Неточные совпадения
Мы продолжали
идти в столицу по деревне, между деревьями, которые у нас растут за стеклом
в кадках.
Про другое, которое следовало переслать
в Едо, к высшим властям, он велел сказать, что оно должно быть принято с соблюдением церемониала, а он, губернатор, определить его сам не
в состоянии и потому
послал в столицу просить разрешения.
Мы вышли к большому монастырю,
в главную аллею, которая ведет
в столицу, и сели там на парапете моста. Дорога эта оживлена особенным движением: беспрестанно
идут с ношами овощей взад и вперед или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились от нас.
В полях везде работают. Мы
пошли на сахарную плантацию. Она отделялась от большой дороги полями с рисом, которые были наполнены водой и походили на пруды с зеленой, стоячей водой.
«Куда же мы
идем?» — вдруг спросил кто-то из нас, и все мы остановились. «Куда эта дорога?» — спросил я одного жителя по-английски. Он показал на ухо, помотал головой и сделал отрицательный знак. «Пойдемте
в столицу, — сказал И.
В. Фуругельм, —
в Чую, или Чуди (Tshudi, Tshue — по-китайски Шоу-ли, главное место, но жители произносят Шули); до нее час ходьбы по прекрасной дороге, среди живописных пейзажей». — «Пойдемте».
Статейки эти, говорят, были так всегда любопытно и пикантно составлены, что быстро
пошли в ход, и уж
в этом одном молодой человек оказал все свое практическое и умственное превосходство над тою многочисленною, вечно нуждающеюся и несчастною частью нашей учащейся молодежи обоего пола, которая
в столицах, по обыкновению, с утра до ночи обивает пороги разных газет и журналов, не умея ничего лучше выдумать, кроме вечного повторения одной и той же просьбы о переводах с французского или о переписке.
В Москве с давних пор это слово было ходовым, но имело совсем другое значение: так назывались особого рода нищие, являвшиеся
в Москву на зимний сезон вместе со своими господами, владельцами богатых поместий. Помещики приезжали
в столицу проживать свои доходы с имений, а их крепостные — добывать деньги, часть которых
шла на оброк,
в господские карманы.
Начнем сначала: приехал я с Поджио и Спиридовьгм на одной лодке с Комендантом, Плац-маёром и Барановым
в г. Иркутск 9-го числа. Мы первые вошли
в Столицу Сибири, ужасно грязную по случаю ежедневных дождей.
Слава богу, что избегли этого горя на море, [Море — озеро Байкал.] где мы бичевой
шли пять суток. Скучно было, но ничего неприятного не случилось.
Полагайтесь так, что хотя не можете вы молиться сами за себя из уездного храма, но есть у вас такой человек
в столице, что через него
идет за вас молитва и из Казанского собора, где спаситель отечества, светлейший князь Кутузов погребен, и из Исакиевского, который весь снаружи мраморный, от самого низа даже до верха, и столичный этот за вас богомолец я, ибо я, четши ектению велегласно за кого положено возглашаю, а про самого себя шепотом твое имя, друже мой, отец Савелий, потаенно произношу, и молитву за тебя самую усердную отсюда
посылаю Превечному, и жалуюсь, как ты напрасно пред всеми от начальства обижен.
Уж и без того Козелков заметил, что предводитель, для приобретения популярности, стал грубить ему более обыкновенного, а тут
пошли по городу какие-то шушуканья, стали наезжать из уездов и из
столиц старые и молодые помещики;
в квартире известного либерала, Коли Собачкина, начались таинственные совещания; даже самые, что называется, «сивые» — и те собирались по вечерам
в клубе и об чем-то беспорядочно толковали…
Так тихо и мирно провел я целые годы, то сидя
в моем укромном уголке, то посещая
столицы Европы и изучая их исторические памятники, а
в это время здесь, на Руси, всё выдвигались вопросы, реформы
шли за реформами, люди будто бы покидали свои обычные кривлянья и шутки, брались за что-то всерьез; я, признаюсь, ничего этого не ждал и ни во что не верил и так, к стыду моему, не только не принял ни
в чем ни малейшего участия, но даже был удивлен, заметив, что это уже не одни либеральные разговоры, а что
в самом деле сделано много бесповоротного, над чем пошутить никакому шутнику неудобно.
На другой же день я
пошел в Артистический кружек, где по рекомендации актеров Киреева и Лебедева был принят на службу помощником режиссера, и обосновался
в столице.
А. М. Максимов сказал, что сегодня утром приехал
в Москву И. Ф. Горбунов, который не откажется выступить с рассказом из народного быта, С. А. Бельская и
В. И. Родон обещали дуэт из оперетки, Саша Давыдов споет цыганские песни,
В. И. Путята прочтет монолог Чацкого, а П. П. Мещерский прямо с репетиции поехал
в «Щербаки» пригласить своего друга — чтеца П. А. Никитина,
слава о котором гремела
в Москве, но на сцене
в столице он ни разу не выступал, несмотря на постоянные приглашения и желание артистов Малого театра послушать его.
Мы
шли быстро. Вот и Мцхет — древняя
столица Иберии. Завтра придём
в Тифлис.
Так и теперь: рассказал гостю много о
столице, об увеселениях и красотах ее, о театре, о клубах, о картине Брюллова; о том, как два англичанина приехали нарочно из Англии
в Петербург, чтоб посмотреть на решетку Летнего сада, и тотчас уехали; о службе, об Олсуфье Ивановиче и об Андрее Филипповиче; о том, что Россия с часу на час
идет к совершенству и что тут
Туда
пойдешь, там зеркало и кресла; сюда посмотришь, тут софы и столы… да чего? все и везде было аккуратно, и я, как бывший
в столице, тотчас заметил, что все по-санктпетербургскому методу.
Всевозможные тифы, горячки,
Воспаленья —
идут чередом,
Мрут, как мухи, извозчики, прачки,
Мерзнут дети на ложе своем.
Ни
в одной петербургской больнице
Нет кровати за сотню рублей.
Появился убийца
в столице,
Бич довольных и сытых людей.
С бедняками, с сословием грубым,
Не имеет он дела! тайком
Ходит он по гостиным, по клубам
С смертоносным своим кистенем.
Свечерело.
В предместиях дальных,
Где, как черные змеи, летят
Клубы дыма из труб колоссальных,
Где сплошными огнями горят
Красных фабрик громадные стены,
Окаймляя
столицу кругом, —
Начинаются мрачные сцены.
Но
в предместия мы не
пойдем.
Нам зимою приятней
столицаТам, где ярко горят фонари,
Где гуляют довольные лица,
Где катаются сами цари.
В самое то время, как Москва беззаботно собиралась
в театр, чтоб посмотреть на старого славного артиста, военная гроза, давно скоплявшаяся над Россиею, быстро и прямо понеслась на нее; уже знали прокламацию Наполеона,
в которой он объявлял, что через несколько месяцев обе северные
столицы увидят
в стенах своих победителя света; знали, что победоносная французская армия, вместе с силами целой Европы,
идет на нас под предводительством великого, первого полководца своего времени; знали, что неприятель скоро должен переправиться через Неман (он переправился 12 июня) — все это знали и нисколько не беспокоились.
Сначала ученье
шло, казалось, хорошо; но года через два старики стали догадываться, что такие учителя недостаточны для окончательного воспитания, да и соседи корили, что стыдно, при их состоянии, не доставить детям столичного образования. Болдухины думали, думали и решились для окончательного воспитания старших детей переехать на год
в Москву, где и прежде бывали не один раз, только на короткое время. Впрочем, была и другая побудительная причина к отъезду
в древнюю
столицу.
Царствуй с мудростию и
славою, залечи глубокие язвы России, сделай подданных своих и наших братии счастливыми — и если когда-нибудь соединенные твои княжества превзойдут
славою Новгород, если мы позавидуем благоденствию твоего народа, если всевышний накажет нас раздорами, бедствиями, унижением, тогда — клянемся именем отечества и свободы! — тогда приидем не
в столицу польскую, но
в царственный град Москву, как некогда древние новогородцы пришли к храброму Рюрику; и скажем — не Казимиру, но тебе: «Владей нами!
И каждый день
идет в нем пир горой.
Смеются гости, и бренчат стаканы.
В стекле граненом дар земли чужой
Клокочет и шипит аи румяный,
И от крыльца карет недвижный строй
Далеко тянется, и
в зале длинной,
В толпе мужчин, услужливой и чинной,
Красавицы,
столицы лучший цвет,
Мелькают… Вот учтивый менуэт
Рисуется вам; шопот удивленья,
Улыбки, взгляды, вздохи, изъясненья…
Не понимаю, зачем это умные и чувствующие люди теснятся
в столицах и не
идут сюда?
— Воображенье
К
столице юношу манит,
Там
слава, там простор, движенье,
И вот он
в ней!
Проходит еще двое суток и наконец вдали,
в смуглом тумане показывается
столица. Путь кончен. Поезд останавливается, не доезжая города, около товарной станции. Быки, выпущенные из вагонов на волю, пошатываются и спотыкаются, точно
идут по скользкому льду.
Из Москвы я прибыл
в Питер,
Все по собственным делам,
Шел по Невскому проспекту
Сам с перчаткой рассуждал,
Что за чудная
столица,
Расприкрасный Питембург.
Ужин готов. Патап Максимыч стал гостей за стол усаживать. Явились и стерляди, и индейки, и другие кушанья, на
славу Никитишной изготовленные. Отличилась старушка: так настряпала, что не жуй, не глотай, только с диву брови подымай. Молодой Снежков, набравшийся
в столицах толку по части изысканных обедов и тонких вин, не мог скрыть своего удивленья и сказал Аксинье Захаровне...
Она думала, что и
в Петербурге, как
в Славнобубенске, всякий знает всякого, и потому первым делом осведомилась у фактора, где тут живет Лидинька Затц или Ардальон Михайлович Полояров, но фактор только ухмыльнулся на столь странный вопрос и объяснил, что для таких надобностей
в здешней
столице адресный стол имеется, для чего и
послал ее на Садовую улицу,
в дом Куканова.
Море было такое же величавое, бесконечное и неприветливое, как семь лет до этого, когда я, кончив курс
в гимназии, уезжал из родного города
в столицу; вдали темнела полоска дыма — это
шел пароход, и, кроме этой едва видимой и неподвижной полоски да мартышек, которые мелькали над водой, ничто не оживляло монотонной картины моря и неба.
Тогда принцесса
послала в Ватикан Ганецкого, надеясь, что ему, как лицу духовному и притом имевшему большие связи
в папской
столице, будет несравненно удобнее пробраться к запертому кардиналу, чем «Мосбахскому незнакомцу».
Приехал я
в Баден под вечер, а на другой день, утром рано,
пошел в гору к Старому Замку. Там ведь происходил"пикник молодых генералов из"Дыма". Мне представилась вся сцена на одной из лужаек. Вид с вышки замка на весь Баден его лощины и горы, покрытые черным лесом, на долину Рейна — чудесный, и он не мог не захватить меня после долгого сиденья
в душных"
столицах мира".
Тогда, как и теперь, провинция
шла следом за
столицами; что давалось
в них, то повторяли и
в губернских городах.
— Так и так, братец, мне с тобою очень жаль расстаться, но ты сам видишь, что
в таком случае можно сделать. Я тобою очень дорожу, но без войск
столицу тоже оставить нельзя, а потому тебе жить здесь невозможно. Ступай
в Киев и сиди там до военных обстоятельств.
В то время я про тебя непременно вспомню и
пошлю за тобой.
После этого он, будто, жил еще
в Петербурге несколько дней, выходя подышать воздухом только ночью, когда войска были
в казармах, и ни один солдат не мог его увидеть и за ним бегать. Все
шло прекрасно, но тут вдруг неожиданно и подвернулся роковой случай, после которого дальнейшее пребывание Кесаря
в столице сделалось уже решительно невозможным.
Освободясь и от власти и от богатства, Ермий покинул тайно
столицу и
пошел искать себе уединенного места, где бы ему никто не мешал уберечь себя
в чистоте и святости для прохождения богоугодной жизни.
Много годов жил пароходчик, из разночинцев какой-то,
в гору
шел, завод железный завел, потом перебрался
в столицу.
Добиться
славы и имени передовой русской женщины княжне Маргарите Дмитриевне, конечно, скоро не предвиделось, а жизнь курсистки и студентки
в столицах, среди заманчивых, бросающихся
в глаза роскоши и блеска, на сравнительно скудные средства, несмотря на то, что кроме отца, помогала своей любимице и княгиня Зинаида Павловна, была далеко не по вкусу нетерпеливой Маргарите Дмитриевне.
Приехав
в Гаагу, Савин
пошел осматривать
столицу Голландии, город мало интересный и не похожий на
столицу. Кроме дворца да великолепного парка
в нем нет ничего достопримечательного.
Не было дома из конца
в конец
столицы, где
в течение почти полугода не
шли бы толки об исчезновении как
в воду канувшей красавицы.
Нянькин сын Миша, ставший дворянином Михаилом Андреевичем Шумским, окончил курс
в пажеском корпусе и, служа
в гвардии, считался коноводом петербургских «блазней».
Слава о его скандалах и дебошах гремела
в столице.
«Сброд», видимо, из боязни крутых мер новой хозяйки —
слава об этих крутых мерах прочно стояла
в Москве — сам добровольно исполнил приказание «Салтычихи» и разбрелся по первопрестольной
столице за поисками о пристанище, разнося вместе с собою и толки о «душегубице Дарье», погубившей «пресветлую генеральшу», их благодетельницу.
Московский Дон-Жуан,
слава о котором гремела из конца
в конец первопрестольной
столицы, высокого роста, атлетически сложенный красавец, он, без всяких средств, ухитрялся жить роскошно, равняться с богачами-баричами и вращаться
в московском beumonde.
Слава о подвигах идеального для многих кутилы и бонвивана циркулировала среди петербургского офицерства
в частности и среди «золотой молодежи»
столицы,
в которую вступил и князь Виктор Гарин, вообще.
В 1591 году хан крымский Кази-Гирей с мечом и пламенем вступил
в пределы нашего отечества и быстро
шел к Москве. 13 июля он переправился через реку Оку, ночевал
в Лопасне и на рассвете остановился против села Коломенского. Царь Федор Иоаннович поручил защиту
столицы Борису Годунову.
«Пройти экватор» — значило совершить скандал по мере сил и умения, как Бог на душу положит. Вскоре, разумеется, явились и виртуозы по этой части, имена которых гремели на всю
столицу, стоустая молва переносила их
в захолустья, и
слава о подвигах героев расходилась по весям [Села, деревни.] и городам российским.
Разговор с графом Растопчиным, его тон озабоченности и поспешности, встреча с курьером, беззаботно рассказывавшим о том, как дурно
идут дела
в армии, слухи о найденных
в Москве шпионах, о бумаге, ходящей по Москве,
в которой сказано, что Наполеон до осени обещает быть
в обеих русских
столицах, разговор об ожидаемом на завтра приезде государя ― всё это с новою силой возбуждало
в Пьере то чувство волнения и ожидания, которое не оставляло его со времени появления кометы и
в особенности с начала войны.
Фебуфису было около тридцати лет, когда он сбыл с рук историю Марчеллы и потом
в течение одного года сделал два безумные поступка: во-первых, он
послал дерзкий отказ своему правительству, которое, по его мнению, недостаточно почтительно приглашало его возвратиться на родину, чтобы принять руководство художественными работами во дворце его государя; а во-вторых, произвел выходку, скандализовавшую целую
столицу.
«Немец» должен был войти
в силу и значение, и «духовные вышнеполитики», конечно, примкнуть к нему. Москва и все московское
пойдет на убыль, и люди «чухонской
столицы», конечно, будут опять находить удовольствие делать все, что можно сделать наперекор Белокаменной.
Лавочник
в его же присутствии наскоро изъяснил о нем, что он «из-за Москвы», — «оголел с голоду»: чей-то скот пригнал
в Петербург и хотел там остаться дрова катать, чтобы домой денег
послать, но у него
в ночлежном приюте какой-то странник украл пятнадцать рублей и скрылся, а он с горя ходил без ума и взят и выслан «с лишеньем
столицы», но не вытерпел и опять назад прибежал, чтобы свои пятнадцать рублей отыскивать.
А если все это так
идет по одной новгородской епархии — по епархии самой близкой к
столице и имеющей с нею неразрывную связь
в лице главного епархиального начальника, то, кажется, вполне позволительно предположить, что и во всех других епархиях на все подобные дела едва ли существует лучший взгляд и более совершенные порядки.
Неужто им не проще было поместить больного
в госпиталь, а самим
идти далее, а не харчиться
в чужом месте, да еще вдобавок
в католической
столице, где их могла настичь и действительно настигла напасть духовная?