Неточные совпадения
— Это не мещане, Полина Карповна! — с крепкой досадой сказала Татьяна Марковна, указывая на
портреты родителей Райского, а также Веры и Марфеньки, развешанные по стенам, — и не чиновники из палаты, — прибавила она, намекая на покойного
мужа Крицкой.
— Нет, он услышит! — сказала она, указывая на
портрет своего
мужа во весь рост, стоявший над диваном, в готической золоченой раме.
— С ним? — спросил он, глядя на
портрет ее
мужа.
Нам хотелось поговорить, но переводчика не было дома. У моего товарища был
портрет Сейоло, снятый им за несколько дней перед тем посредством фотографии. Он сделал два снимка: один себе, а другой так, на случай. Я взял
портрет и показал его сначала Сейоло: он посмотрел и громко захохотал, потом передал жене. «Сейоло, Сейоло!» — заговорила она, со смехом указывая на
мужа, опять смотрела на
портрет и продолжала смеяться. Потом отдала
портрет мне. Сейоло взял его и стал пристально рассматривать.
Какой-то генерал просит со мною увидеться: милости просим; входит ко мне человек лет тридцати пяти, смуглый, черноволосый, в усах, в бороде, сущий
портрет Кульнева, рекомендуется мне как друг и сослуживец покойного
мужа Ивана Андреевича; он-де ехал мимо и не мог не заехать к его вдове, зная, что я тут живу.
На другой день утром я получил от соседки записку; это была первая записка от нее. Она очень вежливо и осторожно уведомляла меня, что
муж ее недоволен тем, что она мне предложила сделать
портрет, просила снисхождения к капризам больного, говорила, что его надобно щадить, и в заключение предлагала сделать
портрет в другой день, не говоря об этом
мужу, — чтоб его не беспокоить.
Вечером я пришел к ним, — ни слова о
портрете. Если б
муж был умнее, он должен бы был догадаться о том, что было; но он не был умнее. Я взглядом поблагодарил ее, она улыбкой отвечала мне.
В 1851 году я был проездом в Берне. Прямо из почтовой кареты я отправился к Фогтову отцу с письмом сына. Он был в университете. Меня встретила его жена, радушная, веселая, чрезвычайно умная старушка; она меня приняла как друга своего сына и тотчас повела показывать его
портрет.
Мужа она не ждала ранее шести часов; мне его очень хотелось видеть, я возвратился, но он уже уехал на какую-то консультацию к больному.
Я горячо, может, через край горячо, благодарил ее, тайное делание
портрета не принял, но тем не меньше эти две записки сблизили нас много. Отношения ее к
мужу, до которых я никогда бы не коснулся, были высказаны. Между мною и ею невольно составлялось тайное соглашение, лига против него.
Мамаев. Зачем же? Надо посмотреть. Вот и
портрет с подписью: «
Муж, каких мало». Ба, ба, ба! Да это Егор Дмитрич!
Княгиня, получив записку, окончательно перепугалась.
Портрет она, разумеется, сейчас же послала и приложила к нему еще записочку: „Посылаю вам мою фотографию, но вы спрячьте ее, потому что я сегодня непременно упрошу
мужа заехать к вам и сказать мне, что такое с вами?“
— Он — мастер; мебель делал и часы чинил, фигуры резал из дерева, у меня одна спрятана — женщина голая, Ольга считает её за материн
портрет. Пили они оба. А когда
муж помер — обвенчались, в тот же год она утонула, пьяная, когда купалась…
Родители ее принадлежали и к старому и к новому веку; прежние понятия, полузабытые, полустертые новыми впечатлениями жизни петербургской, влиянием общества, в котором Николай Петрович по чину своему должен был находиться, проявлялись только в минуты досады, или во время спора; они казались ему сильнейшими аргументами, ибо он помнил их грозное действие на собственный ум, во дни его молодости; Катерина Ивановна была дама не глупая, по словам чиновников, служивших в канцелярии ее
мужа; женщина хитрая и лукавая, во мнении других старух; добрая, доверчивая и слепая маменька для бальной молодежи… истинного ее характера я еще не разгадал; описывая, я только буду стараться соединить и выразить вместе все три вышесказанные мнения… и если выдет
портрет похож, то обещаюсь идти пешком в Невский монастырь — слушать певчих!..
Собаки народ умный, они знают все политические отношения, и потому, верно, там будет всё:
портрет и все дела этого
мужа.
Князь Андрей входит в жизнь.
Портрет покойной жены, в котором он раньше читал горькое обвинение жизни, теперь изменился. «Она уже не говорила
мужу прежних страшных слов, она просто и весело с любопытством смотрела на него. И князь Андрей, заложив назад руки, долго ходил по комнате, то хмурясь, то улыбаясь, передумывая те неразумные, невыразимые словом, тайные, как преступление, мысли, которые изменили всю его жизнь».
На среднем диване, под двумя
портретами «молодых», писанных тридцать пять лет перед тем, бодро сидела Марфа Николаевна и наклонила голову к своему собеседнику, доктору Лепехину,
мужу ее старшей дочери Софьи, медицинскому профессору, приезжему из провинции.
Но одна, убирая письменный стол
мужа, неохотно смотрела на
портрет; раз только, задумавшись, с метелкою в руке, больше получаса вглядывалась в глаза и губы Елены Дмитриевны, словно изучала их или чего-то искала. Потом с легким вздохом принялась за уборку: одно Таисия знала твердо — что и на пытке, и на самом Страшном суде не выдаст она тайну о смерти матери.
Они поцеловались, дружески и нежно, как
муж и жена, живущие счастливо. Потом молча, в задумчивости, стали смотреть на
портрет, и он молча, не мигая, смотрел на них из роскошной рамы. Невинно и пьяно, как от веселящего газа, глядели подведенные глаза покойницы, принесшей мир и благополучие дому сему.
В проезд свой через Нежин, увидав жену Горлицына вскоре после их свадьбы, он был поражен ее типическою южною красотой до того, что пожелал сохранить ее черты на полотне и написал два
портрета, один, для
мужа, а другой для себя.
Молодая, хрупкая, Матильда фон Эйхшедт, ставшая Матильдой фон Ферзен, прожила с
мужем год с небольшим и умерла при родах, подарив ему дочку — живой
портрет матери.
Молодая, хрупкая, Матильда фон-Эйхшедт, ставшая Матильдой фон-Ферзен, прожила с
мужем с небольшим год и умерла в родах, подарив ему дочку — живой
портрет матери.
Ее ненаглядный Петя, статный, красивый, с темно-каштановыми волосами, с правильными чертами лица и глубоким и умным взглядом темно-карих глаз, живой
портрет ее покойного
мужа, был ее кумиром, хотя властная женщина не давала никогда этого чувствовать своему первенцу-любимцу.