — добавляет он и показывает мне на вращающиеся звездочки, которые я видел снизу.

У меня нет возможности спросить, куда ведет желоб.

Конвейер идет к этим звездочкам, газеты подпрыгивают и пенятся на них, словно барашки на волнах. Звездочки сделаны из специального пластика и расположены через определенные интервалы, что дает возможность стеклу, алюминию и пластмассе падать вниз на другой конвейер. А между тем газеты, приплясывая, проходят через звездочки и появляются на другом конце в отделенном виде. Материал, упавший вниз, включая часть бумаги, передается к следующим звездочкам, расположенным ближе друг к другу; они тоже передают дальше бумагу, а пластик, банки и стекло продолжают падать. Получается целый каскад, где наклон на каждом этапе больше, чем на предыдущем, и на каждом из уровней бумага и пластик разделяются между собой. Это ключевой процесс в очистке потока отходов, который примерно на 65–70 % состоит из газет, офисных документов и почтовой рекламы.

Ниже из системы убирают алюминиевые банки. Это делает устройство, которое создает электрический ток, отталкивающий металлы. Для меня все выглядит так, словно банки выпрыгивают из потока бумаги и пластика в ящик, где их собирают, чтобы отправить фирмам, занимающимся переплавкой. Стекло убирают, пользуясь тем очевидным фактом, что оно тяжелее бумаги. Вот представьте: у вас есть бутылка и куча газетных купонов, и вы направляете на них фен. Вероятно, на месте останется только бутылка. Примерно таким образом Waste Management и разделяет эти два материала.

Должен признаться, я реально увлекся процессом, но внезапно линия останавливается. Я поворачиваюсь к Алану.

— Все в порядке?

— Возможно, что-то застряло, — отвечает, показывая рукой, мол, обычное дело. — Наверное, плохой кусок материала. Он останавливает всю систему.

Пока мы ждем перезапуска, я наклоняюсь над поручнем и осознаю, что нахожусь в шести метрах над землей, а мы только начали обходить этого левиафана. По словам Алана, утилизируемому предмету нужно примерно 12 минут, чтобы пройти всю систему от начала до конца. Ниже на полу я вижу вилочный погрузчик с кипой чего-то, напоминающего почтовую рекламу — тысячи и тысячи рекламных листовок. Кипу положат в грузовой контейнер и, скорее всего, отправят в Китай для переработки в новую бумагу.

Двигатели без предупреждения взревывают, конвейеры приходят в движение, и гигантская машина постепенно возвращается к жизни: конвейер, просеивающее сито из звездочек, вибростол и бог знает что еще. «Нельзя включить все сразу, — объясняет Алан. — Все настолько сложно, что нужно действовать поэтапно». Если верить моим ушам, то до того, как снова заработали все конвейеры, прошло добрых 15 секунд.

Мы поднимаемся по лестнице еще выше. На этой высоте бумаги нет — всю ее уже извлекли. Теперь задача — разделить разные виды пластмассы. «Вот любимая штука моих парней», — говорит Алан, кивая на желтое устройство, которое висит над мешаниной из бутылок. Его 200 сенсоров светят инфракрасным светом на проходящий мимо мусор. Когда свет отражается, например, от красной бутылки с моющим средством Tide, ничего не происходит; когда он отражается от белой бутылки из-под апельсинового сока Minute Maid, ничего не происходит. Но если в проносящемся мусоре свет отразится от прозрачной бутылки Coca-Cola, компьютер зафиксирует точное место, где именно на конвейере она находится.

«Слышали?» — громко спрашивает Алан с озорной усмешкой.

Сквозь шум я слышу неравномерные резкие хлопки сжатого воздуха, словно крохотные выстрелы. В метре от датчиков я вижу, как бутылка воды Aquafina, словно убитая, опрокидывается на другой конвейер; за ней такой же застреленной падает бутылка колы. Компьютер точно знает, где расположены бутылки и сколько времени им нужно, чтобы добраться до «пневматических ружей». Теперь я вижу крохотные сопла, отправляющие пустую бутылку в полет. Темп выстрелов напоминает мне звуки, которые можно услышать на переполненном стрельбище. Пафф-пафф. Две бутылки слетели. Пафф-пафф-пафф. Еще три. Пауза. Пафф. По словам Алана, одна такая машина с сенсорами и пневматическими ружьями заменяет 6–10 людей-сортировщиков, которые — в отличие от машины — могут уставать и испытывать тошноту, глядя на вихрь пластика под собой.

Тем не менее, несмотря на всю свою сложность, система инфракрасных датчиков имеет ограничения. Одним из них, по словам Алана, является то, что «они не могут отделять белые полиэтиленовые бутылки от цветных полиэтиленовых бутылок». Если говорить простыми словами, это процесс разделения красной бутылки с моющим средством Tide и белой бутылки из-под апельсинового сока Minute Maid. Однако беспокоиться не стоит: «У нас есть самое изощренное из доступного оборудования: человек». Да, три человека стоят над конвейером, выхватывая белые бутылки и бросая их в лотки. В лучшем случае люди могут справиться с 45 сортировками в минуту — неплохо, но далеко до тех сотен действий, на которые способны сенсоры с пневматическими ружьями. Однако технологий для такого типа пластика не существует, так что эту работу вынуждены делать люди. Несмотря на все шутки Алана о людях как о технологии, он никогда не умаляет важность работы своих сортировщиков. Подобно многим предпринимателям, которых я видел за годы работы в этой отрасли, он отождествляет себя с ними. В конце концов, они вместе занимаются бизнесом по сортировке чужих отходов. «Я горой стою за своих людей, — говорит он мне. — Они изумительны…» Он мгновение медлит, а затем снова поворачивается: «Многие считают, что раз тут низкооплачиваемая работа, то высока текучесть кадров. На деле у меня есть люди, которые работают десять, пятнадцать, двадцать лет».

Возможно, это не самая высокооплачиваемая работа, возможно, она не гламурна и вовсе не та, о которой ваш ребенок захочет рассказать своим друзьям. Но если вы ищете постоянную работу, со льготами, где почти неизвестны увольнения, то нет ничего более постоянного, чем работа в американской системе переработки отходов. В Хьюстоне (городе, который лучше знает о спадах и подъемах, чем большинство других мест) стабильная работа наподобие этой — больше чем просто зарплата. «Мой босс, — говорит мне Алан, широко улыбаясь, — парень, который управляет нашим сектором в Waste Management, появился в бизнесе, потому что его отец занимался нефтью и парень в молодости видел и бумы, и спады. И он сказал: “Я должен найти отрасль, которая стабильна всегда”».

Далеко от Хьюстона, в офисах в Денвере, Милуоки, Бостоне и Чикаго, 35 мужчин и женщин каждый день приезжают на работу с целью найти место для рассортированного вторсырья, поступающего из Хьюстона и десятков других перерабатывающих предприятий компании Waste Management, разбросанных по Северной Америке. Для них упаковка утилизированных бутылок из-под растворителя хороша ровно в той же мере, что и баррель нефти, из которого бутылки были изначально изготовлены. В работе этих мужчин и женщин нет ничего сентиментального, ничего особо «зеленого» или экологического. Их задача проста и понятна — получить наилучшую цену. И если лучшую цену на бутылки предлагает, скажем, фабрика в китайском Фуяне, то они, видимо, отправятся в Фуян; но если, как вполне может выйти, бутылки больше нужны производителям на территории США, готовым подтвердить свои намерения деньгами, то бутылки останутся в Соединенных Штатах. Это просто бизнес, ограниченный только стоимостью поставок и законодательством США и той страны, куда Waste Management собирается экспортировать вторсырье.

За эту деятельность отвечает Мэтт Коз, вице-президент по развитию и продажам, сопровождавший нас с Аланом в экскурсии по хьюстонскому заводу. Когда наше путешествие закончилось, мы остановились в помещении с составленными в пятиметровые колонны кипами рассортированного вторсырья, которое теперь является товаром. «Алюминиевые банки, — говорит мне Мэтт, указывая на блестящий тюк. — Они составляют малую долю общей поступающей массы, но дают серьезную долю в общей стоимости». Другими словами, килограмм газет стоит всего несколько центов, а вот килограмм банок в тюке стоит на североамериканских рынках примерно доллар и 20 центов. А теперь представьте, что у вас есть тонны этих банок и вы за них ничего не платили: вот так и получается та прибыль, которую получают переработчики отходов.

Я оборачиваюсь, чтобы заглянуть в главное помещение, где вилочный погрузчик отъезжает с кипой газет, а затем снова смотрю в хранилище. Между кипами бутылок от моющих средств я замечаю несколько тюков с чем-то вроде больших пластиковых мусорных контейнеров, таких же как у Waste Management, с колесами и всем прочим.

— Это то, о чем я думаю?

Алан смеется.

— Они иногда падают в грузовики, когда водители пытаются опорожнить их. Такое случается регулярно.

Я приближаюсь к одному из тюков. Мусорные контейнеры выглядят прекрасно — правда, есть один нюанс: их фактически расплющило в двух измерениях. Они оказались в ловушке между двумерными ведрами, корзинами для белья и несколькими бутылками молока — как скелет динозавра среди раковин ископаемых моллюсков. Я вспоминаю, что в 2008 году группа писателей из Сан-Франциско, включая Джонатана Франзена, провела благотворительную акцию с целью купить в подарок для хьюстонских деревенщин 276 мусорных контейнеров. Намерения были самыми благими, хотя идея и отличалась определенной высокомерностью, но я совершенно уверен, что — если представшее моим глазам сколько-нибудь репрезентативно — контейнеры уже давно расплющены, отправлены в Китай и превращены в корзины для белья, предназначенные для шанхайского среднего класса. В мировом бизнесе утилизации практичность и прибыли всегда побеждают благие намерения, снисходительные или нет.

— Вы их не вытаскиваете? — спрашиваю я.

— Они не стоят того, — отвечает Алан. — К тому моменту, когда они приезжают сюда, они уже помяты в грузовике. Остановка системы, вытаскивание их и возврат к какому-нибудь дому не окупятся.

Описанная обрабатывающая линия в Хьюстоне — одна из новейших и самых современных систем в растущем арсенале Waste Management, где имеется 36 однопотоковых линий для обработки отходов. По всей вероятности, это одна из наиболее технологически совершенных линий для сортировки домашних отходов во всем мире. Несмотря на сложности, крайне важно то, что система не статична. Потребительские привычки хьюстонцев постоянно меняются, а вместе с ними меняется и их мусор. И однопотоковая линия будет меняться тоже.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

Если у нас есть набор данных, то медианой называют то значение из набора, меньше и больше которого в этой выборке поровну чисел (если не вдаваться в некоторые тонкости). При рассмотрении среднего значения в случае доходов лучше опираться не на среднее арифметическое, а на медиану выборки — из-за наличия серьезных выбросов в верхнюю сторону (очень богатых людей), которые искажают картину. Простейший пример: если в комнату, где находятся десять человек, входит Билл Гейтс, то средний доход присутствующих (вычисляемый как среднее арифметическое) резко взлетает, в то время как медиана изменяется чуть-чуть. — Прим. пер.

8

Рабочие места, связанные с экологией, сохранением или восстановлением окружающей среды. — Прим. пер.

9

Брускетта — традиционное итальянское блюдо. В основе поджаренный хлеб, натертый чесноком и смазанный оливковым маслом, возможны добавления — ветчина, помидоры, зелень и т. д. — Прим. пер.

10

Синдром дефицита внимания и гиперактивности; обсессивно-компульсивное расстройство. — Прим. пер.

11

Вилли Вонка — персонаж сказочной повести Роальда Даля «Чарли и шоколадная фабрика», эксцентричный кондитер, владелец огромной механизированной фабрики. — Прим. пер.