Неточные совпадения
Он, как доживший, не глупый и не больной человек, не верил в медицину и в душе злился на всю эту комедию, тем более, что едва ли не он один вполне
понимал причину
болезни Кити.
Базарову становилось хуже с каждым часом;
болезнь приняла быстрый ход, что обыкновенно случается при хирургических отравах. Он еще не потерял памяти и
понимал, что ему говорили; он еще боролся. «Не хочу бредить, — шептал он, сжимая кулаки, — что за вздор!» И тут же говорил...
Революцию нельзя
понять иначе как
болезнь, как воспаление общественного организма…
«Кончу университет и должен буду служить интересам этих быков. Женюсь на дочери одного из них, нарожу гимназистов, гимназисток, а они, через пятнадцать лет, не будут
понимать меня. Потом — растолстею и, может быть, тоже буду высмеивать любознательных людей. Старость.
Болезни. И — умру, чувствуя себя Исааком, принесенным в жертву — какому богу?»
— До чего несчастны мы, люди, милейший мой Иван Кириллович… простите! Клим Иванович, да, да… Это
понимаешь только вот накануне конца, когда подкрадывается тихонько какая-то
болезнь и нашептывает по ночам, как сводня: «Ах, Захар, с какой я тебя дамочкой хочу познакомить!» Это она — про смерть…
— Ах, оставь! Ты не
понимаешь. Тут не должно быть
болезней, болей, ничего грязного…
В течение пяти недель доктор Любомудров не мог с достаточной ясностью определить
болезнь пациента, а пациент не мог
понять, физически болен он или его свалило с ног отвращение к жизни, к людям? Он не был мнительным, но иногда ему казалось, что в теле его работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов. В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом, знакомые лица, фразы.
«Макаров говорил, что донжуан — не распутник, а — искатель неведомых, неиспытанных ощущений и что такой же страстью к поискам неиспытанного, вероятно, болеют многие женщины, например — Жорж Занд, — размышлял Самгин. — Макаров, впрочем, не называл эту страсть
болезнью, а Туробоев назвал ее «духовным вампиризмом». Макаров говорил, что женщина полусознательно стремится раскрыть мужчину до последней черты, чтоб
понять источник его власти над нею,
понять, чем он победил ее в древности?»
Добрые люди
понимали ее не иначе, как идеалом покоя и бездействия, нарушаемого по временам разными неприятными случайностями, как то:
болезнями, убытками, ссорами и, между прочим, трудом.
Между тем мать медленно умирала той же
болезнью, от которой угасала теперь немногими годами пережившая ее дочь. Райский
понял все и решился спасти дитя.
— Ее нет — вот моя
болезнь! Я не болен, я умер: и настоящее мое, и будущее — все умерло, потому что ее нет! Поди, вороти ее, приведи сюда — и я воскресну!.. А он спрашивает, принял ли бы я ее! Как же ты роман пишешь, а не умеешь
понять такого простого дела!..
— Ах, Борис, и ты не
понимаешь! — почти с отчаянием произнес Козлов, хватаясь за голову и ходя по комнате. — Боже мой! Твердят, что я болен, сострадают мне, водят лекарей, сидят по ночам у постели — и все-таки не угадывают моей
болезни и лекарства, какое нужно, а лекарство одно…
Он
понял все: ее лаконическую записку, ее
болезнь — и появление Тушина на дне обрыва, вместо ее самой.
Лишь только вышли за бар, в открытое море, Гошкевич отдал обычную свою дань океану; глядя на него, то же сделал, с великим неудовольствием, отец Аввакум. Из неморяков меня только одного ни разу не потревожила морская
болезнь: я не испытал и не
понял ее.
Кроме того, было прочтено дьячком несколько стихов из Деяний Апостолов таким странным, напряженным голосом, что ничего нельзя было
понять, и священником очень внятно было прочтено место из Евангелия Марка, в котором сказано было, как Христос, воскресши, прежде чем улететь на небо и сесть по правую руку своего отца, явился сначала Марии Магдалине, из которой он изгнал семь бесов, и потом одиннадцати ученикам, и как велел им проповедывать Евангелие всей твари, причем объявил, что тот, кто не поверит, погибнет, кто же поверит и будет креститься, будет спасен и, кроме того, будет изгонять бесов, будет излечивать людей от
болезни наложением на них рук, будет говорить новыми языками, будет брать змей и, если выпьет яд, то не умрет, а останется здоровым.
— Я не
понимаю, Зося, что у тебя за пристрастие к этому… невозможному человеку, чтобы не сказать больше, — говорил иногда Привалов, пользуясь подвернувшейся минутой раздумья. — Это какая-то
болезнь…
Доктор Герценштубе и встретившийся Ивану Федоровичу в больнице врач Варвинский на настойчивые вопросы Ивана Федоровича твердо отвечали, что падучая
болезнь Смердякова несомненна, и даже удивились вопросу: «Не притворялся ли он в день катастрофы?» Они дали ему
понять, что припадок этот был даже необыкновенный, продолжался и повторялся несколько дней, так что жизнь пациента была в решительной опасности, и что только теперь, после принятых мер, можно уже сказать утвердительно, что больной останется в живых, хотя очень возможно (прибавил доктор Герценштубе), что рассудок его останется отчасти расстроен «если не на всю жизнь, то на довольно продолжительное время».
— Мне сегодня необыкновенно легче, но я уже знаю, что это всего лишь минута. Я мою
болезнь теперь безошибочно
понимаю. Если же я вам кажусь столь веселым, то ничем и никогда не могли вы меня столь обрадовать, как сделав такое замечание. Ибо для счастия созданы люди, и кто вполне счастлив, тот прямо удостоен сказать себе: «Я выполнил завет Божий на сей земле». Все праведные, все святые, все святые мученики были все счастливы.
Вы не медик, милостивый государь; вы
понять не можете, что происходит в душе нашего брата, особенно на первых порах, когда он начинает догадываться, что болезнь-то его одолевает.
Тут только я
поняла, что эта собачка —
болезнь моя и что в царстве небесном ей уже места не будет.
Кирсанов, сказав слуге, чтобы вывести осевшего Полозова, уже благодарил их за проницательность, с какою они отгадали его намерение,
поняли, что причина
болезни нравственное страдание, что нужно запугать упрямца, который иначе действительно погубил бы дочь.
— Жаль, что мы незнакомы с вами, — начал он: — медику нужно доверие; а может быть, мне и удастся заслужить ваше. Они не
понимают вашей
болезни, тут нужна некоторая догадливость. Слушать вашу грудь, давать вам микстуры — совершенно напрасно. Нужно только одно: знать ваше положение и подумать вместе, можно ли что-нибудь сделать. Вы будете помогать мне в этом?
Надобно же отыскать
болезнь; пользовавший врач придумал: atrophia nervorum «прекращение питания нервов»; бывает ли на свете такая
болезнь, или нет, мне неизвестно, но если бывает, то уж и я
понимаю, что она должна быть неизлечима.
Однако ж ее слова были столь несообразны ни с чем, что мать, не отходившая от ее постели, могла
понять из них только то, что дочь ее была смертельно влюблена во Владимира Николаевича и что, вероятно, любовь была причиною ее
болезни.
Огареву моя ссора с Белинским была очень прискорбна, он
понимал, что нелепое воззрение у Белинского была переходная
болезнь, да и я
понимал, но Огарев был добрее.
В их решении лежало верное сознание живой души в народе, чутье их было проницательнее их разумения. Они
поняли, что современное состояние России, как бы тягостно ни было, — не смертельная
болезнь. И в то время как у Чаадаева слабо мерцает возможность спасения лиц, а не народа — у славян явно проглядывает мысль о гибели лиц, захваченных современной эпохой, и вера в спасение народа.
— Устенька, вы уже большая девушка и
поймете все, что я вам скажу… да. Вы знаете, как я всегда любил вас, — я не отделял вас от своей дочери, но сейчас нам, кажется, придется расстаться. Дело в том, что
болезнь Диди до известной степени заразительна, то есть она может передаться предрасположенному к подобным страданиям субъекту. Я не желаю и не имею права рисковать вашим здоровьем. Скажу откровенно, мне очень тяжело расставаться, но заставляют обстоятельства.
— Что сегодня? — встрепенулся было Ганя и вдруг набросился на князя. — А,
понимаю, вы уж и тут!.. Да что у вас, наконец,
болезнь это, что ли, какая? Удержаться не можете? Да ведь
поймите же наконец, ваше сиятельство…
— Не
понимаю. Мне всегда тяжело и беспокойно смотреть на такую природу в первый раз; и хорошо, и беспокойно; впрочем, все это еще в
болезни было.
А князь стал, наконец, до того расстроен, что когда, часа два спустя, к нему прибежал посланный от Коли с известием о
болезни отца, то в первую минуту он почти не мог
понять, в чем дело.
— Я эту
болезнь понимаю, только немцы ее лечить не могут, а тут надо какого-нибудь доктора из духовного звания, потому что те в этих примерах выросли и помогать могут; я сейчас пошлю туда русского доктора Мартын-Сольского.
— Вот я именно и не знаю, как начать-то, — сказала Женька нерешительно. — Вот что, Сергей Иванович, больная я…
Понимаете? — нехорошо больна… Самою гадкою
болезнью… Вы знаете, — какой?
— Конечно, мы сами мало в этом
понимаем, но господа тут на похоронах разговаривали: ножки ведь у них от ран изволили болеть, и сколько они тоже лечили эту
болезнь, почесть я каждую неделю в город за лекарством для них от этого ездил!..
Не знаю,
поняла ли Нелли все, что я ей говорил. Я был взволнован и от рассказа и от недавней
болезни; но я бросился к Наташе. Было уже поздно, час девятый, когда я вошел к ней.
— Так, так.
Понимаю. Самая опасная
болезнь — опаснее я ничего не знаю… — засмеялся, тончайшей бумажной рукой быстро написал что-то, отдал листок I; написал — отдал мне.
Ну еще бы не
понять. Помню, я подумал: «Такая у него нелепая, асимметричная внешность и такой правильно мыслящий ум». И оттого он так близок мне — настоящему мне (я все же считаю прежнего себя — настоящим, все теперешнее — это, конечно, только
болезнь).
Но он только сердито шлепнул губами, мотнул головой и побежал дальше. И тут я — мне невероятно стыдно записывать это, но мне кажется: я все же должен, должен записать, чтобы вы, неведомые мои читатели, могли до конца изучить историю моей
болезни — тут я с маху ударил его по голове. Вы
понимаете — ударил! Это я отчетливо помню. И еще помню: чувство какого-то освобождения, легкости во всем теле от этого удара.
— Да и вообще ваше поведение… — продолжал жестоким тоном Шульгович. — Вот вы в прошлом году, не успев прослужить и года, просились, например, в отпуск. Говорили что-то такое о
болезни вашей матушки, показывали там письмо какое-то от нее. Что ж, я не смею,
понимаете ли — не смею не верить своему офицеру. Раз вы говорите — матушка, пусть будет матушка. Что ж, всяко бывает. Но знаете — все это как-то одно к одному, и,
понимаете…
Он назвал
болезнь по имени, но Ольга не
поняла.
«И как ведь скончалась-то, именно только праведники такой кончины удостоиваются! — лгал он самому себе, сам, впрочем, не
понимая, лжет он или говорит правду, — без
болезни, без смуты… так! Вздохнула — смотрим, а ее уж и нет! Ах, маменька, маменька! И улыбочка на лице, и румянчик… И ручка сложена, как будто благословить хочет, и глазки закрыла… адье!»
— А если я все-таки еду обратно, — продолжал Нилов, — то… видите ли… Здесь есть многое, чего я искал, но… этого не увезешь с собою… Я уже раз уезжал и вернулся… Есть такая
болезнь… Ну, все равно. Не знаю,
поймете ли вы меня теперь. Может, когда-нибудь
поймете. На родине мне хочется того, что есть здесь… Свободы, своей,
понимаете? Не чужой… А здесь… Здесь мне хочется родины…
Он ничего не
понимал в этом деле: больных без
болезни, огорченных без горя, или, наоборот, заболевающих от беспричинной грусти и грустных от небывалой или незаметной
болезни — он не встречал во всю свою жизнь.
Болезни его никто
понять не мог, но это просто была нервная горячка.
Степан Михайлович не плакал, не сидел беспрестанно над больным, но едва ли не больше всех страдал душою; он хорошо
понимал причину
болезни.
— Не перебивайте меня! Вы
понимаете: обед стоял на столе, в кухне топилась плита! Я говорю, что на них напала
болезнь! Или, может быть, не
болезнь, а они увидели мираж! Красивый берег, остров или снежные горы! Они поехали на него все…
Эта дипломатическая неточность, или, короче говоря, безвредная ложь, надеюсь, не имеет значения? — спросил Филатр; затем продолжал писать и читать: «…родственник, Томас Гарвей, вручитель сего письма, нуждается в путешествии на обыкновенном парусном судне. Это ему полезно и необходимо после
болезни. Подробности он сообщит лично. Как я его
понял, он не прочь бы сделать рейс-другой в каюте…»
Пережитая
болезнь открыла мне глаза на многое, чего я раньше не
понимал и не замечал.
Газета трактовала о герцеговинском восстании и что-то такое о Сербии. Я за время своей
болезни отстал от печатной бумаги и никак не мог
понять, что могло интересовать Пепку.
Болезнь не свой брат, я
понимаю.
— Разве я не
понимаю, что ты задумала, подлая! — кричал старик жалобно и зло. — Отчего у меня
болезнь? Чем отравляешь?