Неточные совпадения
— Да садитесь, Порфирий Петрович, садитесь, — усаживал гостя Раскольников, с таким, по-видимому, довольным и дружеским видом, что, право, сам
на себя подивился, если бы мог
на себя поглядеть. Последки, подонки выскребывались! Иногда этак человек вытерпит полчаса смертного страху с разбойником, а как приложат ему
нож к горлу окончательно, так тут даже и страх пройдет. Он прямо уселся пред Порфирием и, не смигнув,
смотрел на него. Порфирий прищурился и начал закуривать папироску.
Нет, Любаша не совсем похожа
на Куликову, та всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой в том, что она такова, какая есть, а не лучше. Любаше приниженность слуги для всех была совершенно чужда. Поняв это, Самгин стал
смотреть на нее, как
на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну из героинь романа Лескова «
На ножах»; эту книгу и «Взбаламученное море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
Самгин, открыв окно,
посмотрел, как он не торопясь прошел двором, накрытый порыжевшей шляпой, серенький, похожий
на старого воробья. Рыжеволосый мальчик
на крыльце кухни акушерки Гюнтер чистил столовые
ножи пробкой и тертым кирпичом.
Пила и ела она как бы насилуя себя, почти с отвращением, и было ясно, что это не игра, не кокетство. Ее тоненькие пальцы даже
нож и вилку держали неумело, она брезгливо отщипывала маленькие кусочки хлеба, птичьи глаза ее
смотрели на хлопья мякиша вопросительно, как будто она думала: не горько ли это вещество, не ядовито ли?
В походе Дерсу всегда внимательно
смотрел себе под ноги; он ничего не искал, но делал это просто так, по привычке. Один раз он нагнулся и поднял с земли палочку.
На ней были следы удэгейского
ножа. Место среза давно уже почернело.
Барин в кабинете сидит, барыня приказывает или гневается, барчуки учатся, девушки в пяльцах шьют или коклюшки перебирают, а он, Конон,
ножи чистит,
на стол накрывает, кушанье подает, зимой печки затопляет,
смотрит, как бы слишком рано или слишком поздно трубу не закрыть.
Вон
смотрите на Братковского: этот гусь точно родился
на сцене, а между тем я чувствую, что он-то и провалит меня, без
ножа зарежет…
Я молча
смотрел на губы. Все женщины — губы, одни губы. Чьи-то розовые, упруго-круглые: кольцо, нежная ограда от всего мира. И эти: секунду назад их не было, и только вот сейчас —
ножом, — и еще каплет сладкая кровь.
Около порога сидели два старых и один молодой курчавый солдат из жидов [См. ниже в Словаре трудных для понимания слов.] по наружности. Солдат этот, подняв одну из валявшихся пуль и черепком расплюснув ее о камень,
ножом вырезал из нее крест
на манер георгиевского; другие, разговаривая,
смотрели на его работу. Крест, действительно, выходил очень красив.
Наконец застучали ложки,
ножи, тарелки; лакей Степан пришел в столовую и кинул скатерть
на стол. Но, казалось, частица праха, наполнявшего Иудушку, перешла и в него. Еле-еле он передвигал тарелками, дул в стаканы,
смотрел через них
на свет. Ровно в час сели за стол.
— Правда, правда! — шепнул купец, поглядывая робко
на Киршу. — Посмотрите-ка, у этого озорника, что вытянул всю мою флягу,
нож, сабля… а рожа-то какая, рожа!.. Ух, батюшки! Унеси господь скорее!..
Но было поздно: его улыбка ничему не помогла. Слова Фомы услыхали, — шум и говор в зале стал уменьшаться, некоторые из гостей как-то торопливо засуетились, иные, обиженно нахмурившись, положили вилки и
ножи и отошли от стола с закусками, многие искоса
смотрели на Фому.
Ребенок
смотрел на мать; он совершенно не понял последнего ее ответа, а между тем все эти расспросы его, точно острые
ножи, резали сердце Елены.
Соколова была человек простой, прямолинейный и не особенно тактичный… Однажды она прямо заговорила со мной о том, что я поступаю плохо, считаю себя выше других и
смотрю на всех такими взглядами, что ее, например, это смущает. Каждое ее слово отзывалось во мне резко, точно кто водил
ножом по стеклу.
Самого хозяина здесь не было: он с кривым
ножом в руках стоял над грушевым прививком, в углу своего сада, и с такой пристальностью
смотрел на солнце, что у него беспрестанно моргали его красные глаза и беспрестанно
на них набегали слезы. Губы его шептали молитву, читанную тоже в саду. «Отче! — шептал он. — Не о всем мире молю, но о ней, которую ты дал мне, молю тебя: спаси ее во имя твое!»
— Да мы не
на кулаки с тобой драться будем, — произнес он со скрежетом зубов: — пойми ты! А я тебе дам
нож и сам возьму… Ну, и
посмотрим, кто кого. Алексей! — скомандовал он мне, — беги за моим большим
ножом, знаешь, черенок у него костяной — он там
на столе лежит, а другой у меня в кармане.
— Вот вы живете неделю
на прииске и еще год проживете и все-таки ничего не узнаете, — заговорил он. —
На приисках всякий народ есть; разбойник
на разбойнике… Да. Вы
посмотрите только
на ихние рожи:
нож в руки и сейчас
на большую дорогу. Ей-богу… А Гараська… Одним словом, я пятнадцать лет служу
на приисках, а такого разбойника еще не видал. Он вас среди белого дня зарежет за двугривенный, да еще и зарежет не так, как другие: и концов не найти.
— Доктор давно
смотрит на меня такими глазами, точно я уже препарат для его
ножа; вы тоже сомнительно поглядываете
на меня, только Саша да Мухоедов, как дети, слепо верят в мое выздоровление, и, представьте себе, они вернее отгадали то, чего наука еще не видит.
Варвара поднялась, сняла с полки чашку, нацедила в кувшинчик кваску, потом вынула из столового ящика остаток ржаного каравая, искалеченную солоницу,
нож и молча уставила все это перед мужем. После чего она тотчас же уселась
на прежнее свое место, скрестила руки и стала
смотреть на него с каким-то притупленным вниманием.
День ясный, в окно солнце
смотрит, и сидит Антоний весь в его лучах. Вдруг одна неожиданная мною мысль подняла голову, как змея, и ужалила сердце моё — взныл я весь; словно обожжённый, вскочил со стула,
смотрю на монаха. Он тоже привстал; вижу — берёт со стола
нож, играет им и спрашивает...
На завтрашний день Петруся и меня прибрали и убрали отлично! Батенькины лучшие пояса,
ножи с золотыми цепьями за поясами, сабли турецкие в богатых оправах… фа! такие молодцы мы были, что из-под ручки
посмотреть! Маменька и Тетяся очень мною любовались. Повезли же нас в берлине, данном за маменькою в приданое, запряженном в шесть коней, в шорах; один машталер управлял ими и поминутно хлопал бичом. Мы выехали из дому очень покойно, и я с маменькою, и даже с Тетясею, попрощался кое-как.
— Я говорю, что было; я сам знаю не больше вашего, — тихо сказал он. Вы не можете
на меня сердиться. Я приехал и отыскал бритого старика, который, я не знаю — почему,
смотрел на меня так, как будто я хватил его
ножом в горло. Он передал мне вот это, оно завязано так же, как было, и указал ваш дом. Я не думаю, чтобы я сломал что-нибудь у вас в больших комнатах: я держался посредине.
— Ем, да свой, а ты рядом постой, — отвечает совершенно серьезно Коваль и, не глядя
на Меркулова, обчищает
ножом от коричневой шелухи луковицу, режет ее
на четыре части, обмакивает одну четверть в соль и жует ее с сочным хрустением. Панчук ничего не говорит, но
смотрит прямо в лицо Меркулову тупыми, сонными, неподвижными глазами. Он громко чавкает, и
на его массивных скулах, под обтягивающей их кожей, напрягаются и ходят связки челюстных мускулов.
Смотрю, сколько сил было видеть, снимает он пояс, засучивает руку, которой ударил меня,
нож вынимает, мне дает: «
На, режь ее прочь, натешься над ней, во сколько обиды моей к тебе было, а я, гордый, зато до земи тебе поклонюсь».
Я
нож отложила: кровь меня душить начала,
на него не глянула, помню, усмехнулась, губ не разжимая, да прямо матушке в печальные очи
смотрю, грозно
смотрю, а у самой смех с губ не сходит бесстыдный; а мать сидит бледная, мертвая…
Вижу,
на меня
смотрят, обо мне говорят; она стала плакать; вижу, он за
нож хватается, а уж не один раз, с недавнего времени, он при мне за
нож хватался, когда с матерью говорил.
Косицы
на ней торчали так же вверх, бараньими рогами, и помутившиеся, остолбенелые глаза
смотрели на луну с тем самым выражением, которое остается в глазах быка, которого несколько раз ударили обухом по лбу, а потом уже сразу проехали
ножом по горлу.
Вот и школа, похожая больше
на беляну, опрокинутую вверх дном, чем
на храм науки. У одного из трёх окон сидит учитель, строгая
ножом какую-то палочку, и равнодушно
смотрит на подъехавшего мельника.
«Что скажешь в таком деле, сокол? То-то! Нур сказал было: „Надо связать его!..“ Не поднялись бы руки вязать Лойко Зобара, ни у кого не поднялись бы, и Нур знал это. Махнул он рукой да и отошел в сторону. А Данило поднял
нож, брошенный в сторону Раддой, и долго
смотрел на него, шевеля седыми усами,
на том
ноже еще не застыла кровь Радды, и был он такой кривой и острый. А потом подошел Данило к Зобару и сунул ему
нож в спину как раз против сердца. Тоже отцом был Радде старый солдат Данило!
« — Слушай! — Радда заткнула за пояс пистоль и говорит Зобару: — Я не убить тебя пришла, а мириться, бросай
нож! — Тот бросил и хмуро
смотрит ей в очи. Дивно это было, брат! Стоят два человека и зверями
смотрят друг
на друга, а оба такие хорошие, удалые люди.
Смотрит на них ясный месяц да я — и всё тут.
Комната вся была оклеена сборными обоями: несколько полосок французских атласных, несколько хороших русских и, наконец, несколько дешевеньких; штукатурный потолок был весь расписан букетами, так что глазам было больно
смотреть на него; в переднем углу стояла красного дерева киота с образами и стол,
на котором были нарисованы тарелки, а
на них — разрезанные фрукты, а около — серебряные
ножи и вилки; лавок не было, их заменяли деревянные стулья, выкрашенные как будто бы под орех.
Если бы в чемодане нашлись ружья, пули и
ножи и Николай действительно оказался бы разбойником, это было бы не так страшно, как не знать совершенно занятий человека, который так не похож
на других людей лицом и ухватками: слушает, а сам не говорит и
смотрит на всех, как палач.
Решили ехать
на тройке. Пока привели сани — все трое закусили. Анна Серафимовна была рассеянна. Любаша несколько раз пробовала поддевать Тасю. Рубцов каждый раз не давал ей разойтись. Тася старалась не
смотреть на то, как Любаша действует
ножом и вилкой, и не понимала еще, чего от нее хочет эта купеческая"злюка".
Ждем, ждем, переминаемся с ноги
на ногу,
посматриваем на часы — всё это в гробовом молчании, потому что все мы ненавидим друг друга и
на ножах.
И примет князь лесного боярина по-холопски, рогатиной припрет его, куда следует, покрепче. Тот разозлится да
на него, а князь сунет ему руку в раскрытую пасть да там
ножом и пойдет работать. Тут-то вот любо, бывало,
посмотреть на князя Алексея Юрьича — богатырь, прямой богатырь!..
— Что ты, варвар, старый, что слово, то обух у тебя! Батюшки-светы! Сразил, как
ножом зарезал детище свое… Разве она тебе не люба! — кричала и металась во все стороны Лукерья Савишна, как помешанная, между тем как девушки спрыскивали лицо Насти богоявленской водою, а отец, подавляя в себе чувство жалости к дочери,
смотрел на все происходящее, как истукан.
— Не бесись, сердечный… У тебя там
нож под сюртуком, зарезать хочешь?
Смотри, не просчитайся! Все наши с тобой дела, как я уже говорил тебе, в руках третьего человека, и тронь ты один волос у меня
на голове, он пустит их в ход! Одним словом, клянусь тебе честью каторжника — и жить, и погибать мы будем вместе.
— Что ты, варвар старый, что ни слово, то обух у тебя! Батюшки светы! Сразил, как
ножом зарезал, дитя свое… Разве она тебе не люба? — кричала и металась во все стороны Лукерья Савишна, как помешанная, между тем, как девушка вспрыскивала лицо Насти богоявленской водой, а отец, подавляя в себе чувство жалости к дочери,
смотрел на все происходившее, как истукан.
Тело грузно свалилось со стола и грузно стукнулось волосатым затылком. Павел наклонился и
посмотрел на него: голый высокий живот еще вздымался, и Павел ткнул в него
ножом, как в пузырь, из которого нужно выпустить воздух. Потом Павел выпрямился и с
ножом в руке, весь красный, как мясник, с разорванною в драке губою, обернулся к двери.
Торопливо и сосредоточенно Павел отбросил с груди липкие лохмотья рубашки и ударил себя
ножом в бок, против сердца. Несколько секунд он стоял еще
на ногах и большими блестящими глазами
смотрел на судорожно вздувавшуюся дверь. Потом он согнулся, присел
на корточки, как для чехарды, и повалился…
Алексея Кириловича хватило как
ножом и бросило из белого цвета в красный. Он нашел в вопросе Хржонжчковского нечто ужасное, — остолбенел и тем привел всех в неизъяснимое смущение. Бонавентура же Каетанович в недоумении
смотрел на пораженное общество и подумал, что здесь все с ума сошли.