Неточные совпадения
—
Послали в Клин нарочного,
Всю истину доведали, —
Филиппушку спасли.
Елена Александровна
Ко мне его, голубчика,
Сама — дай Бог ей счастие!
За ручку подвела.
Добра была, умна была...
Г-жа Простакова (к Софье). Софьюшка, душа моя!
пойдем ко мне в спальню.
Мне крайняя нужда с тобой поговорить. (Увела Софью.)
Кутейкин. Да кабы не умудрил и
меня Владыко,
шедши сюда, забрести на перепутье к нашей просвирне, взалках бы, яко пес
ко вечеру.
—
Пошли ко мне на дом, чтобы закладывали поскорей коляску тройкой, — сказал он слуге, подававшему ему бифстек на серебряном горячем блюде, и, придвинув блюдо, стал есть.
— Мама! Она часто ходит
ко мне, и когда придет… — начал было он, но остановился, заметив, что няня шопотом что — то сказала матери и что на лице матери выразились испуг и что-то похожее на стыд, что так не
шло к матери.
Как камень, брошенный в гладкий источник,
я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не
пошел ко дну!
— В таком случае, изложите ее письменно. Она
пойдет в комиссию всяких прошений. Комиссия всяких прошений, пометивши, препроводит ее
ко мне. От
меня поступит она в комитет сельских дел, там сделают всякие справки и выправки по этому делу. Главноуправляющий вместе с конторою в самоскорейшем времени положит свою резолюцию, и дело будет сделано.
— «Ну, брат, Илья Парамоныч, приходи
ко мне поглядеть рысака: в обгон с твоим
пойдет, да и своего заложи в беговые; попробуем».
— Ну, ступайте теперь к папа, дети, да скажите ему, чтобы он непременно
ко мне зашел, прежде чем
пойдет на гумно.
— А он очень, очень, очень, очень будет рад с тобой познакомиться!
Я много говорил ему о тебе, в разное время… И вчера говорил.
Идем!.. Так ты знал старуху? То-то!.. Ве-ли-ко-лепно это все обернулось!.. Ах да… Софья Ивановна…
— Сюда, сюда
ко мне! — умоляла Соня, — вот здесь
я живу!.. Вот этот дом, второй отсюда…
Ко мне, поскорее, поскорее!.. — металась она
ко всем. — За доктором
пошлите… О господи!
Ну вот, например, ведь вы
пошли ко мне теперь мало того что по делу, а за чем-нибудь новеньким?
— Да, да, лучше, лучше, — подхватила она с увлечением, — как
пойдешь на страдание, тогда и наденешь. Придешь
ко мне,
я надену на тебя, помолимся и
пойдем.
Сейчас кричала
я во весь народ,
Что
ко́ дну наш корабль
идёт:
Куда!
Лариса (со слезами.) Уж если быть вещью, так одно утешение — быть дорогой, очень дорогой. Сослужите
мне последнюю службу: подите
пошлите ко мне Кнурова.
А! знать,
ко мне пошел в другую половину.
— А
ко мне пойдет? — спросил Аркадий, который, постояв некоторое время в отдалении, приблизился к беседке. Он поманил к себе Митю, но Митя откинул голову назад и запищал, что очень смутило Фенечку.
— Есть люди домашние и дикие,
я — дикий! — говорил он виновато. — Домашних людей
я понимаю, но
мне с ними трудно. Все кажется, что кто-нибудь подойдет
ко мне и скажет:
иди со
мной!
Я и
пойду, неизвестно куда.
—
Иди ко мне! Тебе — нехорошо? — тревожно и ласково спросила она, обнимая его, и через несколько минут Самгин благодарно шептал ей.
Ну,
я ему и говорю: “Ты, парень, лакействовать брось, а иди-ко служить
ко мне”».
— Ждешь? — быстрым шепотком спрашивала она. — Милый!
Я так и думала: наверно — ждет! Скорей, —
идем ко мне. Рядом с тобой поселился какой-то противненький и, кажется, знакомый. Не спит, сейчас высунулся в дверь, — шептала она, увлекая его за собою; он
шел и чувствовал, что странная, горьковато холодная радость растет в нем.
— Хотя она и гордая и обидела
меня, а все-таки скажу: мать она редкая. Теперь, когда она отказала
мне, чтоб Ваню не
посылать в Рязань, — ты уж
ко мне больше не ходи. И
я к вам работать не
пойду.
—
Идем ко мне обедать. Выпьем. Надо, брат, пить. Мы — люди серьезные, нам надобно пить на все средства четырех пятых души. Полной душою жить на Руси — всеми строго воспрещается. Всеми — полицией, попами, поэтами, прозаиками. А когда пропьем четыре пятых — будем порнографические картинки собирать и друг другу похабные анекдоты из русской истории рассказывать. Вот — наш проспект жизни.
Я наказывал куму о беглых мужиках; исправнику кланялся, сказал он: „Подай бумагу, и тогда всякое средствие будет исполнено, водворить крестьян
ко дворам на место жительства“, и опричь того, ничего не сказал, а
я пал в ноги ему и слезно умолял; а он закричал благим матом: „
Пошел,
пошел! тебе сказано, что будет исполнено — подай бумагу!“ А бумаги
я не подавал.
— Вот она кто! — сказала Вера, указывая на кружившуюся около цветка бабочку, — троньте неосторожно, цвет крыльев пропадет, пожалуй, и совсем крыло оборвете. Смотрите же! балуйте, любите, ласкайте ее, но Боже сохрани — огорчить! Когда придет охота обрывать крылья, так
идите ко мне:
я вас тогда!.. — заключила она, ласково погрозив ему.
—
Я вот слушаюсь вас и верю, когда вижу, что вы дело говорите, — сказал он. — Вас смущала резкость во
мне, —
я сдерживаюсь. Отыскал
я старые манеры и скоро буду, как Тит Никоныч, шаркать ножкой, кланяясь, и улыбаться. Не бранюсь, не ссорюсь,
меня не слыхать. Пожалуй, скоро
ко всенощной
пойду… Чего еще!
Вот моя академия, — говорил он, указывая на беседку, — вот и портик — это крыльцо, а дождь
идет — в кабинете: наберется
ко мне юности, облепят
меня.
— Мы высказались… отдаю решение в ваши руки! — проговорил глухо Марк, отойдя на другую сторону беседки и следя оттуда пристально за нею. —
Я вас не обману даже теперь, в эту решительную минуту, когда у
меня голова
идет кругом… Нет, не могу — слышите, Вера, бессрочной любви не обещаю, потому что не верю ей и не требую ее и от вас, венчаться с вами не
пойду. Но люблю вас теперь больше всего на свете!.. И если вы после всего этого, что говорю вам, — кинетесь
ко мне… значит, вы любите
меня и хотите быть моей…
—
Я, может быть, объясню вам… И тогда мы простимся с вами иначе, лучше, как брат с сестрой, а теперь…
я не могу! Впрочем, нет! — поспешно заключила, махнув рукой, — уезжайте! Да окажите дружбу, зайдите в людскую и скажите Прохору, чтоб в пять часов готова была бричка, а Марину
пошлите ко мне. На случай, если вы уедете без
меня, — прибавила она задумчиво, почти с грустью, — простимтесь теперь! Простите
меня за мои странности… (она вздохнула) и примите поцелуй сестры…
— Это
я, — тихо сказала она, — вы здесь, Борис Павлович? Вас спрашивают, пожалуйте поскорей, людей в прихожей никого нет. Яков
ко всенощной
пошел, а Егорку за рыбой на Волгу
послали…
Я одна там с Пашуткой.
— Ну, ступай,
иди же скорей… Нет, постой! кстати попалась: не можешь ли ты принести
ко мне в комнату поужинать что-нибудь?
— Крафт, вы к ним и еще
пойдете? — вдруг спросил
я его. Он медленно обернулся
ко мне, как бы плохо понимая
меня.
Я сел на стул.
— Совершенно вас извиняю, господин офицер, и уверяю вас, что вы со способностями. Действуйте так и в гостиной — скоро и для гостиной этого будет совершенно достаточно, а пока вот вам два двугривенных, выпейте и закусите; извините, городовой, за беспокойство, поблагодарил бы и вас за труд, но вы теперь на такой благородной ноге… Милый мой, — обратился он
ко мне, — тут есть одна харчевня, в сущности страшный клоак, но там можно чаю напиться, и
я б тебе предложил… вот тут сейчас,
пойдем же.
Анна Андреевна торопливо вошла
ко мне, сложила передо
мной руки и сказала, что «уже не для нее, а для князя, умоляет
меня не уходить и, когда он проснется,
пойти к нему.
— Андрей Петрович! Веришь ли, он тогда пристал
ко всем нам, как лист: что, дескать, едим, об чем мыслим? — то есть почти так. Пугал и очищал: «Если ты религиозен, то как же ты не
идешь в монахи?» Почти это и требовал. Mais quelle idee! [Но что за мысль! (франц.)] Если и правильно, то не слишком ли строго? Особенно
меня любил Страшным судом пугать,
меня из всех.
— Вот что, Петр Ипполитович, — обратился
я к нему с строгим видом, — прошу вас покорнейше
пойти и пригласить сейчас сюда
ко мне Анну Андреевну для переговоров. Давно они здесь?
— Аркашка,
пойдем ко мне! Мы просидим вечер и выпьем еще одну бутылку, а Альфонсина споет с гитарой.
— Очень рад, что вы пришли, — сказал Крафт. — У
меня есть одно письмо, до вас относящееся. Мы здесь посидим, а потом
пойдем ко мне.
— Почему поздно? Не хочу
я идти и не
пойду! Не дам
я мной опять овладеть! Наплевать на Ламберта — так и скажите ей, и что если она пришлет
ко мне своего Ламберта, то
я его выгоню в толчки — так и передайте ей!
— А вот
пойдем ко мне: она тебе расскажет сама, и тебе будет приятно. Да и чем ты хуже кого? Ты красив, ты воспитан…
Идем ко мне: ты никогда не бывал у
меня.
Твой чиновник врал
мне Бог знает что; но тебя не было, и
я ушел, даже забыв попросить передать тебе, чтоб ты немедля
ко мне прибежал — и что же?
я все-таки
шел в непоколебимой уверенности, что судьба не может не
послать тебя теперь, когда ты
мне всего нужнее, и вот ты первый и встречаешься!
— Да уж по тому одному не
пойду, что согласись
я теперь, что тогда
пойду, так ты весь этот срок апелляции таскаться начнешь
ко мне каждый день. А главное, все это вздор, вот и все. И стану
я из-за тебя мою карьеру ломать? И вдруг князь
меня спросит: «Вас кто прислал?» — «Долгорукий». — «А какое дело Долгорукому до Версилова?» Так
я должен ему твою родословную объяснять, что ли? Да ведь он расхохочется!
И глупая веселость его и французская фраза, которая
шла к нему как к корове седло, сделали то, что
я с чрезвычайным удовольствием выспался тогда у этого шута. Что же до Васина, то
я чрезвычайно был рад, когда он уселся наконец
ко мне спиной за свою работу.
Я развалился на диване и, смотря ему в спину, продумал долго и о многом.
Замечу раз навсегда, что развязность никогда в жизни не
шла ко мне, то есть не была
мне к лицу, а, напротив, всегда покрывала
меня позором.
Но все вдруг густо зашевелились; все стали разбирать шляпы и хотели
идти, — конечно, не из-за
меня, а им пришло время; но это молчаливое отношение
ко мне раздавило
меня стыдом.
Я тоже вскочил.
В этом ресторане, в Морской,
я и прежде бывал, во время моего гнусненького падения и разврата, а потому впечатление от этих комнат, от этих лакеев, приглядывавшихся
ко мне и узнававших во
мне знакомого посетителя, наконец, впечатление от этой загадочной компании друзей Ламберта, в которой
я так вдруг очутился и как будто уже принадлежа к ней нераздельно, а главное — темное предчувствие, что
я добровольно
иду на какие-то гадости и несомненно кончу дурным делом, — все это как бы вдруг пронзило
меня.
— Если бы вы захотели
мне сделать особенное удовольствие, — громко и открыто обратился он
ко мне, выходя от князя, — то поедемте сейчас со
мною, и
я вам покажу письмо, которое сейчас
посылаю к Андрею Петровичу, а вместе и его письмо
ко мне.
И вдруг неожиданно суждено было воскресить мечты, расшевелить воспоминания, вспомнить давно забытых
мною кругосветных героев. Вдруг и
я вслед за ними
иду вокруг света!
Я радостно содрогнулся при мысли:
я буду в Китае, в Индии, переплыву океаны, ступлю ногою на те острова, где гуляет в первобытной простоте дикарь, посмотрю на эти чудеса — и жизнь моя не будет праздным отражением мелких, надоевших явлений.
Я обновился; все мечты и надежды юности, сама юность воротилась
ко мне. Скорей, скорей в путь!
Я пошел берегом к баркасу, который ушел за мыс, почти к морю, так что пришлось
идти версты три. Вскоре
ко мне присоединились барон Шлипенбах и Гошкевич, у которого в сумке шевелилось что-то живое: уж он успел набрать всякой всячины; в руках он нес пучок цветов и травы.