Неточные совпадения
—
Про себя могу сказать одно: в сражениях не бывал-с, но в парадах закален даже сверх пропорции. Новых идей не
понимаю. Не
понимаю даже того, зачем их следует понимать-с.
— И, вдруг нахмурившись (Левин
понял, что она нахмурилась на самое
себя за то, что говорит
про себя), она переменила разговор.
Положим, я вызову на дуэль, — продолжал
про себя Алексей Александрович, и, живо представив
себе ночь, которую он проведет после вызова, и пистолет, на него направленный, он содрогнулся и
понял, что никогда он этого не сделает, — положим, я вызову его па дуэль.
Но княгиня не
понимала его чувств и объясняла его неохоту думать и говорить
про это легкомыслием и равнодушием, а потому не давала ему покоя. Она поручала Степану Аркадьичу посмотреть квартиру и теперь подозвала к
себе Левина. — Я ничего не знаю, княгиня. Делайте, как хотите, — говорил он.
— Да, вот ты бы не впустил! Десять лет служил да кроме милости ничего не видал, да ты бы пошел теперь да и сказал: пожалуйте, мол, вон! Ты политику-то тонко
понимаешь! Так — то! Ты бы
про себя помнил, как барина обирать, да енотовые шубы таскать!
Алексей Александрович, вступив в должность, тотчас же
понял это и хотел было наложить руки на это дело; но в первое время, когда он чувствовал
себя еще нетвердо, он знал, что это затрогивало слишком много интересов и было неблагоразумно; потом же он, занявшись другими делами, просто забыл
про это дело.
Действительно, мальчик чувствовал, что он не может
понять этого отношения, и силился и не мог уяснить
себе то чувство, которое он должен иметь к этому человеку. С чуткостью ребенка к проявлению чувства он ясно видел, что отец, гувернантка, няня — все не только не любили, но с отвращением и страхом смотрели на Вронского, хотя и ничего не говорили
про него, а что мать смотрела на него как на лучшего друга.
— Н-нет, — наивно и робко прошептала Соня, — только… говори, говори! Я
пойму, я
про себя все
пойму! — упрашивала она его.
Таких фраз он помнил много, хорошо пользовался ими и,
понимая, как они дешевы, называл их
про себя «медной монетой мудрости».
Викентьев одержал, по-видимому, победу — впрочем, уже подготовленную. Если обманывались насчет своих чувств Марфенька и Викентьев, то бабушка и Марья Егоровна давно
поняли, к чему это ведет, но вида друг другу и им не показывали, а сами молча, каждая
про себя, давно все обдумали, взвесили, рассчитали — и решили, что эта свадьба — дело подходящее.
— Два месяца назад я здесь стоял за портьерой… вы знаете… а вы говорили с Татьяной Павловной
про письмо. Я выскочил и, вне
себя, проговорился. Вы тотчас
поняли, что я что-то знаю… вы не могли не
понять… вы искали важный документ и опасались за него… Подождите, Катерина Николавна, удерживайтесь еще говорить. Объявляю вам, что ваши подозрения были основательны: этот документ существует… то есть был… я его видел; это — ваше письмо к Андроникову, так ли?
Да, он мнительный и болезненный и без меня с ума бы сошел; и если меня оставит, то сойдет с ума или застрелится; кажется, он это
понял и знает, — прибавила Лиза как бы
про себя и задумчиво.
— Это, голубчик, исключительная натура, совершенно исключительная, — говорил Бахарев
про Лоскутова, — не от мира сего человек… Вот я его сколько лет знаю и все-таки хорошенько не могу
понять, что это за человек. Только чувствуешь, что крупная величина перед тобой. Всякая сила дает
себя чувствовать.
«Господи! — мыслю
про себя, — о почтении людей думает в такую минуту!» И до того жалко мне стало его тогда, что, кажись, сам бы разделил его участь, лишь бы облегчить его. Вижу, он как исступленный. Ужаснулся я,
поняв уже не умом одним, а живою душой, чего стоит такая решимость.
«Ну что я в этом
понимаю, что я в этих делах разбирать могу? — в сотый раз повторял он
про себя, краснея, — ох, стыд бы ничего, стыд только должное мне наказание, — беда в том, что несомненно теперь я буду причиною новых несчастий…
Чистые в душе и сердце мальчики, почти еще дети, очень часто любят говорить в классах между
собою и даже вслух
про такие вещи, картины и образы, о которых не всегда заговорят даже и солдаты, мало того, солдаты-то многого не знают и не
понимают из того, что уже знакомо в этом роде столь юным еще детям нашего интеллигентного и высшего общества.
— Те-те-те, вот оно что! Ну, наделаешь ты теперь там дел! — пробормотал
про себя Петр Ильич. — Теперь все понятно, теперь как не
понять. Дмитрий Федорович, отдай-ка мне сейчас пистолеты, если хочешь быть человеком, — воскликнул он громко Мите, — слышишь, Дмитрий!
— И
про себя и голосом. Громко-то не могу, а все —
понять можно. Вот я вам сказывала — девочка ко мне ходит. Сиротка, значит, понятливая. Так вот я ее выучила; четыре песни она уже у меня переняла. Аль не верите? Постойте, я вам сейчас…
Про себя могу сказать с большой искренностью, что я не очень благоприятный и не очень благодарный предмет для модного психоаналитического метода исследования (это нужно
понимать гораздо шире Фрейда и современной психопатологии).
— Что он
понимает, этот малыш, — сказал он с пренебрежением. Я в это время, сидя рядом с теткой, сосредоточенно пил из блюдечка чай и думал
про себя, что я все
понимаю не хуже его, что он вообще противный, а баки у него точно прилеплены к щекам. Вскоре я узнал, что этот неприятный мне «дядя» в Киеве резал лягушек и трупы, не нашел души и не верит «ни в бога, ни в чорта».
Это самоедство все разрасталось, и доктор инстинктивно начал сторониться даже людей, которые были расположены к нему вполне искренне, как Стабровский. Доктора вперед коробила мысль, что умный поляк все видит,
понимает и
про себя жалеет его. Именно вот это сожаление убивало доктора, поднимая в нем остаток мужской гордости.
Галактион был другого мнения и стоял за бабушку. Он не мог простить Агнии воображаемой измены и держал
себя так, точно ее и на свете никогда не существовало. Девушка чувствовала это пренебрежение,
понимала источник его происхождения и огорчалась молча
про себя. Она очень любила Галактиона и почему-то думала, что именно она будет ему нужна. Раз она даже сделала робкую попытку объясниться с ним по этому поводу.
Луковников
понимал, что по-своему купцы правы, и не находил выхода. Пока лично его Мышников не трогал и оказывал ему всякое почтение, но старик ему не верил. «Из молодых да ранний, — думал он
про себя. — А все проклятый банк».
— Прост, да
про себя, Галактион Михеич. Даже весьма
понимаем. Ежели Стабровский только по двугривенному получит с каждого ведра чистого барыша, и то составит сумму… да. Сорок тысяч голеньких в год. Завод-то стоит всего тысяч полтораста, — ну, дивиденд настоящий. Мы все, братец, тоже по-своему-то рассчитали и дело вот как
понимаем… да. Конечно, у Стабровского капитал, и все для него стараются.
— Это она второй раз запивает, — когда Михайле выпало в солдаты идти — она тоже запила. И уговорила меня, дура старая, купить ему рекрутскую квитанцию. Может, он в солдатах-то другим стал бы… Эх вы-и… А я скоро помру. Значит — останешься ты один, сам
про себя — весь тут, своей жизни добытчик —
понял? Ну, вот. Учись быть самому
себе работником, а другим — не поддавайся! Живи тихонько, спокойненько, а — упрямо! Слушай всех, а делай как тебе лучше…
Князь выслушал, казалось, в удивлении, что к нему обратились, сообразил, хотя, может быть, и не совсем
понял, не ответил, но, видя, что она и все смеются, вдруг раздвинул рот и начал смеяться и сам. Смех кругом усилился; офицер, должно быть, человек смешливый, просто прыснул со смеху. Аглая вдруг гневно прошептала
про себя...
Особенно заметьте
себе, что я не упоминал
про мою ногу; ибо слишком уважаю
себя, чтобы высказать это без обиняков; но только вы один и способны
понять, что, отвергая в таком случае и мой каблук, я выказываю, может быть, чрезвычайную гордость достоинства.
Он
понимал также, что старик вышел в упоении от своего успеха; но ему все-таки предчувствовалось, что это был один из того разряда лгунов, которые хотя и лгут до сладострастия и даже до самозабвения, но и на самой высшей точке своего упоения все-таки подозревают
про себя, что ведь им не верят, да и не могут верить.
(«Впрочем, он, может быть, и совершенно верно
про себя понимает, — подумал князь, — а только не хочет высказаться и потому нарочно толкует ошибочно».)
— Это два шага, — законфузился Коля. — Он теперь там сидит за бутылкой. И чем он там
себе кредит приобрел,
понять не могу? Князь, голубчик, пожалуйста, не говорите потом
про меня здесь нашим, что я вам записку передал! Тысячу раз клялся этих записок не передавать, да жалко; да вот что, пожалуйста, с ним не церемоньтесь: дайте какую-нибудь мелочь, и дело с концом.
Приятель Евгения Павловича сделал один вопрос, но князь, кажется, на него не ответил или до того странно промямлил что-то
про себя, что офицер посмотрел на него очень пристально, взглянул потом на Евгения Павловича, тотчас
понял, для чего тот выдумал это знакомство, чуть-чуть усмехнулся и обратился опять к Аглае.
Марье Дмитриевне это до того понравилось, что она даже умилилась и подумала
про себя: «Какой же, однако, дурак должен быть Федор Иваныч: не умел такую женщину
понять!»
Марья терпеливо выслушала ворчанье и попреки старухи, а сама думала только одно: как это баушка не
поймет, что если молодые девки выскакивают замуж без хлопот, так ей надо самой позаботиться о своей голове. Не на кого больше-то надеяться… Голова у Марьи так и кружилась, даже дух захватывало. Не из важных женихов машинист Семеныч, а все-таки мужчина… Хорошо баушке Лукерье теперь бобы-то разводить, когда свой век изжила… Тятенька Родион Потапыч такой же: только
про себя и знают.
— Вот ты, Лукерья,
про каторгу раздумалась, — перебил ее Родион Потапыч, — а я вот
про нынешние порядки соображаю… Этак как раскинешь умом-то, так ровно даже ничего и не
понимаешь. В ум не возьмешь, что и к чему следует. Каторга была так каторга, солдатчина была так солдатчина, — одним словом, казенное время… А теперь-то что?.. Не то что других там судить, а у
себя в дому, как гнилой зуб во рту… Дальше-то что будет?..
— Видал я господ всяких, Степан Романыч, а все-таки не
пойму их никак… Не к тебе речь говорится, а вообще. Прежнее время взять, когда мужики за господами жили, — правильные были господа, настоящие: зверь так зверь, во всю меру, добрый так добрый, лакомый так лакомый. А все-таки не
понимал я, как это всякую совесть в
себе загасить…
Про нынешних и говорить нечего: он и зла-то не может сделать, засилья нет, а так, одно званье что барин.
— Да так. Я вижу, он
понял, что у меня нет ничего положительного,и, наконец, чувствую
про себя, что чем больше дело тянуть, тем скорее, значит,
поймет он мое бессилие. Ну, и согласился принять от него две тысячи.
— Многие из вас, господа, не
понимают этого, — сказал он, не то гневно, не то иронически взглядывая в ту сторону, где стояли члены казенной палаты, — и потому чересчур уж широкой рукой пользуются предоставленными им прерогативами. Думают только о
себе, а
про старших или совсем забывают, или не в той мере помнят, в какой по закону помнить надлежит. На будущее время все эти фанаберии должны быть оставлены. Яздесь всех критикую, я-с. А на
себя никаких критик не потерплю-с!
— Они самые-с. Позвольте вам доложить! скажем теперича хошь
про себя-с. Довольно я низкого звания человек, однако при всем том так
себя понимаю, что, кажется, тыщ бы не взял, чтобы, значит, на одной линии с мужиком идти! Помилуйте! одной, с позволения сказать, вони… И боже ты мой! Ну, а они — они ничего-с! для них это, значит, заместо как у благородных господ амбре.
В этот день артисты больше не работали. Несмотря на свой юный возраст, Сергей хорошо
понимал все роковое значение этого страшного слова «пачпорт». Поэтому он не настаивал больше на дальнейших розысках Арто, ни на мировом, ни на других решительных мерах. Но пока он шел рядом с дедушкой до ночлега, с лица его не сходило новое, упрямое и сосредоточенное выражение, точно он задумал
про себя что-то чрезвычайно серьезное и большое.
Да он ничего не
понимает, не отвечает, — прибавила она, словно
про себя.
— Я вот теперь смогу сказать кое-как
про себя,
про людей, потому что — стала
понимать, могу сравнить. Раньше жила, — не с чем было сравнивать. В нашем быту — все живут одинаково. А теперь вижу, как другие живут, вспоминаю, как сама жила, и — горько, тяжело!
— Вы меня не спрашивайте, я ничего не
понимаю. Сижу, слушаю, думаю
про себя…
Мать напряженно вслушивалась в ее речь, но ничего не
понимала, невольно повторяя
про себя одни и те же слова...
Эти слова Ромашов сказал совсем шепотом, но оба офицера вздрогнули от них и долго не могли отвести глаз друг от друга. В эти несколько секунд между ними точно раздвинулись все преграды человеческой хитрости, притворства и непроницаемости, и они свободно читали в душах друг у друга. Они сразу
поняли сотню вещей, которые до сих пор таили
про себя, и весь их сегодняшний разговор принял вдруг какой-то особый, глубокий, точно трагический смысл.
Спросите у Карпущенкова, зачем ему такое пространство земли, из которой он не извлекает никакой для
себя выгоды, он, во-первых, не
поймет вашего вопроса, а во-вторых, пораздумавши маленько, ответит вам: «Что ж, Христос с ней! разве она кому в горле встала, земля-то!» — «Да ведь нужно, любезный, устраивать тротуар, поправлять улицу перед домом, а куда ж тебе сладить с таким пространством?» — «И, батюшка! — ответит он вам, — какая у нас улица! дорога, известно,
про всех лежит, да и по ней некому ездить».
— Хорошо, — отвечал односложно Калинович, думая
про себя: «Эта несносная девчонка употребляет, кажется, все средства, чтоб сделать мой отъезд в Петербург как можно труднее, и неужели она не
понимает, что мне нельзя на ней жениться? А если
понимает и хочет взять это силой, так неужели не знает, что это совершенно невозможно при моем характере?»
Санин никак не мог
понять, что она — смеется ли над ним, или говорит серьезно? а только думал
про себя: «О, да с тобой держи ухо востро!»
— Вот вы говорите, что человек не может сам по
себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае. Я вот
про себя скажу.
Он положил
про себя, что тот бесстыдный трус;
понять не мог, как тот мог снести пощечину от Шатова; таким образом и решился наконец послать то необычайное по грубости своей письмо, которое побудило наконец самого Николая Всеволодовича предложить встречу.
Тут только в первый раз
поняла она, как далеко хватил ее Андрей Антонович, и
про себя ужаснулась.