Неточные совпадения
— Да, вот вам кажется! А как она в самом деле влюбится, а он столько же думает жениться, как
я?… Ох! не
смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах,
на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал
на каждом слове. — А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в самом деле заберет в
голову…
«Как красиво! — подумал он, глядя
на странную, точно перламутровую раковину из белых барашков-облачков, остановившуюся над самою
головой его
на середине неба. — Как всё прелестно в эту прелестную ночь! И когда успела образоваться эта раковина? Недавно
я смотрел на небо, и
на нем ничего не было — только две белые полосы. Да, вот так-то незаметно изменились и мои взгляды
на жизнь!»
Я подошел к окну и
посмотрел в щель ставня: бледный, он лежал
на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и хватал себя за
голову, как будто неясно припоминая вчерашнее.
Я не прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.
Она
посмотрела на меня пристально, покачала
головой — и опять впала в задумчивость: явно было, что ей хотелось что-то сказать, но она не знала, с чего начать; ее грудь волновалась…
Вот наконец мы пришли;
смотрим: вокруг хаты, которой двери и ставни заперты изнутри, стоит толпа. Офицеры и казаки толкуют горячо между собою: женщины воют, приговаривая и причитывая. Среди их бросилось
мне в глаза значительное лицо старухи, выражавшее безумное отчаяние. Она сидела
на толстом бревне, облокотясь
на свои колени и поддерживая
голову руками: то была мать убийцы. Ее губы по временам шевелились: молитву они шептали или проклятие?
К счастью, по причине неудачной охоты, наши кони не были измучены: они рвались из-под седла, и с каждым мгновением мы были все ближе и ближе… И наконец
я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал перед собою.
Я тогда поравнялся с Печориным и кричу ему: «Это Казбич!..» Он
посмотрел на меня, кивнул
головою и ударил коня плетью.
«
Посмотреть ли
на нее еще или нет?.. Ну, в последний раз!» — сказал
я сам себе и высунулся из коляски к крыльцу. В это время maman с тою же мыслью подошла с противоположной стороны коляски и позвала
меня по имени. Услыхав ее голос сзади себя,
я повернулся к ней, но так быстро, что мы стукнулись
головами; она грустно улыбнулась и крепко, крепко поцеловала
меня в последний раз.
Удовлетворив своему любопытству, папа передал ее протопопу, которому вещица эта, казалось, чрезвычайно понравилась: он покачивал
головой и с любопытством
посматривал то
на коробочку, то
на мастера, который мог сделать такую прекрасную штуку. Володя поднес своего турка и тоже заслужил самые лестные похвалы со всех сторон. Настал и мой черед: бабушка с одобрительной улыбкой обратилась ко
мне.
Я положил
голову на обе руки и с удовольствием
смотрел на нее.
Мысли эти мелькали в моей
голове;
я не трогался с места и пристально
смотрел на черные бантики своих башмаков.
Поздоровавшись со
мною, maman взяла обеими руками мою
голову и откинула ее назад, потом
посмотрела пристально
на меня и сказала...
Ну-с, государь ты мой (Мармеладов вдруг как будто вздрогнул, поднял
голову и в упор
посмотрел на своего слушателя), ну-с, а
на другой же день, после всех сих мечтаний (то есть это будет ровно пять суток назад тому) к вечеру,
я хитрым обманом, как тать в нощи, похитил у Катерины Ивановны от сундука ее ключ, вынул, что осталось из принесенного жалованья, сколько всего уж не помню, и вот-с, глядите
на меня, все!
«Что ж это он, за кого
меня принимает?» — с изумлением спрашивал себя Раскольников, приподняв
голову и во все глаза
смотря на Порфирия.
— Да ведь и
я знаю, что не вошь, — ответил он, странно
смотря на нее. — А впрочем,
я вру, Соня, — прибавил он, — давно уже вру… Это все не то; ты справедливо говоришь. Совсем, совсем, совсем тут другие причины!..
Я давно ни с кем не говорил, Соня…
Голова у
меня теперь очень болит.
—
Смотрю я на вас, мои юные собеседники, — говорил между тем Василий Иванович, покачивая
головой и опираясь скрещенными руками
на какую-то хитро перекрученную палку собственного изделия, с фигурой турка вместо набалдашника, —
смотрю и не могу не любоваться. Сколько в вас силы, молодости, самой цветущей, способностей, талантов! Просто… Кастор и Поллукс! [Кастор и Поллукс (они же Диоскуры) — мифологические герои-близнецы, сыновья Зевса и Леды. Здесь — в смысле: неразлучные друзья.]
Базаров тихонько двинулся вперед, и Павел Петрович пошел
на него, заложив левую руку в карман и постепенно поднимая дуло пистолета… «Он
мне прямо в нос целит, — подумал Базаров, — и как щурится старательно, разбойник! Однако это неприятное ощущение. Стану
смотреть на цепочку его часов…» Что-то резко зыкнуло около самого уха Базарова, и в то же мгновенье раздался выстрел. «Слышал, стало быть ничего», — успело мелькнуть в его
голове. Он ступил еще раз и, не целясь, подавил пружинку.
—
Я государству — не враг, ежели такое большое дело начинаете,
я землю дешево продам. — Человек в поддевке повернул
голову, показав Самгину темный глаз, острый нос, седую козлиную бородку,
посмотрел, как бородатый в сюртуке считает поданное ему
на тарелке серебро сдачи со счета, и вполголоса сказал своему собеседнику...
— Затем выбегает в соседнюю комнату, становится
на руки, как молодой негодяй, ходит
на руках и сам
на себя в низок зеркала
смотрит. Но — позвольте! Ему — тридцать четыре года, бородка солидная и даже седые височки. Да-с! Спрашивают… спрашиваю его: «Очень хорошо, Яковлев, а зачем же ты вверх ногами ходил?» — «Этого, говорит,
я вам объяснить не могу, но такая у
меня примета и привычка, чтобы после успеха в деле пожить минуточку вниз
головою».
— А вы-то с барином
голь проклятая, жиды, хуже немца! — говорил он. — Дедушка-то,
я знаю, кто у вас был: приказчик с толкучего. Вчера гости-то вышли от вас вечером, так
я подумал, не мошенники ли какие забрались в дом: жалость
смотреть! Мать тоже
на толкучем торговала крадеными да изношенными платьями.
— Да полноте, мсьё Обломов, теперь как вы сами
смотрите на меня! — говорила она, застенчиво отворачивая
голову, но любопытство превозмогало, и она не сводила глаз с его лица…
— А
я люблю ее… — добавил Леонтий тихо. —
Посмотри,
посмотри, — говорил он, указывая
на стоявшую
на крыльце жену, которая пристально глядела
на улицу и стояла к ним боком, — профиль, профиль: видишь, как сзади отделился этот локон, видишь этот немигающий взгляд?
Смотри,
смотри: линия затылка, очерк лба, падающая
на шею коса! Что, не римская
голова?
Верочка отворит окно и сядет
смотреть грозу, а
я всегда спрячусь в постель, задерну занавески, и если молния очень блестит, то положу большую подушку
на голову, а уши заткну и ничего не вижу, не слышу…
—
Я очень обрадовалась вам, брат, все
смотрела в окно, прислушиваясь к стуку экипажей… — сказала она и, наклонив
голову, в раздумье, тише пошла подле него, все держа свою руку
на его плече и по временам сжимая сильно, как птицы когти, свои тонкие пальцы.
У
меня хоть и кружилась
голова, но
я с изумлением
смотрел на Ламберта.
— Нет, нет, вместе с Анной Андреевной… Oh, mon cher, у
меня в
голове какая-то каша… Постой: там, в саке направо, портрет Кати;
я сунул его давеча потихоньку, чтоб Анна Андреевна и особенно чтоб эта Настасья Егоровна не приметили; вынь, ради Бога, поскорее, поосторожнее,
смотри, чтоб нас не застали… Да нельзя ли насадить
на дверь крючок?
Я послушно спустился за мамой; мы вышли
на крыльцо.
Я знал, что они все там
смотрят теперь из окошка. Мама повернулась к церкви и три раза глубоко
на нее перекрестилась, губы ее вздрагивали, густой колокол звучно и мерно гудел с колокольни. Она повернулась ко
мне и — не выдержала, положила
мне обе руки
на голову и заплакала над моей
головой.
Меня встретил хозяин, тотчас же шмыгнувший в мою комнату. Он
смотрел не так решительно, как вчера, но был в необыкновенно возбужденном состоянии, так сказать,
на высоте события.
Я ничего не сказал ему, но, отойдя в угол и взявшись за
голову руками, так простоял с минуту. Он сначала подумал было, что
я «представляюсь», но под конец не вытерпел и испугался.
Я даже не кивнул ей
головой и прямо
смотрел ей в глаза; но она тоже прямо
смотрела на меня.
В отеле в час зазвонили завтракать. Опять разыгрался один из существенных актов дня и жизни. После десерта все двинулись к буфету, где, в черном платье, с черной сеточкой
на голове, сидела Каролина и с улыбкой наблюдала, как
смотрели на нее.
Я попробовал было подойти к окну, но места были ангажированы, и
я пошел писать к вам письма, а часа в три отнес их сам
на почту.
Но с странным чувством
смотрю я на эти игриво-созданные, смеющиеся берега: неприятно видеть этот сон, отсутствие движения. Люди появляются редко; животных не видать;
я только раз слышал собачий лай. Нет людской суеты; мало признаков жизни. Кроме караульных лодок другие робко и торопливо скользят у берегов с двумя-тремя
голыми гребцами, с слюнявым мальчишкой или остроглазой девчонкой.
Все это
мне приходило в
голову, когда
я шел под тенью акаций, миртов и банианов; между ними видны кое-где пальмы.
Я заходил в сторону, шевелил в кустах, разводил листья,
смотрел на ползучие растения и потом бежал догонять товарищей.
Корвет перетянулся, потом транспорт, а там и мы, но без помощи японцев, а сами,
на парусах. Теперь ближе к берегу.
Я целый день
смотрел в трубу
на домы, деревья. Все хижины да дрянные батареи с пушками
на развалившихся станках. Видел
я внутренность хижин: они без окон, только со входами; видел
голых мужчин и женщин, тоже
голых сверху до пояса: у них надета синяя простая юбка — и только.
На порогах, как везде, бегают и играют ребятишки; слышу лай собак, но редко.
Многие обрадовались бы видеть такой необыкновенный случай: праздничную сторону народа и столицы, но
я ждал не того;
я видел это у себя;
мне улыбался завтрашний, будничный день.
Мне хотелось путешествовать не официально, не приехать и «осматривать», а жить и
смотреть на все, не насилуя наблюдательности; не задавая себе утомительных уроков осматривать ежедневно, с гидом в руках, по стольку-то улиц, музеев, зданий, церквей. От такого путешествия остается в
голове хаос улиц, памятников, да и то ненадолго.
Мы пошли назад; индиец принялся опять вопить по книге, а другие два уселись
на пятки слушать; четвертый вынес нам из ниши роз
на блюде. Мы заглянули по соседству и в малайскую мечеть. «Это
я и в Казани видел», — сказал один из моих товарищей,
посмотрев на голые стены.
— С Михаилом-то подружился? Нет, не то чтоб. Да и чего, свинья! Считает, что
я… подлец. Шутки тоже не понимают — вот что в них главное. Никогда не поймут шутки. Да и сухо у них в душе, плоско и сухо, точно как
я тогда к острогу подъезжал и
на острожные стены
смотрел. Но умный человек, умный. Ну, Алексей, пропала теперь моя
голова!
— Ты это про что? — как-то неопределенно глянул
на него Митя, — ах, ты про суд! Ну, черт! Мы до сих пор все с тобой о пустяках говорили, вот все про этот суд, а
я об самом главном с тобою молчал. Да, завтра суд, только
я не про суд сказал, что пропала моя
голова.
Голова не пропала, а то, что в
голове сидело, то пропало. Что ты
на меня с такою критикой в лице
смотришь?
— Вообрази себе: это там в нервах, в
голове, то есть там в мозгу эти нервы (ну черт их возьми!)… есть такие этакие хвостики, у нервов этих хвостики, ну, и как только они там задрожат… то есть видишь,
я посмотрю на что-нибудь глазами, вот так, и они задрожат, хвостики-то… а как задрожат, то и является образ, и не сейчас является, а там какое-то мгновение, секунда такая пройдет, и является такой будто бы момент, то есть не момент, — черт его дери момент, — а образ, то есть предмет али происшествие, ну там черт дери — вот почему
я и созерцаю, а потом мыслю… потому что хвостики, а вовсе не потому, что у
меня душа и что
я там какой-то образ и подобие, все это глупости.
Старик поднял
голову и
посмотрел на меня такими глазами, в которых
я прочел тоску.
Он сидел все
на том же месте, подперев
голову руками,
смотрел на угли и вспоминал далекое прошлое.
Я хотел было его окликнуть, но почему-то не решился этого сделать.
Наконец
я узнал, в чем дело. В тот момент, когда он хотел зачерпнуть воды, из реки выставилась
голова рыбы. Она
смотрела на Дерсу и то открывала, то закрывала рот.
Я прошелся несколько раз по комнате, остановился перед зеркалом, долго, долго
смотрел на свое сконфуженное лицо и, медлительно высунув язык, с горькой насмешкой покачал
головой.
На другой день пошел
я смотреть лошадей по дворам и начал с известного барышника Ситникова. Через калитку вошел
я на двор, посыпанный песочком. Перед настежь раскрытою дверью конюшни стоял сам хозяин, человек уже не молодой, высокий и толстый, в заячьем тулупчике, с поднятым и подвернутым воротником. Увидав
меня, он медленно двинулся ко
мне навстречу, подержал обеими руками шапку над
головой и нараспев произнес...
Я поднял
голову и с удвоенным вниманием
посмотрел на чудака. При тусклом свете ночника
я едва мог разглядеть его черты.
Высоко надо
мной, тяжело и резко рассекая воздух крылами, пролетел осторожный ворон, повернул
голову,
посмотрел на меня сбоку, взмыл и, отрывисто каркая, скрылся за лесом; большое стадо голубей резво пронеслось с гумна и, внезапно закружившись столбом, хлопотливо расселось по полю — признак осени!
Сегодня
я заметил, что он весь день был как-то особенно рассеян. Иногда он садился в стороне и о чем-то напряженно думал. Он опускал руки и
смотрел куда-то вдаль.
На вопрос, не болен ли он, старик отрицательно качал
головой, хватался за топор и, видимо, всячески старался отогнать от себя какие-то тяжелые мысли.
Вдруг лошади подняли
головы и насторожили уши, потом они успокоились и опять стали дремать. Сначала мы не обратили
на это особого внимания и продолжали разговаривать. Прошло несколько минут.
Я что-то спросил Олентьева и, не получив ответа, повернулся в его сторону. Он стоял
на ногах в выжидательной позе и, заслонив рукой свет костра,
смотрел куда-то в сторону.
Она все время лазала по тростникам, нагибала
голову в сторону и вопрошающе
на меня посматривала.
В это время в лесу раздался какой-то шорох. Собаки подняли
головы и насторожили уши.
Я встал
на ноги. Край палатки приходился
мне как раз до подбородка. В лесу было тихо, и ничего подозрительного
я не заметил. Мы сели ужинать. Вскоре опять повторился тот же шум, но сильнее и дальше в стороне. Тогда мы стали
смотреть втроем, но в лесу, как нарочно, снова воцарилась тишина. Это повторилось несколько раз кряду.
Когда
я подошел к нему, он поднял
голову и
посмотрел на меня такими глазами, в которых нельзя было прочесть ни любопытства, ни удивления.
Мне жалко и смешно
смотреть на тебя: ты так немощна и так зла от чрезмерного количества чепухи в твоей
голове.