Неточные совпадения
Видел Самгин, как по снегу, там и тут, появлялись красные капли, — одна из них
упала близко около него,
на вершину тумбы, припудренную снегом, и это было так нехорошо, что он еще плотней прижался к стене.
Не было возможности дойти до
вершины холма, где стоял губернаторский дом: жарко, пот струился по лицам. Мы полюбовались с полугоры рейдом, городом, которого европейская правильная часть лежала около холма, потом велели скорее вести себя в отель, под спасительную сень, добрались до балкона и заказали завтрак, но прежде выпили множество содовой воды и едва пришли в себя. Несмотря
на зонтик, солнце жжет без милосердия ноги, спину, грудь — все, куда только
падает его луч.
С последним лучом солнца по высотам загорелись огни и нитями опоясали
вершины холмов, унизали берега — словом, нельзя было нарочно зажечь иллюминации великолепнее в честь гостей, какую японцы зажгли из страха, что вот сейчас, того гляди, гости
нападут на них.
Не раз содрогнешься, глядя
на дикие громады гор без растительности, с ледяными
вершинами, с лежащим во все лето снегом во впадинах, или
на эти леса, которые растут тесно, как тростник, деревья жмутся друг к другу, высасывают из земли скудные соки и
падают сами от избытка сил и недостатка почвы.
Днем облитые ослепительным солнечным блеском воды сверкают, как растопленное серебро; лучи снопами отвесно и неотразимо
падают на все —
на скалы,
на вершины пальм,
на палубы кораблей и, преломляясь, льют каскады огня и блеска по сторонам.
Когда страшный и премудрый дух поставил тебя
на вершине храма и сказал тебе: «Если хочешь узнать, Сын ли ты Божий, то верзись вниз, ибо сказано про того, что ангелы подхватят и понесут его, и не
упадет и не расшибется, и узнаешь тогда, Сын ли ты Божий, и докажешь тогда, какова вера твоя в Отца твоего», но ты, выслушав, отверг предложение и не поддался и не бросился вниз.
Ночью, перед рассветом, меня разбудил караульный и доложил, что
на небе видна «звезда с хвостом».
Спать мне не хотелось, и потому я охотно оделся и вышел из палатки. Чуть светало. Ночной туман исчез, и только
на вершине горы Железняк держалось белое облачко. Прилив был в полном разгаре. Вода в море поднялась и затопила значительную часть берега. До восхода солнца было еще далеко, но звезды стали уже меркнуть.
На востоке, низко над горизонтом, была видна комета. Она имела длинный хвост.
После этого мы дружно взялись за топоры. Подрубленная ель покачнулась. Еще маленькое усилие — и она стала
падать в воду. В это время Чжан Бао и Чан Лин схватили концы ремней и закрутили их за пень. Течение тотчас же начало отклонять ель к порогу, она стала описывать кривую от середины реки к берегу, и в тот момент, когда
вершина проходила мимо Дерсу, он ухватился за хвою руками. Затем я подал ему палку, и мы без труда вытащили его
на берег.
Как и надо было ожидать, к рассвету мороз усилился до — 32°С. Чем дальше мы отходили от Сихотэ-Алиня, тем ниже
падала температура. Известно, что в прибрежных странах очень часто
на вершинах гор бывает теплее, чем в долинах. Очевидно, с удалением от моря мы вступили в «озеро холодного воздуха», наполнявшего долину реки.
Рано мы легли
спать и
на другой день рано и встали. Когда лучи солнца позолотили
вершины гор, мы успели уже отойти от бивака 3 или 4 км. Теперь река Дунца круто поворачивала
на запад, но потом стала опять склоняться к северу. Как раз
на повороте, с левой стороны, в долину вдвинулась высокая скала, увенчанная причудливым острым гребнем.
После отдыха отряд наш снова тронулся в путь.
На этот раз мы
попали в бурелом и потому подвигались очень медленно. К 4 часам мы подошли к какой-то
вершине. Оставив людей и лошадей
на месте, я сам пошел наверх, чтобы еще раз осмотреться.
Не говорю о том, что крестьяне вообще поступают безжалостно с лесом, что вместо валежника и бурелома, бесполезно тлеющего, за которым надобно похлопотать, потому что он толст и тяжел, крестьяне обыкновенно рубят
на дрова молодой лес; что у старых дерев обрубают
на топливо одни сучья и
вершину, а голые стволы оставляют сохнуть и гнить; что косят траву или
пасут стада без всякой необходимости там, где пошли молодые лесные побеги и даже зарости.
А как весело ссадить косача метким выстрелом с самой
вершины огромного дерева и смотреть, как он, медленно
падая, считая сучки, как говорят, то есть валясь с сучка
на сучок, рухнет, наконец,
на землю!
Я никогда не мог равнодушно видеть не только вырубленной рощи, но даже падения одного большого подрубленного дерева; в этом падении есть что-то невыразимо грустное: сначала звонкие удары топора производят только легкое сотрясение в древесном стволе; оно становится сильнее с каждым ударом и переходит в общее содрогание каждой ветки и каждого листа; по мере того как топор прохватывает до сердцевины, звуки становятся глуше, больнее… еще удар, последний: дерево осядет, надломится, затрещит, зашумит
вершиною,
на несколько мгновений как будто задумается, куда
упасть, и, наконец, начнет склоняться
на одну сторону, сначала медленно, тихо, и потом, с возрастающей быстротою и шумом, подобным шуму сильного ветра, рухнет
на землю!..
И вдруг ему начинало представляться, что оно у него как бы внизу, — самые деревья как будто бы растут вниз, и
вершины их словно купаются в воздухе, — и он лежит
на земле потому только, что к ней чем-то прикреплен; но уничтожься эта связь — и он
упадет туда, вниз, в небо.
Когда же, бывало, натянет он
на себя свой кавалерийский мундир, а
на голову наденет медную, как жар горящую, каску с какими-то чудодейственными орлами
на вершине да войдет этаким чудаком в мамашину комнату, то Марья Петровна едва удерживалась, чтоб не
упасть в обморок от полноты чувств.
Или вот опять ветер гудёт; стоишь в лесу, наверху гул и треск, дождик льет, буря
вершины ломит, а внизу тихо, ни один сучок не шелохнется, ни одна капля дождя
на тебя не
падет… ну, и почудишься тут божьему строению!
Проснулись птицы; серые московки пуховыми шариками
падают с ветки
на ветку, огненные клесты крошат кривыми носами шишки
на вершинах сосен,
на конце сосновой лапы качается белая аполлоновка, взмахивая длинными рулевыми перьями, черный бисерный глазок недоверчиво косится
на сеть, растянутую мной.
Горы важно задумчивы. С них
на пышные зеленоватые гребни волн
упали черные тени и одевают их, как бы желая остановить единственное движение, заглушить немолчный плеск воды и вздохи пены, — все звуки, которые нарушают тайную тишину, разлитую вокруг вместе с голубым серебром сияния луны, еще скрытой за горными
вершинами.
А
на пароход этот я
попал в Царицыне, куда благополучно прибыл прямо из зеленчукских степей, из-под шатров снеговых
вершин на далеком горизонте, и
попал первым делом в Ростов, где облагообразился у парикмахера, купил прекрасные сапоги, тонкого сукна поддевку, сшитую, как тогда было модно, по-донскому,
на манер чекменя.
— Я ел землю, я был
на самом верху,
на гребне Орлиного Гнезда, и был сброшен оттуда… И как счастливо
упал! Я был уже
на вершине Орлиного Гнезда, когда у защищавшихся не было патронов, не хватало даже камней.
На самом гребне скалы меня столкнули трупом. Я,
падая, ухватился за него, и мы вместе полетели в стремнину. Ночью я пришел в себя, вылез из-под трупа и ушел к морю…
Прошло месяца три;
на батиньольских
вершинах все шло по-прежнему. Единственная перемена заключалась в том, что pigeon [голубь (франц.).] из тринадцатого нумера прискучил любовью бедной Augustine и оставленная colombine, [голубка (франц.).] написав
на дверях изменника, что он «свинья, урод и мерзавец», стала спокойно встречаться с заменившею ее новою подругою тринадцатого нумера и
спала у себя с m-lle Marie.
Потом дни через два отец свозил меня поудить и в Малую и в Большую Урему; он ездил со мной и в Антошкин враг, где
на самой
вершине горы бил сильный родник и
падал вниз пылью и пеной; и к Колоде, где родник бежал по нарочно подставленным липовым колодам; и в Мордовский враг, где ключ вырывался из каменной трещины у подошвы горы; и в Липовый, и в Потаенный колок, и
на пчельник, между ними находившийся, состоящий из множества ульев.
— Мне одно известно:
на гору идёшь — до
вершины иди,
падаешь —
падай до дна пропасти. Но сам я этому закону не следую, ибо — я ленив. Ничтожен человек, Матвей, и непонятно, почему он ничтожен? Ибо жизнь прекрасна и мир обольстителен! Сколько удовольствий дано, а — ничтожен человек! Почему? Сия загадка не разгадана.
Узнать ты должен, наконец,
Кто ты! — доселе содержал я
Тебя почти совсем как бы родного.
Но с этих пор переменилось всё!
Я повторю тебе, как ты
попал сюда:
С слугой однажды шел я из Бургоса
(Тогда еще я только что женился),
Уж смерклось, и сырой туман покрыл
Вершины гор. — Иду через кладбище,
Среди которого стояла церковь
Забытая, с худыми окнами.
Мы слышим детский плач — и
на крыльце
Находим бедного ребенка — то был ты;
Я взял тебя, принес домой — и воспитал.
Голова партии дотянулась уже до
вершины холма. Федор Бесприютный взошел туда и, остановившись
на гребне, откуда дорога
падала книзу, окинул взглядом пройденный путь, и темневшую долину, и расползшуюся партию. Затем он выпрямился и крикнул арестантам...
… Гляжу в окно — под горою буйно качается нарядный лес, косматый ветер мнёт и треплет яркие
вершины пламенно раскрашенного клёна и осин, сорваны жёлтые, серые, красные листья, кружатся,
падают в синюю воду реки, пишут
на ней пёструю сказку о прожитом лете, — вот такими же цветными словами, так же просто и славно я хотел бы рассказать то, что пережил этим летом.
Но жена не слышит, подавленная сном. Не дождавшись её ответа, Тихон Павлович встал, оделся и, сопровождаемый её храпом, вышел из комнаты
на крыльцо, постоял
на нём с минуту и отправился в сад. Уже светало. Восток бледнел, алая полоса зари лежала
на краю сизой тучи, неподвижно застывшей
на горизонте. Клёны и липы тихонько качали
вершинами; роса
падала невидимыми глазом каплями; где-то далеко трещал коростель, а за прудом в роще грустно посвистывал скворец. Свежо… И скворцу, должно быть, холодно…
Последние силы напрягает он, чтоб вскочить
на вершину горы… вскочил! Но он уж не может бежать, он
падает от изнеможения… неужто ж он так и не добежит?
Как только мы отошли от берега, мы сразу
попали в непролазную чащу: неровная почва, сухие протоки, полосы гальки, рытвины и ямы, заваленные колодником и заросшие буйными, теперь уже засохшими травами; кустарниковая ольха, перепутавшаяся с пригнутыми к земле ветвями черемушника; деревья с отмершими
вершинами и мусор, нанесенный водой, — таков поемный лес в долине реки Самарги, куда мы направились с Глеголой
на охоту.
Ночью старая — «натулившаяся» ель
упала в воду и
вершиной застряла
на камнях у левого берега, а мы, ничего не подозревая, сели в лодку и поплыли вниз по течению реки, стараясь держаться правого берега.
Дунул ветер,
на вершине липы обломился сухой сучок и, цепляясь за ветви,
упал на дорожку аллеи; из-за сарая потянуло крепким запахом мокрого орешника.
И как будто он ждал только слова — он
падает на меня, сбивая меня с ног, все такой же огромный, разбросанный и безгласный. Я с содроганием освобождаю придавленные ноги, вскакиваю и хочу бежать — куда-то в сторону от людей, в солнечную, безлюдную, дрожащую даль, когда слева,
на вершине, бухает выстрел и за ним немедленно, как эхо, два других. Где-то над головою, с радостным, многоголосым визгом, криком и воем проносится граната.
Александр Васильевич Суворов, утвердившись между тем со своим полком в Люблине — городке, составлявшем средоточие между Польшею и Литвою, — начал свои действия против конфедератов. Подобно орлу высматривал он с
вершины добычу и налетал
на нее со всего размаху. Где только появлялись партии конфедератов, генерал Суворов — он получил генеральский чин в 1770 году, после двадцатичетырехлетней примерной службы — шел туда форсированым маршем и, не дав им опомниться,
нападал, разбивал и возвращался в Люблин.
Улегшись с Пизонским
на мягкой
вершине сторожевого шалаша и уставя глаза в синее ночное небо, Маслюхин беспрестанно вздыхал и не
спал до самого света.
Злодей! он лестью приманил
К Москве свои дружины;
Он низким миром нам грозил
С кремлёвския
вершины.
«Пойду по стогнам с торжеством!
Пойду… и всё восплещет!
И в прах
падут с своим царём!..»
Пришёл… и сам трепещет;
Подвигло мщение Москву:
Вспылала пред врагами
И грянулась
на их главу
Губящими стена́ми.