Неточные совпадения
— Коли всем миром велено:
«Бей!» — стало, есть за что! —
Прикрикнул Влас на странников. —
Не ветрогоны тисковцы,
Давно ли там десятого
Пороли?.. Не до шуток им.
Гнусь-человек! — Не бить его,
Так уж кого и бить?
Не нам одним наказано:
От Тискова по Волге-то
Тут деревень четырнадцать, —
Чай, через все четырнадцать
Прогнали, как сквозь
строй...
Подумавши, оставили
Меня бурмистром: правлю я
Делами и теперь.
А перед старым барином
Бурмистром Климку на́звали,
Пускай его! По барину
Бурмистр! перед Последышем
Последний
человек!
У Клима совесть глиняна,
А бородища Минина,
Посмотришь, так подумаешь,
Что не найти крестьянина
Степенней и трезвей.
Наследники
построилиКафтан ему: одел его —
И сделался Клим Яковлич
Из Климки бесшабашного
Бурмистр первейший сорт.
Следовательно, ежели
человек, произведший в свою пользу отчуждение на сумму в несколько миллионов рублей, сделается впоследствии даже меценатом [Мецена́т — покровитель искусств.] и
построит мраморный палаццо, в котором сосредоточит все чудеса науки и искусства, то его все-таки нельзя назвать искусным общественным деятелем, а следует назвать только искусным мошенником.
Наконец
люди истомились и стали заболевать. Сурово выслушивал Угрюм-Бурчеев ежедневные рапорты десятников о числе выбывших из
строя рабочих и, не дрогнув ни одним мускулом, командовал...
Счастлив писатель, который мимо характеров скучных, противных, поражающих и печальною своею действительностью, приближается к характерам, являющим высокое достоинство
человека, который из великого омута ежедневно вращающихся образов избрал одни немногие исключения, который не изменял ни разу возвышенного
строя своей лиры, не ниспускался с вершины своей к бедным, ничтожным своим собратьям, и, не касаясь земли, весь повергался и в свои далеко отторгнутые от нее и возвеличенные образы.
— Я часто гуляю в поле, смотрю, как там казармы для артиллеристов
строят. Сам — лентяй, а люблю смотреть на работу. Смотрю и думаю: наверное,
люди когда-нибудь устанут от мелких, подленьких делишек, возьмутся всею силою за настоящее, крупное дело и — сотворят чудеса.
Ему нравилось, что эти
люди построили жилища свои кто где мог или хотел и поэтому каждая усадьба как будто монумент, возведенный ее хозяином самому себе. Царила в стране Юмала и Укко серьезная тишина, — ее особенно утверждало меланхолическое позвякивание бубенчиков на шеях коров; но это не была тишина пустоты и усталости русских полей, она казалась тишиной спокойной уверенности коренастого, молчаливого народа в своем праве жить так, как он живет.
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди
людей, каждый из которых боится порвать свою веревочку, изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти
люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами. В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто в эпохи смут накопляют силы для жизни мирной. Придя домой, он записал свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна, в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
— Неверно это, выдумка! Никакого духа нету, кроме души. «Душе моя, душе моя — что спиши? Конец приближается». Вот что надобно понять: конец приближается
человеку от жизненной тесноты. И это вы, молодой
человек, напрасно интеллигентам поклоняетесь, — они вот начали
людей в партии сбивать, новое солдатство
строят.
— Вот явились
люди иного
строя мысли, они открывают пред нами таинственное безграничие нашей внутренней жизни, они обогащают мир чувства, воображения. Возвышая
человека над уродливой действительностью, они показывают ее более ничтожной, менее ужасной, чем она кажется, когда стоишь на одном уровне с нею.
Учился он автоматически, без увлечения, уже сознавая, что сделал ошибку, избрав юридический факультет. Он не представлял себя адвокатом, произносящим речи в защиту убийц, поджигателей, мошенников. У него вообще не было позыва к оправданию
людей, которых он видел выдуманными, двуличными и так или иначе мешавшими жить ему,
человеку своеобразного духовного
строя и даже как бы другой расы.
Видел он также, что этот
человек в купеческом сюртуке ничем, кроме косых глаз, не напоминает Лютова-студента, даже
строй его речи стал иным, — он уже не пользовался церковнославянскими словечками, не щеголял цитатами, он говорил по-московски и простонародно.
— Думать я начал в Париже, нас туда 87
человек предусмотрительно отправили на Всемирную выставку, русский отдел
строить.
Но Ермаков, после того, церковь
строить запретил, а, достроив дом, отдал его, на смех
людям, под неприличное заведение, под мэзон пюблик [Публичный дом (франц.).], как говорят французы из деликатности.
Он видел, что общий
строй ее мысли сроден «кутузовщине», и в то же время все, что говорила она, казалось ему словами чужого
человека, наблюдающего явления жизни издалека, со стороны.
«Наша баррикада», — соображал Самгин, входя в дом через кухню. Анфимьевна — типичный идеальный «
человек для других», которым он восхищался, — тоже помогает
строить баррикаду из вещей, отработавших, так же, как она, свой век, — в этом Самгин не мог не почувствовать что-то очень трогательное, немножко смешное и как бы примирявшее с необходимостью баррикады, — примирявшее, может быть, только потому, что он очень устал. Но, раздеваясь, подумал...
— П’очти все формы психических з-заболеваний объясняются насилием над волей
людей, — объяснял он Самгину. — Су-уществующий
строй создает
людей гипертрофированной или атрофированной воли. Только социализм может установить свободное и нормальное выявление волевой энергии.
Он видел, что какие-то разношерстные
люди строят баррикады, которые, очевидно, никому не мешают, потому что никто не пытается разрушать их, видел, что обыватель освоился с баррикадами, уже привык ловко обходить их; он знал, что рабочие Москвы вооружаются, слышал, что были случаи столкновений рабочих и солдат, но он не верил в это и солдат на улице не встречал, так же как не встречал полицейских.
Тарантьев был
человек ума бойкого и хитрого; никто лучше его не рассудит какого-нибудь общего житейского вопроса или юридического запутанного дела: он сейчас
построит теорию действий в том или другом случае и очень тонко подведет доказательства, а в заключение еще почти всегда нагрубит тому, кто с ним о чем-нибудь посоветуется.
Я не знаю, с чем сравнить у нас бамбук, относительно пользы, какую он приносит там, где родится. Каких услуг не оказывает он
человеку! чего не делают из него или им! Разве береза наша может, и то куда не вполне, стать с ним рядом. Нельзя перечесть, как и где употребляют его. Из него
строят заборы, плетни, стены домов, лодки, делают множество посуды, разные мелочи, зонтики, вееры, трости и проч.; им бьют по пяткам; наконец его едят в варенье, вроде инбирного, которое делают из молодых веток.
Какую роль играет этот орех здесь, в тропических широтах! Его едят и
люди, и животные; сок его пьют; из ядра делают масло, составляющее одну из главных статей торговли в Китае, на Сандвичевых островах и в многих других местах; из древесины
строят домы, листьями кроют их, из чашек ореха делают посуду.
Но
человек терпеливо, на обломках старого,
строил новое здание крепче и ставил фонарь и теперь зажигает опять огонь и, в свою очередь, смеется над ветром.
Решились искать помощи в самих себе — и для этого, ни больше ни меньше, положил адмирал
построить судно собственными руками с помощью, конечно, японских услуг, особенно по снабжению всем необходимым материалом: деревом, железом и проч. Плотники, столяры, кузнецы были свои: в команду всегда выбираются
люди, знающие все необходимые в корабельном деле мастерства. Так и сделали. Через четыре месяца уже готова была шкуна, названная в память бухты, приютившей разбившихся плавателей, «Хеда».
Кто учил этих детей природы
строить? невольно спросишь себя: здесь никто не был; каких-нибудь сорок лет назад узнали о их существовании и в первый раз заглянули к ним
люди, умеющие
строить такие мосты; сами они нигде не были.
Она очень хорошо могла доказывать, что существующий порядок невозможен, и что обязанность всякого
человека состоит в том, чтобы бороться с этим порядком и пытаться установить тот и политический и экономический
строй жизни, при котором личность могла бы свободно развиваться, и т. п.
«И как они все уверены, и те, которые работают, так же как и те, которые заставляют их работать, что это так и должно быть, что в то время, как дома их брюхатые бабы работают непосильную работу, и дети их в скуфеечках перед скорой голодной смертью старчески улыбаются, суча ножками, им должно
строить этот глупый ненужный дворец какому-то глупому и ненужному
человеку, одному из тех самых, которые разоряют и грабят их», думал Нехлюдов, глядя на этот дом.
Последний не любил высказываться дурно о
людях вообще, а о Ляховском не мог этого сделать пред дочерью, потому что он строго отличал свои деловые отношения с Ляховским от всех других; но Надя с женским инстинктом отгадала действительный
строй отцовских мыслей и незаметным образом отдалилась от общества Ляховского.
Человек должен жить в органическом коллективе, послушный его
строю и ладу, образовываться своим сословием, своей традиционной профессией, всем традиционным народным укладом.
Без существования внутреннего духовного ядра и творческих процессов, в нем происходящих, никакой новый социальный
строй не приведет к новому
человеку.
Моральное противоречие заключалось в том, что Маркс осудил капиталистический
строй с точки зрения общечеловеческой, универсальной морали, осудил его за бесчеловечность, за превращение
человека в вещь.
Человек есть субъект и личность, и оправдан социальный
строй, который это признает.
Позитивизм и материализм отрицают ответственность, свободу, творческую волю, отрицают
человека и
строят безвольную теорию социальной среды и власти необходимости, могущества внешних обстоятельств.
Если для осуществления совершенно справедливого социального
строя и счастия
людей нужно замучить и убить несколько миллионов
людей, то главный вопрос совсем не в цели, а в применяемых средствах, цель уходит в отвлеченную даль, средства же являются непосредственной реальностью.
Человек, раненный злом окружающего мира, имеет потребность вообразить, вызвать образ совершенного, гармонического
строя общественной жизни.
Не будет греховных форм эксплуатации
человека человеком, не будет классов в том смысле, в каком они созданы капиталистическим
строем.
— А пожалуй; вы в этом знаток. Только вот что, Федор Павлович, вы сами сейчас изволили упомянуть, что мы дали слово вести себя прилично, помните. Говорю вам, удержитесь. А начнете шута из себя
строить, так я не намерен, чтобы меня с вами на одну доску здесь поставили… Видите, какой
человек, — обратился он к монаху, — я вот с ним боюсь входить к порядочным
людям.
— И можешь ли ты допустить идею, что
люди, для которых ты
строишь, согласились бы сами принять свое счастие на неоправданной крови маленького замученного, а приняв, остаться навеки счастливыми?
Следующий день был солнечный и морозный. Утром я
построил свою команду, провозгласил тост за всех, кто содействовал снаряжению нашей экспедиции. В заключение я сказал
людям приветственное слово и благодарил их за примерную службу. Крики «ура» разнеслись по лесу.
Около горы Бомыдинза, с правой стороны Бикина, мы нашли одну пустую удэгейскую юрту. Из осмотра ее Дерсу выяснил, почему
люди покинули жилище, — черт мешал им жить и
строил разные козни: кто-то умер, кто-то сломал ногу, приходил тигр и таскал собак. Мы воспользовались этой юртой и весьма удобно расположились в ней на ночлег.
На поляне, ближайшей к морю, поселился старовер Долганов, занимающийся эксплуатацией туземцев, живущих на соседних с ним реках. Мне не хотелось останавливаться у
человека, который
строил свое благополучие за счет бедняков; поэтому мы прошли прямо к морю и около устья реки нашли Хей-ба-тоу с лодкой. Он прибыл к Кумуху в тот же день, как вышел из Кусуна, и ждал нас здесь около недели.
Она состояла из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид. Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы
строили их не торопясь и работали, как говорится, не за страх, а за совесть. В одном из окон показалось женское лицо, и вслед за тем на пороге появился мужчина. Это был староста. Узнав, кто мы такие и куда идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него в доме.
Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под крышу.
От этого с ним было не страшно говорить о тех вещах, о которых трудно говорится с самыми близкими
людьми, к которым имеешь полное доверие, но у которых
строй некоторых едва слышных струн не по одному камертону.
Народ русский отвык от смертных казней: после Мировича, казненного вместо Екатерины II, после Пугачева и его товарищей не было казней;
люди умирали под кнутом, солдат гоняли (вопреки закону) до смерти сквозь
строй, но смертная казнь de jure [юридически (лат.).] не существовала.
Удивительный
человек, он всю жизнь работал над своим проектом. Десять лет подсудимости он занимался только им; гонимый бедностью и нуждой в ссылке, он всякий день посвящал несколько часов своему храму. Он жил в нем, он не верил, что его не будут
строить: воспоминания, утешения, слава — все было в этом портфеле артиста.
Готовая организация, обязательный
строй и долею казарменный порядок фаланстера если не находят сочувствия в
людях критики, то, без сомнения, сильно привлекают тех усталых
людей, которые просят почти со слезами, чтоб истина, как кормилица, взяла их на руки и убаюкала.
Безличность математики, внечеловеческая объективность природы не вызывают этих сторон духа, не будят их; но как только мы касаемся вопросов жизненных, художественных, нравственных, где
человек не только наблюдатель и следователь, а вместе с тем и участник, там мы находим физиологический предел, который очень трудно перейти с прежней кровью и прежним мозгом, не исключив из них следы колыбельных песен, родных полей и гор, обычаев и всего окружавшего
строя.
В скучные минуты, когда не хотелось читать, я толковал с жандармами, караулившими меня, особенно с стариком, лечившим меня от угара. Полковник в знак милости отряжает старых солдат, избавляя их от
строю, на спокойную должность беречь запертого
человека, над ними назначается ефрейтор — шпион и плут. Пять-шесть жандармов делали всю службу.
— Знаем мы, что ты казенный
человек, затем и сторожу к тебе приставили, что казенное добро беречь велено. Ужо оденем мы тебя как следует в колодки, нарядим подводу, да и отправим в город по холодку. А оттуда тебя в полк… да скрозь
строй… да розочками, да палочками… как это в песне у вас поется?..
Формула эта свидетельствовала, что самая глубокая восторженность не может настолько удовлетвориться исключительно своим собственным содержанием, чтобы не чувствовать потребности в прикосновении к действительности, и в то же время она служила как бы объяснением, почему
люди, внутренне чуждающиеся известного жизненного
строя, могут, не протестуя, жить в нем.
Любящий (Бог) не может существовать без любимого (
человека) — об этом невозможно мыслить в рациональных понятиях, на этом нельзя
построить рациональной онтологии, мыслить можно лишь символически, и символическое мышление может означать лишь приближение к Тайне.