Неточные совпадения
К утру Анна задремала, сидя в кресле, и когда проснулась, то уже
было бело, светло, и
поезд подходил
к Петербургу.
Это невинное веселье выборов и та мрачная, тяжелая любовь,
к которой он должен
был вернуться, поразили Вронского своею противоположностью. Но надо
было ехать, и он по первому
поезду, в ночь, уехал
к себе.
Сначала мешала возня и ходьба; потом, когда тронулся
поезд, нельзя
было не прислушаться
к звукам; потом снег, бивший в левое окно и налипавший на стекло, и вид закутанного, мимо прошедшего кондуктора, занесенного снегом, с одной стороны, и разговоры о том, какая теперь страшная метель на дворе, развлекали ее внимание.
Когда
поезд подошел
к станции, Анна вышла в толпе других пассажиров и, как от прокаженных, сторонясь от них, остановилась на платформе, стараясь вспомнить, зачем она сюда приехала и что намерена
была делать.
И вдруг, вспомнив о раздавленном человеке в день ее первой встречи с Вронским, она поняла, что̀ ей надо делать. Быстрым, легким шагом спустившись по ступенькам, которые шли от водокачки
к рельсам, она остановилась подле вплоть мимо ее проходящего
поезда. Она смотрела на низ вагонов, на винты и цепи и на высокие чугунные колеса медленно катившегося первого вагона и глазомером старалась определить середину между передними и задними колесами и ту минуту, когда середина эта
будет против нее.
Приехав с утренним
поездом в Москву, Левин остановился у своего старшего брата по матери Кознышева и, переодевшись, вошел
к нему в кабинет, намереваясь тотчас же рассказать ему, для чего он приехал, и просить его совета; но брат
был не один.
Вьюга все еще бесилась, можно
было думать, что это она дергает и раскачивает вагон, пытается сорвать его с рельс. Локомотив, натужно посвистев, осторожно подтащил
поезд к перрону дачного поселка. Самгин вышел из вагона в кипящую холодную пену, она тотчас залепила его очки, заставила снять их.
Самгин решил зайти
к Гогиным, там должны все знать. Там
было тесно, как на вокзале пред отходом
поезда, он с трудом протискался сквозь толпу барышень, студентов из прихожей в зал, и его тотчас ударил по ушам тяжелый, точно в рупор кричавший голос...
Стала съезжаться
к поезду публика, и должник явился тут, как лист перед травою, и с ним дама; лакей берет для них билеты, а он сидит с своей дамой, чай
пьет и тревожно осматривается на всех.
— Так вы не знали? — удивилась Версилова. — Olympe! князь не знал, что Катерина Николаевна сегодня
будет. Мы
к ней и ехали, мы думали, она уже с утренним
поездом и давно дома. Сейчас только съехались у крыльца: она прямо с дороги и сказала нам пройти
к вам, а сама сейчас придет… Да вот и она!
Тетушки ждали Нехлюдова, просили его заехать, но он телеграфировал, что не может, потому что должен
быть в Петербурге
к сроку. Когда Катюша узнала это, она решила пойти на станцию, чтобы увидать его.
Поезд проходил ночью, в 2 часа. Катюша уложила спать барышень и, подговорив с собою девочку, кухаркину дочь Машку, надела старые ботинки, накрылась платком, подобралась и побежала на станцию.
Это
была сторожиха при железнодорожной будке, присужденная
к трем месяцам тюрьмы за то, что не вышла с флагом
к поезду, с
поездом же случилось несчастье.
Варя(уже не плачет, вытерла глаза). Да, пора, мамочка. Я
к Рагулиным
поспею сегодня, не опоздать бы только
к поезду…
На другой или на третий день после переезда Епанчиных, с утренним
поездом из Москвы прибыл и князь Лев Николаевич Мышкин. Его никто не встретил в воксале; но при выходе из вагона князю вдруг померещился странный, горячий взгляд чьих-то двух глаз, в толпе, осадившей прибывших с
поездом. Поглядев внимательнее, он уже ничего более не различил. Конечно, только померещилось; но впечатление осталось неприятное.
К тому же князь и без того
был грустен и задумчив и чем-то казался озабоченным.
— Ах! Что вы, Маргарита Ивановна! Уж раз я сказал, то это верно, как в государственном банке. Послушайте, Лазер, — обратился он
к бородатому, — сейчас
будет станция. Купите барышням разных бутербродов, каких они пожелают.
Поезд стоит двадцать пять минут
Меня берет зло. Я возвращаюсь в зало первого класса, где застаю уже в полном разгаре приготовления
к ожидаемому
поезду. Первые слова, которые поражают мой слух,
суть следующие...
Они
были сильно испуганы и всю ночь не спали, ожидая каждую минуту, что
к ним постучат, но не решились выдать ее жандармам, а утром вместе с нею смеялись над ними. Однажды она, переодетая монахиней, ехала в одном вагоне и на одной скамье со шпионом, который выслеживал ее и, хвастаясь своей ловкостью, рассказывал ей, как он это делает. Он
был уверен, что она едет с этим
поездом в вагоне второго класса, на каждой остановке выходил и, возвращаясь, говорил ей...
В бедном еврейском местечке не
было ни одного ресторана. Клубы, как военный, так и гражданский, находились в самом жалком, запущенном виде, и поэтому вокзал служил единственным местом, куда обыватели ездили частенько покутить и встряхнуться и даже поиграть в карты. Ездили туда и дамы
к приходу пассажирских
поездов, что служило маленьким разнообразием в глубокой скуке провинциальной жизни.
Между тем наш
поезд на всех парах несся
к Кенигсбергу; в глазах мелькали разноцветные поля, луга, леса и деревни. Физиономия крестьянского двора тоже значительно видоизменилась против довержболовской. Изба с выбеленными стенами и черепичной крышей глядела веселее, довольнее, нежели довержболовский почерневший сруб с всклокоченной соломенной крышей. Это
было жилище,а не изба в той форме, в какой мы, русские, привыкли себе ее представлять.
Давным-давно, еще
будучи мальчиком, он видал в иллюстрациях
к Жюль Верну страуса, мчащегося в легкой упряжке, и жирафа, который обгоняет курьерский
поезд.
Когда же Болдоха, очухавшись, вернулся на Хитров
к съемщику ночлежки — капиталисту и организатору крупных разбоев «Золотому», — тот сказал, что ничего знать не знает, что все в
поезде были пьяны и не видали, как и куда Болдоха скрылся.
В 8 часов вечера, в субботу, я роздал номер газетчикам и послал
к цензору за гранками. Каково же
было мое удивление, когда посланный вернулся и уведомил, что номер выпускать нельзя, так как цензором сделаны вымарки. Номер я уже роздал весь и уехал на
поезде, а вернувшись в понедельник, отправился в цензурный комитет, куда
были доставлены и цензорские гранки. Оказалось, что вычеркнуто
было только одно слово: «казенная».
Начали быстро собираться, чтобы
поспеть к полуденному
поезду. Но не прошло получаса, как явился из Скворешников Алексей Егорыч. Он доложил, что Николай Всеволодович «вдруг» приехали поутру, с ранним
поездом, и находятся в Скворешниках, но «в таком виде, что на вопросы не отвечают, прошли по всем комнатам и заперлись на своей половине…»
— Уэлл! Это, конечно, не так определенно. Он имеет право, как и всякий другой, сидеть на скамье и вздыхать хоть до утра. Посмотрите только, не станет ли он делать чего-нибудь похуже. Дэбльтоун полагается на вашу бдительность, сэр! Не пойдет ли незнакомец
к реке, нет ли у него сообщников на барках, не ждет ли он случая, чтобы ограбить железнодорожный
поезд, как это
было недавно около Мадисона… Постойте еще, Джон.
Эта-то уверенность в том, что существующий порядок
есть необходимый и потому неизменный порядок, поддерживать который составляет священную обязанность всякого человека, и дает добрым и в частной жизни нравственным людям возможность участвовать с более или менее спокойной совестью в таких делах, как то, которое совершалось в Орле и
к совершению которого готовились люди, ехавшие в тульском
поезде.
Стоило некоторым людям, участникам и неучастникам этого дела, свободным от внушения, еще тогда, когда только готовились
к этому делу, смело высказывать свое негодование перед совершившимися в других местах истязаниями и отвращение и презрение
к людям, участвовавшим в них, стоило в настоящем тульском деле некоторым лицам выразить нежелание участвовать в нем, стоило проезжавшей барыне и другим лицам тут же на станции высказать тем, которые ехали в этом
поезде, свое негодование перед совершаемым ими делом, стоило одному из полковых командиров, от которых требовались части войск для усмирения, высказать свое мнение, что военные не могут
быть палачами, и благодаря этим и некоторым другим, кажущимся неважными частным воздействиям на людей, находящихся под внушением, дело приняло совсем другой оборот, и войска, приехав на место, не совершили истязаний, а только срубили лес и отдали его помещику.
Все люди, едущие в этом
поезде, когда приступят
к совершению того дела, на которое едут,
будут в том же положении, в котором
был бы загипнотизированный человек, которому внушено разрубить бревно, и он, подойдя уже
к тому, что ему указано как бревно, и уже взмахнув топором, сам увидал бы или ему указали бы, что это не бревно, а его спящий брат.
На другой день вечером первый
поезд был уже в семи верстах от Парашина; выкормили усталых лошадей и, только начала заниматься летняя заря, нагрянули на широкий господский двор и подъехали прямо
к известному подвалу, находившемуся возле самого флигеля, в котором жил Куролесов.
Мы заняли ползала у буфета, смешались с офицерами,
пили донское; Далматов угостил настоящим шампанским, и, наконец, толпой двинулись
к платформе после второго звонка. Вдруг шум, толкотня, и
к нашему вагону 2-го класса — я и начальник эшелона прапорщик Прутников занимали купе в этом вагоне, единственном среди товарного состава
поезда, — и в толпу врывается, хромая, Андреев-Бурлак с двухаршинным балыком под мышкой и корзинкой вина.
…28 июня мы небольшой компанией ужинали у Лентовского в его большом садовом кабинете. На турецком диване мертвецки спал трагик Анатолий Любский, напившийся с горя. В три часа с почтовым
поездом он должен
был уехать в Курск на гастроли, взял билет, да засиделся в буфете, и
поезд ушел без него. Он прямо с вокзала приехал
к Лентовскому, напился вдребезги и уснул на диване.
Поезд отходил в два часа дня, но эшелон с 12 уже сидел в товарных вагонах и распевал песни. Среди провожающих
было много немцев-колонистов, и
к часу собралась вся труппа провожать меня: нарочно репетицию отложили. Все с пакетами, с корзинами. Старик Фофанов прислал оплетенную огромную бутыль, еще в старину привезенную им из Индии, наполненную теперь его домашней вишневкой.
— Только, говорит, нехорошо, что вы так удаляетесь от общества и производите впечатление замкнутого человека. Никак не поймешь, кто вы такой на самом деле, и не знаешь, как с вами держаться. Ах, да! — вдруг хлопнул себя по лбу Свежевский. — Я вот болтаю, а самое важное позабыл вам сказать… Директор просил всех
быть непременно завтра
к двенадцатичасовому
поезду на вокзале.
Убедившись, что я решил ехать, Вася предложил зайти
к нему и в Москву выехать с шестичасовым
поездом. В уютных двух комнатах с книжными шкафами
была печечка, из которой Вася вынул горшок щей с мясом, а из шкафа пирог с капустой и холодную телятину и поставил маленький самоварчик, который и вскипел, пока мы ужинали. Решили после ужина уснуть, да проговорили до пяти часов утра — спать некогда.
Каникулы приходили
к концу, скоро должны
были начаться лекции. В воздухе чувствовались первые веяния осени. Вода в прудах потемнела, отяжелела. На клумбах садовники заменяли ранние цветы более поздними. С деревьев кое-где срывались рано пожелтевшие листья и падали на землю, мелькая, как червонное золото, на фоне темных аллей. Поля тоже пожелтели кругом, и
поезда железной дороги, пролегающей в полутора верстах от академии, виднелись гораздо яснее и, казалось, проходили гораздо ближе, нежели летом.
К следующему дню снег наполовину стаял. Кое-где проглянула черная земля, а
к вечеру прихватило чуть-чуть изморозью. Воздух стал прозрачнее для света и звуков. Шум
поездов несся так отчетливо и ясно, что, казалось, можно различить каждый удар поршней локомотива, а когда
поезд выходил из лощины, то
было видно мелькание колес. Он тянулся черной змеей над пестрыми полями, и под ним что-то бурлило, варилось и клокотало…
Но вдруг я вскочил в ужасе. Мне отчетливо послышался скрежет машины, частые толчки, как будто на гигантском катке катали белье… Казалось, я должен опять крикнуть что-то Урманову… Поэтому я быстро подбежал
к окну и распахнул его… Ночь
была тихая. Все кругом спало в серой тьме, и только по железной дороге ровно катился
поезд, то скрываясь за откосами, то смутно светясь клочками пара. Рокочущий шум то прерывался, то опять усиливался и наконец совершенно стих…
Спускались сумерки. По линии, в направлении
к Москве, виднелись огоньки. Целое созвездие огоньков мерцало неопределенно и смутно. Один передвигался — это шел товарный
поезд. Беременная сторожиха выползла из будки. Больной ребенок
был у нее на одной руке, сигнальный фонарь в другой… Заговорили рельсы, тихо, тонко, чуть слышно, как будто что-то переливалось под землей. Потом это перешло в клокотание, и через две минуты тяжелый
поезд прогромыхал мимо платформы.
Через несколько дней на станцию Московской железной дороги
к вечернему экстренному
поезду приехал Бегушев вместе с графом Хвостиковым, и когда он стал
было брать два билета, граф вдруг воскликнул...
Им очень хотелось посмотреть на венчание, но они, как не принадлежавшие
к поезду, должны
были приехать после.
Действительно, при спуске с моста чья-то посторонняя карета, прорвавшая
поезд, наделала тревоги. Вельчанинов принужден
был отскочить; другие экипажи и народ тотчас же оттеснили его далее. Он плюнул и пробрался
к своей коляске.
Павел Павлович очнулся, всплеснул руками и бросился бежать сломя голову;
поезд уже тронулся, но он как-то успел уцепиться и вскочил-таки в свой вагон на лету. Вельчанинов остался на станции и только
к вечеру отправился в дорогу, дождавшись нового
поезда и по прежнему пути. Вправо,
к уездной знакомке, он не поехал, — слишком уж
был не в духе. И как жалел потом!
Дядя вышел в лисьем архалуке и в лисьей остроконечной шапке, и как только он сел в седло, покрытое черною медвежью шкурою с пахвами и паперсями, убранными бирюзой и «змеиными головками», весь наш огромный
поезд тронулся, а через десять или пятнадцать минут мы уже приехали на место травли и выстроились полукругом. Все сани
были расположены полуоборотом
к обширному, ровному, покрытому снегом полю, которое
было окружено цепью верховых охотников и вдали замыкалось лесом.
Кстати: меня все называют превосходительством, хотя я лишь коллежский советник, камер-юнкер. Сторож сказал, что
поезд еще не выходил из соседней станции. Надо
было ждать. Я вышел наружу и, с тяжелой от бессонной ночи головой и едва передвигая ноги от утомления, направился без всякой цели
к водокачке. Кругом не
было ни души.
Теперича взять так примерно: женихов
поезд въезжает в селенье; дружка сейчас, коли он ловкий, соскочит с саней и бежит
к невестиной избе под окошко с таким приговором: «Стоят наши добрые кони во чистом поле, при пути, при дороженьке, под синими небесами, под чистыми под звездами, под черными облаками; нет ли у вас на дворе, сват и сватьюшка, местечка про наших коней?» Из избы им откликаются: «Милости просим; про ваших коней
есть у нас много местов».
От спанья в одежде
было нехорошо в голове, тело изнемогало от лени. Ученики, каждый день ждавшие роспуска перед экзаменами, ничего не делали, томились, шалили от скуки. Никитин тоже томился, не замечал шалостей и то и дело подходил
к окну. Ему
была видна улица, ярко освещенная солнцем. Над домами прозрачное голубое небо, птицы, а далеко-далеко, за зелеными садами и домами, просторная, бесконечная даль с синеющими рощами, с дымком от бегущего
поезда…
Я поцеловал в последний раз, пожал руку, и мы расстались — навсегда.
Поезд уже шел. Я сел в соседнем купе, — оно
было пусто, — и до первой станции сидел тут и плакал. Потом пошел
к себе в Софьино пешком…
К мосту давно пригляделись, и уже трудно
было представить себе реку на этом месте без моста. Кучи мусора, оставшиеся с постройки, уже давно поросли травой, про босяков забыли, и вместо «Дубинушки» слышится теперь почти каждый час шум проходящего
поезда.
По первым же словам, с которых здесь начали новые пассажиры, видно
было, что они уже прежде, сидя в ожидании
поезда на станции, беседовали на одну какую-то любопытную тему, а здесь они только продолжали иллюстрации
к положениям, до которых раньше договорились.
Кузьма
к каждому
поезду выезжал из Гаев за седоками на своей парочке плохоньких косматых лошаденок. Кузьма
был беден и оттого не любил всех богатых, а особенно богача Корнея, которого он знал Корнюшкой.
Не любили его студенты за то, что он
был совершенно равнодушен
к их жизни, не понимал ее радостей и похож
был на человека, который сидит на вокзале в ожидании
поезда, курит, разговаривает, иногда даже как будто увлекается, а сам не сводит глаз с часов.