Неточные совпадения
Уездный чиновник пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли к какому-нибудь своему брату или прямо к себе домой, чтобы,
посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с женой, с сестрой жены и всей семьей, и о чем будет веден разговор
у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
— Нет, я вас не отпущу. В два часа, не более, вы будете удовлетворены во всем. Дело ваше я поручу теперь особенному человеку, который только что окончил университетский курс.
Посидите у меня в библиотеке. Тут все, что для вас нужно: книги, бумага, перья, карандаши — все. Пользуйтесь, пользуйтесь всем — вы господин.
Слушайте, вот что я сделаю: теперь
у него Настасья
посидит, а я вас обеих отведу к вам, потому что вам одним нельзя по улицам;
у нас в Петербурге на этот счет…
Только это ничего, Соня:
посижу, да и выпустят… потому нет
у них ни одного настоящего доказательства, и не будет, слово даю.
Вот
у вас в этакой прекрасный вечер редко кто и за вороты-то выдет
посидеть; а в Москве-то теперь гульбища да игрища, а по улицам-то инда грохот идет; стон стоит.
Какие вещи — рублей пятьсот стоят. «Положите, говорит, завтра поутру в ее комнату и не говорите, от кого». А ведь знает, плутишка, что я не утерплю — скажу. Я его просила
посидеть, не остался; с каким-то иностранцем ездит, город ему показывает. Да ведь шут он,
у него не разберешь, нарочно он или вправду. «Надо, говорит, этому иностранцу все замечательные трактирные заведения показать!» Хотел к нам привезти этого иностранца. (Взглянув в окно.) А вот и Мокий Парменыч! Не выходи, я лучше одна с ним потолкую.
Он перешел в столовую, выпил чаю, одиноко
посидел там, любуясь, как легко растут новые мысли, затем пошел гулять и незаметно для себя очутился
у подъезда дома, где жила Нехаева.
— Ужасно много работает, это
у него душевная болезнь, — сказала она, сокрушенно вздохнув. — Он оставит Лидии очень большое состояние. Пойдем,
посидим у меня.
— Чехов и всеобщее благополучие через двести — триста лет? Это он — из любезности, из жалости. Горький? Этот — кончен, да он и не философ, а теперь требуется, чтоб писатель философствовал. Про него говорят — делец, хитрый, эмигрировал, хотя ему ничего не грозило. Сбежал из схватки идеализма с реализмом. Ты бы, Клим Иванович, зашел ко мне вечерком
посидеть.
У меня всегда народишко бывает. Сегодня будет. Что тебе тут одному сидеть? А?
Заметив, что взрослые всегда ждут от него чего-то, чего нет
у других детей, Клим старался, после вечернего чая, возможно больше
посидеть со взрослыми
у потока слов, из которого он черпал мудрость. Внимательно слушая бесконечные споры, он хорошо научился выхватывать слова, которые особенно царапали его слух, а потом спрашивал отца о значении этих слов. Иван Самгин с радостью объяснял, что такое мизантроп, радикал, атеист, культуртрегер, а объяснив и лаская сына, хвалил его...
— Ну вот, — а я хотела забежать к тебе, — закричала она, сбросив шубку, сбивая с ног ботики. —
Посидел немножко? Почему они тебя держали в жандармском? Иди в столовую,
у меня не убрано.
Илья Ильич позавтракал, прослушал, как Маша читает по-французски,
посидел в комнате
у Агафьи Матвеевны, смотрел, как она починивала Ванечкину курточку, переворачивая ее раз десять то на ту, то на другую сторону, и в то же время беспрестанно бегала в кухню посмотреть, как жарится баранина к обеду, не пора ли заваривать уху.
Только два раза в неделю
посижу да пообедаю
у генерала, а потом поедешь с визитами, где давно не был; ну, а там… новая актриса, то на русском, то на французском театре.
— Я лучше на крыльце побуду: а то куда я в мороз пойду?
У ворот, пожалуй,
посижу, это могу…
—
Посиди еще, — удерживал Обломов. — Кстати, я посоветуюсь с тобой:
у меня два несчастья…
Но следующие две, три минуты вдруг привели его в память — о вчерашнем. Он сел на постели, как будто не сам, а подняла его посторонняя сила;
посидел минуты две неподвижно, открыл широко глаза, будто не веря чему-то, но когда уверился, то всплеснул руками над головой, упал опять на подушку и вдруг вскочил на ноги, уже с другим лицом, какого не было
у него даже вчера, в самую страшную минуту.
— С вами ни за что и не поеду, вы не
посидите ни минуты покойно в лодке… Что это шевелится
у вас в бумаге? — вдруг спросила она. — Посмотрите, бабушка… ах, не змея ли?
— Нет, нет, она сейчас тут будет и просила меня
у вас
посидеть.
— Очень рад, что вы пришли, — сказал Крафт. —
У меня есть одно письмо, до вас относящееся. Мы здесь
посидим, а потом пойдем ко мне.
— Да я только так
посижу маненько, с людьми-то, — пробормотал Макар Иванович с просящим, как
у ребенка, лицом.
Глаза разбегались
у нас, и мы не знали, на что смотреть: на пешеходов ли, спешивших, с маленькими лошадками и клажей на них, из столицы и в столицу; на дальнюю ли гору, которая мягкой зеленой покатостью манила войти на нее и
посидеть под кедрами; солнце ярко выставляло ее напоказ, а тут же рядом пряталась в прохладной тени долина с огороженными высоким забором хижинами, почти совсем закрытыми ветвями.
Посидев немного, мы пошли к капитанской гичке. За нами потянулась толпа индийцев, полагая, что мы наймем
у них лодку. Обманувшись в ожидании, они всячески старались услужить: один зажег фитиль посветить, когда мы садились, другой подал руку и т. п. Мы дали им несколько центов (медных монет), полученных в сдачу в отеле, и отправились.
— А я к вам… Что-то не хочется спать, а Константин Васильич ушел на завод. Можно
у вас
посидеть?
Восклицая это, госпожа Хохлакова имела вид серьезно испуганный: «Это уж серьезно, серьезно!» — прибавляла она к каждому слову, как будто все, что случалось с ней прежде, было несерьезно. Алеша выслушал ее с горестью; начал было излагать ей и свои приключения, но она его с первых же слов прервала: ей было некогда, она просила
посидеть у Lise и
у Lise подождать ее.
Он ушел, а я минут десять
у старика
посидела да и опять сюда, ух боялась — бежала, чтоб его не повстречать.
— Как пропах? Вздор ты какой-нибудь мелешь, скверность какую-нибудь хочешь сказать. Молчи, дурак. Пустишь меня, Алеша, на колени к себе
посидеть, вот так! — И вдруг она мигом привскочила и прыгнула смеясь ему на колени, как ласкающаяся кошечка, нежно правою рукой охватив ему шею. — Развеселю я тебя, мальчик ты мой богомольный! Нет, в самом деле, неужто позволишь мне на коленках
у тебя
посидеть, не осердишься? Прикажешь — я соскочу.
С полчаса
посидел я
у огня. Беспокойство мое исчезло. Я пошел в палатку, завернулся в одеяло, уснул, а утром проснулся лишь тогда, когда все уже собирались в дорогу. Солнце только что поднялось из-за горизонта и посылало лучи свои к вершинам гор.
Я подошел к палатке. Стрелки давно уже спали. Я
посидел немного
у огня, затем снял обувь, пробрался на свое место и тотчас уснул.
— Пошли вон! — прогоняли стрелки собак из палатки. Собаки вышли, немного
посидели у огня, а затем снова полезли к людям. Леший примостился в ногах
у Туртыгина, а Альпа легла на мое место.
Вот Кирсанов был уже второй раз
у Лопуховых, через неделю по окончании леченья Дмитрия Сергеича, вот он
посидит часов до 9–ти: довольно, благовидность соблюдена; в следующий раз он будет
у них через две недели: удаление почти исполнилось.
Рахель отдала 200 р., больше
у нее не было, остальное она пришлет дня через три, через Мерцалову, забрала вещи и уехала, Мерцалова
посидела еще с час, но пора домой кормить грудью ребенка, и она уехала, сказавши, что приедет завтра проводить на железную дорогу.
Он радушно меня принял, благословил и потчевал семгой; потом пригласил когда-нибудь приехать
посидеть вечером, потолковать, говоря, что
у него слабеют глаза и он читать по вечерам не может.
Другой раз,
у них же, он приехал на званый вечер; все были во фраках, и дамы одеты. Галахова не звали, или он забыл, но он явился в пальто; [сюртуке (от фр. paletot).]
посидел, взял свечу, закурил сигару, говорил, никак не замечая ни гостей, ни костюмов. Часа через два он меня спросил...
Итого восемьдесят копеек, и в крайнем случае рубль на ассигнации!] выгоднее будет часа два-три
посидеть у сестрицы, которая, конечно, будет рада возобновлению родственных отношений и постарается удоволить дорогую гостью.
— Вот ты какой! Ну, поживи
у нас! Я тебе велела внизу комнатку вытопить. Там тебе и тепленько и уютненько будет. Обедать сверху носить будут, а потом, может, и поближе сойдемся. Да ты не нудь себя. Не все работай, и
посиди. Я слышала, ты табак куришь?
Тетушка задержала нас до пятого часа. Напрасно отпрашивалась матушка, ссылаясь, что лошади давно уже стоят
у крыльца; напрасно указывала она на черную полосу, выглянувшую на краю горизонта и обещавшую черную тучу прямо навстречу нам. Анфиса Порфирьевна упорно стояла на своем. После обеда, который подавался чрезвычайно медлительно, последовал кофей; потом надо было по-родственному побеседовать — наелись, напились, да сейчас уж и ехать! — потом
посидеть на дорожку, потом Богу помолиться, перецеловаться…
— И напечатано, а я не верю. Коли напечатано, так всему и верить? Всегда были рабы, и всегда будут. Это щелкоперы французы выдумали: перметте-бонжур да коман ву порте ву [позвольте, здравствуйте, как вы поживаете (фр.).] — им это позволительно. Бегают, куцые, да лягушатину жрут. А
у нас государство основательное, настоящее.
У нас, брат, за такие слова и в кутузке
посидеть недолго.
У Бубновых в доме было попрежнему. Та же Прасковья Ивановна, тот же доктор, тот же умильный братец и тот же пивший мертвую хозяин. В последнее время Прасковья Ивановна как-то особенно ласково заглядывала на Галактиона и каждый раз упрашивала его остаться или как-нибудь
посидеть вечерком.
Например, ему хотелось
посидеть вечер
у Стабровского, где всегда есть кто-нибудь интересный, а он оставался дома из страха, что это не понравится Прасковье Ивановне, хотя он сознавал в то же время, что ей решительно все равно и что он ей нужен столько же, как прошлогодний снег.
— Я знаю ее характер: не пойдет… А поголодает,
посидит у хлеба без воды и выкинет какую-нибудь глупость. Есть тут один адвокат, Мышников, так он давно за ней ухаживает. Одним словом, долго ли до греха? Так вот я и хотел предложить с своей стороны… Но от меня-то она не примет. Ни-ни! А ты можешь так сказать, что много был обязан Илье Фирсычу по службе и что мажешь по-родственному ссудить. Только требуй с нее вексель, a то догадается.
Фирс(подходит к двери, трогает за ручку). Заперто. Уехали… (Садится на диван.) Про меня забыли… Ничего… я тут
посижу… А Леонид Андреич, небось, шубы не надел, в пальто поехал… (Озабоченно вздыхает.) Я-то не поглядел… Молодо-зелено! (Бормочет что-то, чего понять нельзя.) Жизнь-то прошла, словно и не жил… (Ложится.) Я полежу… Силушки-то
у тебя нету, ничего не осталось, ничего… Эх ты… недотепа!.. (Лежит неподвижно.)
— Лиза… да, Лиза сейчас здесь была, — продолжала Марфа Тимофеевна, завязывая и развязывая шнурки своего ридикюля. — Она не совсем здорова. Шурочка, где ты? Поди сюда, мать моя, что это
посидеть не можешь? И
у меня голова болит. Должно быть, от эфтагоот пенья да от музыки.
Сначала она
посидела у стола, а потом быстро разомлела и комом свалилась на широкую лавку, на которой спал старик, подложив под себя шубу.
По вечерам солдат любил
посидеть где-нибудь
у огонька и подумать про себя. Нейдут
у него с ума скиты и — кончено, а Мосей еще подбавляет — и о Заболотье рассказал, и об Анбаше, и о Красном Яре. Много добра по скитам попрятано…
У Морока знакомых была полна фабрика: одни его били, других он сам бил. Но он не помнил ни своего, ни чужого зла и добродушно раскланивался направо и налево. Между прочим, он
посидел в кричном корпусе и поговорил ни о чем с Афонькой Туляком, дальше по пути завернул к кузнецам и заглянул в новый корпус, где пыхтела паровая машина.
Анфиса Егоровна сложила Нюрочкины пальчики в двуперстие и заставила молиться вместе с собой, отбивая поклоны по лестовке, которую называла «Христовою лесенкой». Потом она сама уложила Нюрочку,
посидела у ней на кроватке, перекрестила на ночь несколько раз и велела спать. Нюрочке вдруг сделалось как-то особенно тепло, и она подумала о своей матери, которую помнила как во сне.
Когда доктор заходил
посидеть вечерок
у Гловацких, тогда уж обыкновенно не читали, потому что
у доктора всегда было что вытащить на свет из грязной, но не безынтересной ямы, именуемой провинциальною жизнью.
Невозможно стало для меня все это слышать и не видеть, и с помощью отца, слез и горячих убеждений выпросил я позволенье
у матери, одевшись тепло, потому что дул сырой и пронзительный ветер,
посидеть на крылечке, выходившем в сад, прямо над Бугурусланом.
Мать скоро легла и положила с собой мою сестрицу, которая давно уже спала на руках
у няньки; но мне не хотелось спать, и я остался
посидеть с отцом и поговорить о завтрашней кормежке, которую я ожидал с радостным нетерпением; но посреди разговоров мы оба как-то задумались и долго просидели, не говоря ни одного слова.
Перед ужином отец с матерью ходили к дедушке и остались
у него
посидеть.