Неточные совпадения
Полковой
командир и Вронский оба
понимали, что имя Вронского и флигель-адъютантский вензель должны много содействовать смягчению титулярного советника.
— У!….. Я тебя спрашиваю, кто твой
командир полка? Кто — я?
Понимаешь, я, я, я, я, я!.. — И Шульгович несколько раз изо всей силы ударил себя ладонью по груди.
Полковник Шульгович не
понимает диспозиции, путается, суетит людей и сам суетится, — ему уже делал два раза замечание через ординарцев
командир корпуса.
— Ну, вот. В одном полку нашей дивизии (только не в нашем) была жена полкового
командира. Рожа, я тебе скажу, Верочка, преестественная. Костлявая, рыжая, длинная, худущая, ротастая… Штукатурка с нее так и сыпалась, как со старого московского дома. Но,
понимаешь, этакая полковая Мессалина: темперамент, властность, презрение к людям, страсть к разнообразию. Вдобавок — морфинистка.
— Нет-с, это не от семьи зависит, а человеком выходит! — воскликнул Аггей Никитич. — У нас, например, некоторые ротные
командиры тоже порядочно плутовали, но я, видит бог, копейкой казенной никогда не воспользовался… А тут вдруг каким хапалом оказался!.. Просто, я вам говорю, на всю мою жизнь осрамлен!.. Как я там ни уверял всех, что это глупая выдумка почтальонов, однако все очень хорошо
понимают, что те бы выдумать не смели!
—
Понимаешь ли ты, что я, я, твой начальник, призвал тебя с тем, чтоб просить у тебя прощения! Чувствуешь ли ты это? Кто ты передо мной? червяк! меньше червяка: ты арестант! а я — божьею милостью [Буквальное выражение, впрочем в мое время употреблявшееся не одним нашим майором, а и многими мелкими
командирами, преимущественно вышедшими из нижних чинов. (Примеч. автора.)] майор. Майор!
понимаешь ли ты это?
— Потом, — продолжал Карганов, — все-таки я его доколотил. Можете себе представить, год прошел, а вдруг опять Хаджи-Мурат со своими абреками появился, и сказал мне
командир: «Ты его упустил, ты его и лови, ты один его в лицо знаешь»… Ну и теперь я не
пойму, как он тогда жив остался! Долго я его искал, особый отряд джигитов для него был назначен, одним таким отрядом командовал я, ну нашел. Вот за него тогда это и получил, — указал он на Георгия.
На вечернем учении повторилось то же. Рота
поняла, в чем дело. Велиткин пришел с ученья туча тучей, лег на нары лицом в соломенную подушку и на ужин не ходил. Солдаты шептались, но никто ему не сказал слова. Дело начальства наказывать, а смеяться над бедой грех — такие были старые солдатские традиции. Был у нас барабанщик, невзрачный и злополучный с виду, еврей Шлема Финкельштейн. Его перевели к нам из пятой роты, где над ним издевались
командир и фельдфебель, а здесь его приняли как товарища.
Бывало,
командир подзовет меня и спросит: «Как звать собаку?» — «Чудак, мол, ваше благородие!» А ён, покелича не
поймет, и обижается, думает, его чудаком-то зовут…
Понимая, что военная служба представляет мне единственно доступную дорогу, я, конечно, был очень рад предложению такого любезного
командира, каким был Карл Федорович.
Стрелки стояли во фронте. Венцель, что-то хрипло крича, бил по лицу одного солдата. С помертвелым лицом, держа ружье у ноги и не смея уклоняться от ударов, солдат дрожал всем телом. Венцель изгибался своим худым и небольшим станом от собственных ударов, нанося их обеими руками, то с правой, то с левой стороны. Кругом все молчали; только и было слышно плесканье да хриплое бормотанье разъяренного
командира. У меня потемнело в глазах, я сделал движение. Житков
понял его и изо всех сил дернул за полотнище.
Алексей. Да… Очень я был бы хорош, если бы пошел в бой с таким составом, который мне послал Господь Бог в вашем лице. Но, господа, то, что простительно юноше-добровольцу, непростительно (третьему офицеру) вам, господин поручик! Я думал, что каждый из вас
поймет, что случилось несчастье, что у
командира вашего язык не поворачивается сообщить позорные вещи. Но вы недогадливы. Кого вы желаете защищать? Ответьте мне.
— Да, кто не служил в кавалерии, тот никогда не
поймет нашего брата. — Он сел верхом на стул и, выставив нижнюю челюсть, заговорил басом. — Едешь, бывало, перед эскадроном, под тобой чорт, а не лошадь, в ланцадах вся; сидишь, бывало, этак чортом. Подъедет эскадронный
командир на смотру. «Поручик, говорит, пожалуйста — без вас ничего не будет — проведите эскадрон церемониалом». Хорошо, мол, а уж тут — есть! Оглянешься, крикнешь, бывало, на усачей своих. Ах, чорт возьми, времечко было!
И чем выше дано человеку звание, тем больше следует напущать страху, чтобы народ
понимал и боялся! — философствовал Федотов, державшийся самых непоколебимых принципов насчет спасительности страха и очень недовольный новыми порядками, которые заведены на «Коршуне» благодаря
командиру.
Ничего нельзя было
понять. Валились вокруг убитые и раненые, люди метались, ища прикрытия. Лес быстро и мерно тикал невидимыми пулеметами, трещал залпами.
Командир, задыхаясь, крикнул...
Но все
понимали, что этого сделать невозможно: в соседнем госпитале был доктор Султанов, была сестра Новицкая; с ними наш корпусный
командир вовсе не желал расставаться; пусть уж лучше больная «святая скотинка» поваляется сутки на голых досках, не пивши, без врачебной помощи.
Гордились своим
командиром и офицеры. Особенно благоговел перед Александром Васильевичем Николай Петрович Лопухин. Он видел в нем свой идеал и старался не только исполнением, но даже предупреждением его распоряжений всецело
понять их дух и целью приблизиться к этому идеалу.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой
командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо
поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
Батальонный
командир понял веселую иронию и засмеялся.
Полковой
командир, в ту самую минуту, как он услыхал стрельбу и крик сзади,
понял, что́ случилось что-нибудь ужасное с его полком, и мысль, что он, примерный, много лет служивший, ни в чем не виноватый офицер, мог быть виновен перед начальством в оплошности или нераспорядительности, так поразила его, что в ту же минуту, забыв и непокорного кавалериста-полковника и свою генеральскую важность, а главное — совершенно забыв про опасность и чувство самосохранения, он, ухватившись за луку седла и шпоря лошадь, поскакал к полку под градом обсыпа̀вших, но счастливо миновавших его пуль.
Полуграмотный, выслужившийся из солдат
командир того батальона, в который был зачислен Мигурский,
понимал положение бывшего богатого, образованного молодого человека, лишившегося всего, жалел его и уважал и делал ему всякого рода послабления.
Как я
понял тогда причину его поступка, она была в том, что ротный
командир его, человек всегда внешне спокойный, в продолжение нескольких месяцев своим тихим, ровным голосом, требующим беспрекословного повиновения и повторения тех работ, которые писарь считал правильно исполненными, довел его до высшей степени раздражения.