Неточные совпадения
В столовой уже стояли два мальчика, сыновья Манилова, которые были в тех летах, когда
сажают уже
детей за стол, но еще на высоких стульях. При них стоял учитель, поклонившийся вежливо и с улыбкою. Хозяйка села за свою суповую чашку; гость был посажен между хозяином и хозяйкою, слуга завязал
детям на шею салфетки.
«Для кого же после этого делались все приготовления?» Даже
детей, чтобы выгадать место,
посадили не за стол, и без того занявший всю комнату, а накрыли им в заднем углу на сундуке, причем обоих маленьких усадили на скамейку, а Полечка, как большая, должна была за ними присматривать, кормить их и утирать им, «как благородным
детям», носики.
Она слышала от самой Амалии Ивановны, что мать даже обиделась приглашением и предложила вопрос: «Каким образом она могла бы
посадить рядом с этой девицейсвою дочь?» Соня предчувствовала, что Катерине Ивановне как-нибудь уже это известно, а обида ей, Соне, значила для Катерины Ивановны более, чем обида ей лично, ее
детям, ее папеньке, одним словом, была обидой смертельною, и Соня знала, что уж Катерина Ивановна теперь не успокоится, «пока не докажет этим шлепохвосткам, что они обе» и т. д. и т. д.
Не слушая ни Алину, ни ее, горбатенькая все таскала
детей, как собака щенят. Лидия, вздрогнув, отвернулась в сторону, Алина и Макаров стали снова
сажать ребятишек на ступени, но девочка, смело взглянув на них умненькими глазами, крикнула...
Она быстро поставила кофейник на стол, схватила с пола Андрюшу и тихонько
посадила его на диван к Илье Ильичу.
Ребенок пополз по нем, добрался до лица и схватил за нос.
Входит барыня: видим, одета уж очень хорошо, говорит-то хоть и по-русски, но немецкого как будто выговору: „Вы, говорит, публиковались в газете, что уроки даете?“ Так мы ей обрадовались тогда,
посадили ее, смеется так она ласково: „Не ко мне, говорит, а у племянницы моей
дети маленькие; коли угодно, пожалуйте к нам, там и сговоримся“.
С
детьми тоже скоро меня
посадили вместе и пускали играть, но ни разу, в целые два с половиной года, Тушар не забыл различия в социальном положении нашем, и хоть не очень, а все же употреблял меня для услуг постоянно, я именно думаю, чтоб мне напомнить.
Нет, пусть японцы хоть сейчас
посадят меня в клетку, а я, с упрямством Галилея, буду утверждать, что они — отрезанные ломти китайской семьи, ее
дети, ушедшие на острова и, по географическому своему положению, запершиеся там до нашего прихода. И самые острова эти, если верить геологам, должны составлять часть, оторвавшуюся некогда от материка…
Не
дети ли, когда думали, что им довольно только не хотеть, так их и не тронут, не пойдут к ним даже и тогда, если они претерпевших кораблекрушение и брошенных на их берега иностранцев будут
сажать в плен, купеческие суда гонять прочь, а военные учтиво просить уйти и не приходить?
Ранцева взяла девочку и, с материнскою нежностью прижимая к себе голенькие и пухленькие ручки
ребенка,
посадила к себе на колени и подала ей кусок сахара.
Григорий взял младенца, принес в дом,
посадил жену и положил его к ней на колени, к самой ее груди: «Божье дитя-сирота — всем родня, а нам с тобой подавно.
С первого взгляда заметив, что они не вымыты и в грязном белье, она тотчас же дала еще пощечину самому Григорию и объявила ему, что увозит обоих
детей к себе, затем вывела их в чем были, завернула в плед,
посадила в карету и увезла в свой город.
В это время тазы тихонько спустили лодку в воду и
посадили в нее женщину и
детей.
В половине 1825 года Химик, принявший дела отца в большом беспорядке, отправил из Петербурга в шацкое именье своих братьев и сестер; он давал им господский дом и содержание, предоставляя впоследствии заняться их воспитанием и устроить их судьбу. Княгиня поехала на них взглянуть.
Ребенок восьми лет поразил ее своим грустно-задумчивым видом; княгиня
посадила его в карету, привезла домой и оставила у себя.
— Жалости подобно! Оно хоть и по закону, да не по совести!
Посадят человека в заключение, отнимут его от семьи, от
детей малых, и вместо того, чтобы работать ему, да, может, работой на ноги подняться, годами держат его зря за решеткой. Сидел вот молодой человек — только что женился, а на другой день
посадили. А дело-то с подвохом было: усадил его богач-кредитор только для того, чтобы жену отбить. Запутал, запутал должника, а жену при себе содержать стал…
Поселились они с матерью во флигеле, в саду, там и родился ты, как раз в полдень — отец обедать идет, а ты ему встречу. То-то радовался он, то-то бесновался, а уж мать — замаял просто, дурачок, будто и невесть какое трудное дело
ребенка родить!
Посадил меня на плечо себе и понес через весь двор к дедушке докладывать ему, что еще внук явился, — дедушко даже смеяться стал: «Экой, говорит, леший ты, Максим!»
Сделать их ручными весьма легко, особенно если вынуть голубят из гнезда еще не совсем оперившихся: надобно только
посадить их в просторную клетку, деревянную или из сетки (это все равно), и хорошенько кормить хлебными зернами; достигнув полного возраста, они начнут выводить
детей и жить, как дворовые голуби.
— Бегите задним ходом, — захлебываясь, прошептала Женни и,
посадив на кушетку
ребенка, дернула Райнера за руку в свою спальню.
Он схватил ее и, подняв как
ребенка, отнес в свои кресла,
посадил ее, а сам упал перед ней на колена. Он целовал ее руки, ноги; он торопился целовать ее, торопился наглядеться на нее, как будто еще не веря, что она опять вместе с ним, что он опять ее видит и слышит, — ее, свою дочь, свою Наташу! Анна Андреевна, рыдая, охватила ее, прижала голову ее к своей груди и так и замерла в этом объятии, не в силах произнесть слова.
— Непочтителен. Я уж его и в смирительный за непочтение
сажал — всё неймется. Теперь на фабрику к Астафью Астафьичу — англичанин, в управителях у меня живет — под начало его отдал. Жаль малого — да не что станешь делать! Кажется, кабы не жена у него да не
дети — давно бы в солдаты сдал!
— Нет, Андрюша, — люди-то, я говорю! — вдруг с удивлением воскликнула она. — Ведь как привыкли! Оторвали от них
детей,
посадили в тюрьму, а они ничего, пришли, сидят, ждут, разговаривают, — а? Уж если образованные так привыкают, что же говорить о черном-то народе?..
Она наклонилась, подняла
ребенка и
посадила его на воз теса, рядом с которым медленно шел Николай и хохотал, говоря...
Княжна любит
детей. Часто она затевает детские вечеринки и от души занимается маленькими своими гостями. Иногда случается ей
посадить себе на колени какого-нибудь туземного малютку; долго она нянчится с ним, целует и ласкает его; потом как будто задумается, и вдруг начнет целовать, но как-то болезненно, томительно. «Ишь как ее разобрало! — глубокомысленно замечают крутогорцы, — надо, ох, надо Антигоне мужа!»
Пустившись на этакое решение, чтобы подслушивать, я этим не удовольнился, а захотел и глазком что можно увидеть и всего этого достиг: стал тихонечко ногами на табуретку и сейчас вверху дверей в пазу щелочку присмотрел и жадным оком приник к ней. Вижу, князь сидит па диване, а барыня стоит у окна и, верно, смотрит, как ее
дитя в карету
сажают.
Ввел ее князь, взял на руки и
посадил, как
дитя, с ногами в угол на широкий мягкий диван; одну бархатную подушку ей за спину подсунул, другую — под правый локоток подложил, а ленту от гитары перекинул через плечо и персты руки на струны поклал. Потом сел сам на полу у дивана и, голову склонил к ее алому сафьянному башмачку и мне кивает: дескать, садись и ты.
В другом окне я подсмотрел, как большой бородатый человек,
посадив на колени себе женщину в красной кофте, качал ее, как
дитя, и, видимо, что-то пел, широко открывая рот, выкатив глаза. Она вся дрожала от смеха, запрокидывалась на спину, болтая ногами, он выпрямлял ее и снова пел, и снова она смеялась. Я смотрел на них долго и ушел, когда понял, что они запаслись весельем на всю ночь.
Иногда, особенно при чьих-нибудь посещениях, подозвав к себе своего внука, маленького Илюшу, и пятнадцатилетнюю Сашеньку, внучку свою, генеральша
сажала их подле себя, долго-долго смотрела на них грустным, страдальческим взглядом, как на
детей, погибших у такого отца, глубоко и тяжело вздыхала и наконец заливалась безмолвными таинственными слезами по крайней мере на целый час.
Ребята! бери ее,
сажай ко мне в повозку…» Женщину схватили,
посадили в повозку, привезли прямо в приходское село, и хотя она объявила, что у ней есть муж и двое
детей, обвенчали с Петрушкой, и никаких просьб не было не только при жизни Куролесова, но даже при жизни Прасковьи Ивановны.
Он также очень любил маленьких
детей; выражение этой любви состояло в том, что он
сажал к себе на колени любимое
дитя, клал его ручку на ладонь своей левой руки, а правою гладил ручку
ребенка целые часы.
Мы сели в небольшой, по старине меблированной гостиной, выходящей на улицу теми окнами, из которых на двух стояли чубуки, а на третьем красный петух в генеральской каске и козел в черной шляпе, а против них на стене портрет царя Алексея Михайловича с развернутым указом, что «учали на Москву приходить такие-сякие
дети немцы и их, таких-сяких
детей, немцев, на воеводства бы не
сажать, а писать по черной сотне».
Несчастливцев (
сажая ее на скамью). Ты ничего не знаешь? Нет,
дитя мое, ты знаешь больше других; ты знаешь бури, знаешь страсти — и довольно!
— Возьми меня в Москву и
посади там в сумасшедший дом! — сказал доктор. — Я сумасшедший, я наивный
ребенок, так как все еще верю в правду и справедливость!
Про то забыли, как я их, курицыных
детей, за свой стол
сажал, а вспомнили, как я Кузьку да Фомку на конюшне наказывал!
Это безобразные девки и солдатки бросают
детей в пруды и колодцы; тех, понятно, надо
сажать в тюрьму, а у нас всё делается своевременно и чисто.
Я верю, верю: благородный рыцарь,
Таков, как вы, отца не обвинит
Без крайности. Таких развратных мало…
Спокойны будьте: вашего отца
Усовещу наедине, без шуму.
Я жду его. Давно мы не видались.
Он был друг деду моему. Я помню,
Когда я был еще
ребенком, он
Меня
сажал на своего коня
И покрывал своим тяжелым шлемом,
Как будто колоколом.
Вечером во Мценске меня к матери
посадили в заскрипевший по снегу возок, а затем Филипп Агафонович, держа меня на плече, тискался в соборе сквозь густую толпу народа. Помню, как хромой, знакомый нам, городничий крикнул Филиппу Агафоновичу. «Вот ты старый человек, а дурак!
ребенка на такую тесноту несешь». Помню, как тот же Филипп Агафонович вынес меня обратно на паперть и сказал; «Постойте, батюшка, минуточку; я только мамашу…».
«Сам приказчик Никифор Федорович сегодня вернувшись из Мценска, сказывал: «Всех бунтовщиков переловили и в тюрьму
посадили. Добирались до царской фамилии, ан не на того напали. Он тут же в тюрьме-то был ряженый, они и говорят: «Не мы, так наши
дети, наши внуки». Тут-то их уже, которых не казнили, сослали со всем родом и племенем».
Все женщины жили между собою очень дружно и даже очень любили бедную Павлагеюшку, а Голован всем им оказывал равную внимательность, а особенное почтение оказывал только матери, которая была уже так стара, что он летом выносил ее на руках и
сажал на солнышко, как больного
ребенка.
— Мы поехали, — начал он. — Графиня сама села в первый класс, и
детей и старую гувернантку англичанку тоже там
посадили, а две девки и я да буфетчик во втором сели. Буфетчик мне подал билет и говорит...
И им тех городов дворян и
детей боярских, велети имая приведчи к себе и бить велеть по торгом кнутом и
сажать в тюрьму; а из тюрьмы выимая велети их давать на крепкие поруки с записьми, что им быти с ними на государеве службе; и отписывать поместья и приказывать беречь до государева указу, и отписных поместий крестьянам слушать их ни в чем не велеть».
Вот, например, распоряжение, записанное в разрядной книге 7123 года («Временник» 1849 года, ч. I, стр. 7): «А которые (дворяне и
дети боярские) учнут ослушаться и с ними на государеву службу не поедут, и тех бить батоги и в тюрьму
сажать…
«Садитесь!» — говорю барыне.
Посадила она младших-то ребят, а старшенького-то не сдюжает… «Помоги», — говорит. Подошел я; мальчонко-то руки ко мне тянет. Только хотел я взять его, да вдруг вспомнил… «Убери, говорю, ребенка-то подальше. Весь я в крови, негоже младенцу касаться…»
— Не раздерутся, — ответил Михеич, многозначительно усмехнувшись. — Помнят!.. Наш на это — беда, нетерпелив! «
Посадить их, говорит, вместе, а подеретесь там, курицыны
дети, уж я вам тогда кузькину мать покажу. Сами знаете…» Знают… Прямо сказать: со свету сживет. В та-акое место упрячет… Это что? — только слава одна, что карцером называется. Вон зимой карцер был, то уже можно сказать. Сутки если в нем который просидит, бывало, так уж прямо в больницу волокут. День поскрипит, другой, а там и кончается.
У одного индейца был слон. Хозяин дурно кормил его и заставлял много работать. Один раз слон рассердился и наступил ногою на своего хозяина. Индеец умер. Тогда жена индейца заплакала, принесла своих
детей к слону и бросила их слону под ноги. Она сказала: «Слон! ты убил отца, убей и их». Слон посмотрел на
детей, взял хоботом старшего, потихоньку поднял и
посадил его себе на шею. И слон стал слушаться этого мальчика и работать для него.
— Хочешь, я
посажу к тебе на постельку всех твоих кукол. Мы поставим креслица, диван, столик и чайный прибор. Куклы будут пить чай и разговаривать о погоде и о здоровье своих
детей.
Липкий любит предаваться мечтаниям, любит припоминать минуту, час и мельчайшие обстоятельства, при которых он с вами познакомился; любит звать вас к себе,
сажает вас между женою и
детьми (и всегда на самом лучшем и мягком месте), и дает вам почувствовать, что считает вас не иначе, как членом своего семейства.
«Что же в самом деле, — подумала Глафира, — ведь оно совершенно логично, что если сама мать
детей скажет: я не требую содействия моего мужа в содержании ребят, а прошу
посадить его за долг мне в тюрьму, то, кажется, и взаправду едва ли найдутся логические причины отказать ей в такой справедливости».
Оказывалось, что они состояли в том, что вообще претензии бывают предъявляемы от сторонних лиц, а его может
посадить собственная, по его выражению, «родная жена» и мать тех самых
детей, которыми он мог бы несколько защищаться от иска лица постороннего.
— Пустяки, у вас есть
дети: вас нельзя
сажать в долговую тюрьму.
Когда через полчаса он, получивший то, что ему нужно было, сидел в столовой и закусывал, она стояла перед ним на коленях и с жадностью смотрела ему в лицо, и он говорил ей, что она похожа на собачку, которая ждет, чтоб ей бросили кусочек ветчины. Потом он
посадил ее к себе на одно колено и, качая как
ребенка, запел...