Неточные совпадения
Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел… Мы взглянули друг
на друга: нас поразило одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы
на выстрел —
смотрим:
на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там летит стремглав всадник и держит что-то белое
на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже
любого чеченца; ружье из чехла — и туда; я за ним.
Он стал
смотреть на знакомых девушек другими глазами; заметил, что у
Любы Сомовой стесанные бедра, юбка
на них висит плоско, а сзади слишком вздулась, походка
Любы воробьиная, прыгающая.
— То-то «представьте»! Там не
посмотрят на то, что ты барин, — так-то отшпарят, что
люба с два! Племянничек нашелся!.. Милости просим! Ты бы чем бунтовать, лучше бы в церковь ходил да Богу молился.
Закончилось это большим скандалом: в один прекрасный день баба
Люба, уперев руки в бока, ругала Уляницкого
на весь двор и кричала, что она свою «дытыну» не даст в обиду, что учить, конечно, можно, но не так… Вот
посмотрите, добрые люди: исполосовал у мальчика всю спину. При этом баба
Люба так яростно задрала у Петрика рубашку, что он завизжал от боли, как будто у нее в руках был не ее сын, а сам Уляницкий.
— А ведь и в самом деле, — вмешался Лихонин, — ведь мы не с того конца начали дело. Разговаривая о ней в ее присутствии, мы только ставим ее в неловкое положение. Ну,
посмотрите, у нее от растерянности и язык не шевелится. Пойдем-ка,
Люба, я тебя провожу
на минутку домой и вернусь через десять минут. А мы покамест здесь без тебя обдумаем, что и как. Хорошо?
— Совершенно верно, Соловьев. Как в адресном столе,
Люба из Ямков. Прежде — проститутка. Даже больше, еще вчера — проститутка. А сегодня — мой друг, моя сестра. Так
на нее пускай и
смотрит всякий, кто хоть сколько-нибудь меня уважает. Иначе…
—
Люба, дорогая моя! Милая, многострадальная женщина!
Посмотри, как хорошо кругом! Господи! Вот уже пять лет, как я не видал как следует восхода солнца. То карточная игра, то пьянство, то в университет надо спешить.
Посмотри, душенька, вон там заря расцвела. Солнце близко! Это — твоя заря, Любочка! Это начинается твоя новая жизнь. Ты смело обопрешься
на мою сильную руку. Я выведу тебя
на дорогу честного труда,
на путь смелой, лицом к лицу, борьбы с жизнью!
— Будет смеяться-то! — немного обидчиво возразила
Люба и опять искоса вопросительно
посмотрела на Женю.
— Вва! — разводил князь руками. — Что такое Лихонин? Лихонин — мой друг, мой брат и кунак. Но разве он знает, что такое любофф? Разве вы, северные люди, понимаете любофф? Это мы, грузины, созданы для любви.
Смотри,
Люба! Я тебе покажу сейчас, что такое любоффф! Он сжимал кулаки, выгибался телом вперед и так зверски начинал вращать глазами, так скрежетал зубами и рычал львиным голосом, что Любку, несмотря
на то, что она знала, что это шутка, охватывал детский страх, и она бросалась бежать в другую комнату.
Володин
смотрел на Передонова с уважением. Надежда Васильевна легонько вздохнула и — делать нечего — принялась пустословить и сплетничать, как умела. Хоть и не
люб ей был такой разговор, но она поддерживала его с ловкостью и веселостью бойкой и выдержанной девицы.
Он дал Прачкину денег и забыл о нём, но
Люба Матушкина, точно бабочка, мелькала в глазах у него всё чаще, улыбаясь ему, ласково кивая головой, протягивая длинные хрупкие пальцы руки, и всё это беспокоило его, будя ненужные мысли о ней. Однажды она попросила у него книг, он подумал, неохотно дал ей, и с той поры между ними установились неопределённые и смешные отношения: она
смотрела на него весёлыми глазами, как бы чего-то ожидая от него, а его это сердило, и он ворчал...
Когда ей миновало шестнадцать лет, Негров
смотрел на всякого неженатого человека как
на годного жениха для нее; заседатель ли приезжал с бумагой из города, доходил ли слух о каком-нибудь мелкопоместном соседе, Алексей Абрамович говорил при бедной Любоньке: «Хорошо, кабы посватался заседатель за
Любу, право, хорошо: и мне бы с руки, да и ей чем не партия?
— Эстетика в жизни все, — объяснял Пепко с авторитетом сытого человека. —
Посмотри на цветы,
на окраску бабочек,
на брачное оперение птиц,
на платье
любой молоденькой девушки. Недавно я встретил Анну Петровну,
смотрю, а у нее голубенький бантик нацеплен, — это тоже эстетика. Это в пределах цветовых впечатлений, то есть в области сравнительно грубой, а за ней открывается царство звуков… Почему соловей поет?..
— Как что?
Посмотри, какой простор!..
На любой лавке ложись!
Из-за его плеча Фома видел бледное, испуганное и радостное лицо
Любы — она
смотрела на отца умоляюще, и казалось — сейчас она закричит.
Горничная внесла самовар, и разговор прервался.
Люба молча заваривала чай, Фома
смотрел на нее и думал о Медынской. С ней бы поговорить!
— Так до завтра же, слезы мои! — сказала она, как-то странно усмехаясь. — До завтра! Помни ж,
на чем перестала я: «Выбирай из двух: кто
люб иль не
люб тебе, красная девица!» Будешь помнить, подождешь одну ночку? — повторила она, положив ему свои руки
на плечи и нежно
смотря на него.
Положение было как раз такое, при котором я мог совершить
любое беззаконие и не потерять уважения окружающих. Я
смотрел на людей и думал: если я захочу, я могу убить этого и этого, и ничего мне за то не будет. И то, что я испытывал при этой мысли, было ново, приятно и немного страшно. Человек перестал быть чем-то строго защищаемым, до чего боязно прикоснуться; словно шелуха какая-то спала с него, он был словно голый, и убить его казалось легко и соблазнительно.
Николай Иванович. Теперь нельзя. Одно можно: не иметь леса. И я не буду иметь его. Но что же делать? Пойду к нему
посмотреть, нельзя ли помочь тому, что мы же сделали. (Идет
на террасу и встречается с Борисом и
Любой.)
— В сказках не сказывают и в песнях не поют, — молвил Василий Борисыч, — а
на деле оно так.
Посмотрели б вы
на крестьянина в хлебных безлесных губерниях… Он домосед, знает только курные свои избенки. И если б его
на ковре-самолете сюда, в ваши леса перенесть да поставить не у вас, Патап Максимыч, в дому́, а у
любого рядового крестьянина, он бы подумал, что к царю во дворец попал.
«У дядюшки у Якова
Сбоина макова
Больно лакома —
На грош два кома!
Девкам утехи —
Рожки, орехи!
Эй! малолетки!
Пряники редки,
Всякие штуки:
Окуни, щуки,
Киты, лошадки!
Посмотришь —
любы,
Раскусишь — сладки,
Оближешь губы...
Я в душе ахнул, и в первый раз мне захотелось приглядеться к
Любе попристальней. Но так задушевно звучал ее голос, и с такою ласкою
смотрели на меня синие глаза, что очень скоро погасло неприятное ощущение.
— Что ты, варвар, старый, что слово, то обух у тебя! Батюшки-светы! Сразил, как ножом зарезал детище свое… Разве она тебе не
люба! — кричала и металась во все стороны Лукерья Савишна, как помешанная, между тем как девушки спрыскивали лицо Насти богоявленской водою, а отец, подавляя в себе чувство жалости к дочери,
смотрел на все происходящее, как истукан.
— Что ты, варвар старый, что ни слово, то обух у тебя! Батюшки светы! Сразил, как ножом зарезал, дитя свое… Разве она тебе не
люба? — кричала и металась во все стороны Лукерья Савишна, как помешанная, между тем, как девушка вспрыскивала лицо Насти богоявленской водой, а отец, подавляя в себе чувство жалости к дочери,
смотрел на все происходившее, как истукан.
Люба смотрела вниз и сосредоточенно вертела
на пальце колечко; он обводил глазами комнату, каждый раз старательно минуя взглядом девушку, и остановился
на недопитой маленькой рюмке с коньяком.
— Дай платок! — сказала она не глядя и протянула руку. Вытерла крепко лицо, громко высморкалась, бросила ему
на колени платок и пошла к двери. Он
смотрел и ждал.
На ходу
Люба закрыла электричество, и сразу стало так темно, что он услыхал свое дыхание, несколько затрудненное. И почему-то снова сел
на слабо скрипнувшую кровать.