Неточные совпадения
Под подушкой его лежало Евангелие. Он взял его машинально. Эта
книга принадлежала ей, была та самая, из которой она читала ему о воскресении Лазаря. В начале каторги он думал, что она замучит его религией, будет заговаривать о Евангелии и навязывать ему
книги. Но, к величайшему его удивлению, она ни разу не заговаривала об этом, ни разу даже не предложила ему Евангелия. Он сам
попросил его
у ней незадолго до своей болезни, и она молча принесла ему
книгу. До сих пор он ее и не раскрывал.
В жизнь Самгина бесшумно вошел Миша. Он оказался исполнительным лакеем, бумаги переписывал не быстро, но четко, без ошибок, был молчалив и смотрел в лицо Самгина красивыми глазами девушки покорно, даже как будто с обожанием. Чистенький, гладко причесанный, он сидел за маленьким столом в углу приемной,
у окна во двор, и, приподняв правое плечо, засевал бумагу аккуратными, круглыми буквами.
Попросил разрешения читать
книги и, получив его, тихо сказал...
Я
у нее денег
просил на издательство, — мечта моя —
книги издавать!
Услышит о каком-нибудь замечательном произведении —
у него явится позыв познакомиться с ним; он ищет,
просит книги, и если принесут скоро, он примется за нее,
у него начнет формироваться идея о предмете; еще шаг — и он овладел бы им, а посмотришь, он уже лежит, глядя апатически в потолок, и
книга лежит подле него недочитанная, непонятая.
Он с удовольствием приметил, что она перестала бояться его, доверялась ему, не запиралась от него на ключ, не уходила из сада, видя, что он, пробыв с ней несколько минут, уходил сам;
просила смело
у него
книг и даже приходила за ними сама к нему в комнату, а он, давая требуемую
книгу, не удерживал ее, не напрашивался в «руководители мысли», не спрашивал о прочитанном, а она сама иногда говорила ему о своем впечатлении.
Мы шли по полям, засеянным разными овощами. Фермы рассеяны саженях во ста пятидесяти или двухстах друг от друга. Заглядывали в домы; «Чинь-чинь», — говорили мы жителям: они улыбались и
просили войти. Из дверей одной фермы выглянул китаец, седой, в очках с огромными круглыми стеклами, державшихся только на носу. В руках
у него была
книга. Отец Аввакум взял
у него
книгу, снял с его носа очки, надел на свой и стал читать вслух по-китайски, как по-русски. Китаец и рот разинул.
Книга была — Конфуций.
—
У вас содержится некто Гуркевич. Так его мать
просит о свидании с ним или, по крайней мере, о том, чтобы можно было передать ему
книги.
— Женни будет с вами делиться своим журналом. А я вот буду
просить Николая Степановича еще снабжать Женичку
книгами из его библиотечки.
У него много
книг, и он может руководить Женичку, если она захочет заняться одним предметом. Сам я устарел уж, за хлопотами да дрязгами поотстал от современной науки, а Николаю Степановичу за дочку покланяюсь.
— Перестань, няня: я
у Женни
просила извинения. Мне надо кончить
книгу.
Это сторона, так сказать, статистическая, но
у раскола есть еще история, об которой из уст ихних вряд ли что можно будет узнать, — нужны
книги; а потому, кузина, умоляю вас, поезжайте во все книжные лавки и везде спрашивайте — нет ли
книг об расколе; съездите в Публичную библиотеку и, если там что найдете, велите сейчас мне все переписать, как бы это сочинение велико ни было; если есть что-нибудь в иностранной литературе о нашем расколе,
попросите Исакова выписать, но только, бога ради, —
книг,
книг об расколе, иначе я задохнусь без них ».
— Хорошо, — грустно ответил Ромашов. — Я перестану
у вас бывать. Ведь вы об этом хотели
просить меня? Ну, хорошо. Впрочем, я и сам решил прекратить мои посещения. Несколько дней тому назад я зашел всего на пять минут, возвратить Александре Петровне ее
книги, и, смею уверить вас, это в последний раз.
— Повторяю, что вы изволите ошибаться, ваше превосходительство: это ваша супруга
просила меня прочесть — не лекцию, а что-нибудь литературное на завтрашнем празднике. Но я и сам теперь от чтения отказываюсь. Покорнейшая просьба моя объяснить мне, если возможно: каким образом, за что и почему я подвергнут был сегодняшнему обыску?
У меня взяли некоторые
книги, бумаги, частные, дорогие для меня письма и повезли по городу в тачке…
Мерзость доброты на чужой счет и эта дрянная ловушка мне — все вместе вызывало
у меня чувство негодования, отвращения к себе и ко всем. Несколько дней я жестоко мучился, ожидая, когда придут короба с
книгами; наконец они пришли, я разбираю их в кладовой, ко мне подходит приказчик соседа и
просит дать ему псалтырь.
У нее был небольшой жар — незначительная простуда. Я расстался под живым впечатлением ее личности; впечатлением неприкосновенности и приветливости. В Сан-Риоле я встретил Товаля, зашедшего ко мне; увидев мое имя в
книге гостиницы, он, узнав, что я тот самый доктор Филатр, немедленно сообщил все о вас. Нужно ли говорить, что я тотчас собрался и поехал, бросив дела колонии? Совершенно верно. Я стал забывать. Биче Каваз
просила меня, если я вас встречу, передать вам ее письмо.
В последнее время я не брал
у вас денег; не делайте опыта мне их пересылать, а отдайте половину человеку, который ходил за мною, а половину — прочим слугам, которым
прошу дружески от меня поклониться: я подчас доставлял много хлопот этим бедным людям. Оставшиеся
книги примет от меня в подарок Вольдемар. К нему я пишу особо.
— Книгу-то помнишь? Ту?.. Отнял он её
у меня… Говорит — редкая, больших, дескать, денег стоит. Унёс…
Просил я его: оставь! Не согласился…
Он сам предложил Долинскому несколько редких
книг, и, столкнувшись с ним однажды вечером
у своей двери,
попросил его зайти к себе.
Нет, веяние современного образования коснулось и Обломова: он уже читал по выбору, сознательно. «Услышит о каком-нибудь замечательном произведении, —
у него явится позыв познакомиться с ним: он ищет,
просит книги, и, если принесут скоро, он примется за нее,
у него начнет формироваться идея о предмете; еще шаг, и он овладел бы им, а посмотришь, он уже лежит, глядя апатически в потолок, а
книга лежит подле него недочитанная, непонятая…
Начал
книги читать церковные — все, что были; читаю — и наполняется сердце моё звоном красоты божественного слова; жадно пьёт душа сладость его, и открылся в ней источник благодарных слёз. Бывало, приду в церковь раньше всех, встану на колени перед образом Троицы и лью слёзы, легко и покорно, без дум и без молитвы: нечего было
просить мне
у бога, бескорыстно поклонялся я ему.
Я обещал внимательно прочесть эти обе
книги и
попросить у Рубановского объяснения на все, чего не пойму; на это Рубановский с радостию согласился.
Иван Ксенофонтыч. Я ее и не слушаю, она вздорная болтунья, необразованная женщина. Только вот что, Лиза: ты теперь в таком возрасте… Молодая девушка, тебе скучно со мной, со стариком… ты, сделай милость, прыгай… веселись… влюбись в кого-нибудь, я тебя
прошу об этом. Только ты не скрывай от меня, скажи мне — я сам с тобой помолодею; я все за
книгами. Лиза,
у меня душа зачерствела.
Он
просил у своего приятеля
книг, достал их еще где-то и порядочный запас для чтения отправил от своего имени на корабль к пленнице.
— Значит, вы не читали или, э-э-э… невнимательно читали! Авто-мма-тически! Так нельзя! Вы еще раз прочтите! Вообще, господа, рекомендую. Извольте читать! Все читайте! Берите там
у меня на окне
книги и читайте. Парамонов, подите, возьмите себе
книгу! Подходцев, ступайте и вы, любезнейший! Смирнов — и вы! Все, господа!
Прошу!
Наступило утро следующего дня. Высокий цейгмейстер с трепетом сердечным стоял уже
у кабинета пасторова, осторожно стукнул в дверь пальцами и на ласковое воззвание: «Милости
просим!» — ворвался в кабинет. Глик сидел, обложенный
книгами всякого размера, как будто окруженный своими детьми разного возраста. Не успел он еще оглянуться, кто пришел, как приятель его сжимал уже его так усердно в своих объятиях, что сплющил уступы рыже-каштанового парика, прибранные с необыкновенным тщанием.
— Сначала Катя не хотела и слышать. Да она
у меня разумная такая… Романтические бредни еще с удовольствием прочтешь в
книге, а в жизни куда как не годится!.. Все дым, сударь мой!.. Господь посылает ей счастье, грех пренебрегать…
Просила только три дня сроку…
У него замерзла рука, в которой он держал
книгу, но он не хотел
просить мать, чтобы она взяла ее.