Неточные совпадения
Вронский никогда не знал семейной
жизни. Мать его была в молодости блестящая светская женщина, имевшая во время замужества, и в особенности после, много романов, известных всему свету. Отца
своего он почти не
помнил и был воспитан в Пажеском Корпусе.
— Ах, извините, mon ange… Я боялась вам высказаться откровенно, но теперь должна сознаться, что Сергей Александрыч действительно немного того… как вам сказать… ну, недалек вообще (Хина повертела около
своего лба пальцем). Если его сравнить, например, с Александром Павлычем… Ах, душечка, вся наша
жизнь есть одна сплошная ошибка! Давно ли я считала Александра Павлыча гордецом…
Помните?.. А между тем он совсем не горд, совсем не горд… Я жестоко ошиблась. Не горд и очень умен…
А Дмитрий Федорович, которому Грушенька, улетая в новую
жизнь, «велела» передать
свой последний привет и заказала
помнить навеки часок ее любви, был в эту минуту, ничего не ведая о происшедшем с нею, тоже в страшном смятении и хлопотах.
— Гм, гм! — промычал Ракитин, смеясь, — зарезала братца Митеньку, да еще велит на всю
жизнь свою помнить. Экое плотоядие!
— Алешечка, поклонись
своему братцу Митеньке, да скажи ему, чтобы не
поминал меня, злодейку
свою, лихом. Да передай ему тоже моими словами: «Подлецу досталась Грушенька, а не тебе, благородному!» Да прибавь ему тоже, что любила его Грушенька один часок времени, только один часок всего и любила — так чтоб он этот часок всю
жизнь свою отселева
помнил, так, дескать, Грушенька на всю
жизнь тебе заказала!..
О грозе со снегом он сказал, что раньше гром и молния были только летом, зимние же грозы принесли с собой русские. Эта гроза была третья, которую он
помнил за всю
свою жизнь.
— Эх, голубчик, чего ты убиваешься? Али наших сестер цыганок не ведаешь? Нрав наш таков, обычай. Коли завелась тоска-разлучница, отзывает душеньку во чужу-дальню сторонушку — где уж тут оставаться? Ты Машу
свою помни — другой такой подруги тебе не найти — и я тебя не забуду, сокола моего; а
жизнь наша с тобой кончена!
Бедная Саша, бедная жертва гнусной, проклятой русской
жизни, запятнанной крепостным состоянием, — смертью ты вышла на волю! И ты еще была несравненно счастливее других: в суровом плену княгининого дома ты встретила друга, и дружба той, которую ты так безмерно любила, проводила тебя заочно до могилы. Много слез стоила ты ей; незадолго до
своей кончины она еще
поминала тебя и благословляла память твою как единственный светлый образ, явившийся в ее детстве!
Целую ночь Савельцев совещался с женою, обдумывая, как ему поступить. Перспектива солдатства, как зияющая бездна, наводила на него панический ужас. Он слишком живо
помнил солдатскую
жизнь и
свои собственные подвиги над солдатиками — и дрожал как лист при этих воспоминаниях.
В одно время здесь собралась группа молодежи. Тут был, во — первых, сын капитана, молодой артиллерийский офицер. Мы
помнили его еще кадетом, потом юнкером артиллерийского училища. Года два он не приезжал, а потом явился новоиспеченным поручиком, в свежем с иголочки мундире, в блестящих эполетах и сам весь свежий, радостно сияющий новизной
своего положения, какими-то обещаниями и ожиданиями на пороге новой
жизни.
Они рассказывали о
своей скучной
жизни, и слышать это мне было очень печально; говорили о том, как живут наловленные мною птицы, о многом детском, но никогда ни слова не было сказано ими о мачехе и отце, — по крайней мере я этого не
помню. Чаще же они просто предлагали мне рассказать сказку; я добросовестно повторял бабушкины истории, а если забывал что-нибудь, то просил их подождать, бежал к бабушке и спрашивал ее о забытом. Это всегда было приятно ей.
Ах! чем бы
жизнь нам
помянуть —
Не будь у нас тех дней,
Когда, урвавшись как-нибудь
Из родины
своейИ скучный север миновав,
Примчимся мы на юг.
И позабудь, — говорит, — как ты у меня жила, потому что не для тебя я это делала; я себя только тешила, а ты не должна никогда об такой
жизни и думать, и всегда ты
помни свое ничтожество, и из какого ты звания»…
Лихонин говорил правду. В
свои студенческие годы и позднее, будучи оставленным при университете, Ярченко вел самую шалую и легкомысленную
жизнь. Во всех трактирах, кафешантанах и других увеселительных местах хорошо знали его маленькую, толстую, кругленькую фигурку, его румяные, отдувшиеся, как у раскрашенного амура, щеки и блестящие, влажные, добрые глаза,
помнили его торопливый, захлебывающийся говор и визгливый смех.
—
Помни, что Коронат все-таки выполнит
свое намерение, что упорство твое, в сущности, ничего не изменит, что оно только введет в существование твоего сына элемент нужды и что это несомненно раздражит его характер и отзовется на всей его дальнейшей
жизни!
Помню секретаря, у которого щека была насквозь прогрызена фистулою и весь организм поражен трясением и который, за всем тем, всем
своим естеством, казалось, говорил:"Погоди, ужо я завяжу тебе узелочек на память, и будешь ты всю
жизнь его развязывать!"
Но и в остроге ему будет чем
свою жизнь помянуть да порассказать"прочиим каторжныим", как поп его истинным сыном церкви величал да просвирами жаловал, а ты и на теплой печи, с Маремьяной Маревной лежа, ничего, кроме распостылого острога, не обретешь!
Помнил ли я ее? О да, я
помнил ее! Я
помнил, как, бывало, просыпаясь ночью, я искал в темноте ее нежные руки и крепко прижимался к ним, покрывая их поцелуями. Я
помнил ее, когда она сидела больная перед открытым окном и грустно оглядывала чудную весеннюю картину, прощаясь с нею в последний год
своей жизни.
В одиннадцать часов он выходил на прогулку.
Помня завет отца, он охранял
свое здоровье от всяких случайностей. Он инстинктивно любил
жизнь, хотя еще не знал ее. Поэтому он был в высшей степени аккуратен и умерен в гигиеническом смысле и считал часовую утреннюю прогулку одним из главных предохранительных условий в этом отношении. На прогулке он нередко встречался с отцом (он даже искал этих встреч), которому тоже предписаны были ежедневные прогулки для предупреждения излишнего расположения к дебелости.
«Я замедлил Вам ответом, ибо Екатерина Филипповна весь сегодняшний день была столь ослабшею после вчерашнего, довольно многолюдного, у нас собрания, что вечером токмо в силах была продиктовать желаемые Вами ответы. Ответ о Лябьевых: благодарите за них бога; путь их хоть умален, но они не погибнут и в конце
жизни своей возрадуются, что великим несчастием господь смирил их. Ответ о высокочтимой Сусанне Николаевне: блюдите о ней,
мните о ней каждоминутно и раскройте к ней всю Вашу душевную нежность».
Помню, как он яростно оглядывался кругом, осматривая любопытную толпу, и разевал
свой горбатый клюв, готовясь дорого продать
свою жизнь.
Солдатка Аксинья тоже повыла, узнав о смерти «любимого мужа, с которым» она «пожила только один годочек». Она жалела и мужа и всю
свою погубленную
жизнь. И в
своем вытье
поминала «и русые кудри Петра Михайловича, и его любовь, и
свое горькое житье с сиротой Ванькой» и горько упрекала «Петрушу за то, что он пожалел брата, а не пожалел ее горькую, по чужим людям скитальщицу».
— Кто мы есть? Народ, весьма примученный тяжёлою
жизнью, ничем не вооружённый, голенький, сиротский, испуганный народ, азбучно говоря! Родства
своего не
помним, наследства никакого не ожидаем, живём вполне безнадёжно, день да ночь — сутки прочь, и все — авось, небось да как-нибудь — верно? Конечно —
жизнь каторжная, скажем даже — анафемская
жизнь! Но — однакоже и лентяи ведь и лежебоки, а? Ведь этого у нас не отнимешь, не скроешь, так ли?
Отец мой Пугачева-изверга
помнит, а деда моего вместе с барином, Матвеем Никитичем, — дай бог им царство небесное — Пугач на одной осине повесил, за что родитель мой от покойного барина, Афанасья Матвеича, не в пример другим был почтен: камардином служил и дворецким
свою жизнь скончал.
Он проснулся к
жизни совершенным ребенком, и
жизнь медленно вступала в права
свои; он выздоравливал два месяца; казалось, он ничего прошедшего не
помнил.
Он
помнил мельчайшие подробности из
жизни своих домашних, но выбирал те именно случаи, которые могли подтвердить его подозрения.
— Как бы то ни было, приходится проститься с мыслями о счастье, — сказал он, глядя на улицу. — Его нет. Его не было никогда у меня и, должно быть, его не бывает вовсе. Впрочем, раз в
жизни я был счастлив, когда сидел ночью под твоим зонтиком.
Помнишь, как-то у сестры Нины ты забыла
свой зонтик? — спросил он, обернувшись к жене. — Я тогда был влюблен в тебя и,
помню, всю ночь просидел под этим зонтиком и испытывал блаженное состояние.
— Или — думал: «Поживем немного, я буду тебя любить, сколько ты захочешь, а потом ты дашь мне денег на лодку, снасти и на кусок земли, я ворочусь тогда в
свой добрый край и всегда, всю
жизнь буду хорошо
помнить о тебе…»
Мой отец
В Волынии провел остаток
жизни,
В поместиях, дарованных ему
Баторием. Уединен и тих,
В науках он искал себе отрады;
Но мирный труд его не утешал:
Он юности
своей отчизну
помнил,
И до конца по ней он тосковал.
— Вы не
жизнь строили — вы помойную яму сделали! Грязищу и духоту развели вы делами
своими. Есть у вас совесть?
Помните вы бога? Пятак — ваш бог! А совесть вы прогнали… Куда вы ее прогнали? Кровопийцы! Чужой силой живете… чужими руками работаете! Сколько народу кровью плакало от великих дел ваших? И в аду вам, сволочам, места нет по заслугам вашим… Не в огне, а в грязи кипящей варить вас будут. Веками не избудете мучений…
Мало-помалу он перешел на другие темы, заговорил о науке, о
своей диссертации, которая понравилась в Петербурге; он говорил с увлечением и уже не
помнил ни о моей сестре, ни о
своем горе, ни обо мне.
Жизнь увлекала его. У той — Америка и кольцо с надписью, думал я, а у этого — докторская степень и ученая карьера, и только я и сестра остались при старом.
Я справедлив, все, что я говорю, это полезно, и если ты хочешь себе добра, то ты должен всю
свою жизнь помнить то, что я говорил тебе и говорю.
Потапыч. И какое трогательное поучение делают, когда замуж отдают! Вы, говорят, жили у меня в богатстве и в роскоши и ничего не делали; теперь ты выходишь за бедного, и живи всю
жизнь в бедности, и работай, и
свой долг исполняй. И позабудь, говорят, как ты у меня жила, потому что не для тебя я это делала: я себя только тешила, а ты не должна никогда об такой
жизни и думать, и всегда ты
помни свое ничтожество, и из какого ты звания. И так чувствительно, даже у самих слезки.
Долгов, подобно Бегушеву, также склонил
свою голову; видимо, что
жизнь сильно
помяла его.
Татьяна Васильевна, в
свою очередь, грустно размышляла: «Итак, вот ты, поэзия, на суд каких людей попадаешь!» Но тут же в утешение себе она припомнила слова
своего отца-масона, который часто говаривал ей: «Дух наш посреди земной
жизни замкнут, оскорбляем и бесславим!.. Терпи и
помни, что им только одним и живет мир! Всем нужно страдать и стремиться воздвигнуть новый храм на развалинах старого!»
— За границей! Ну да, ну да! Я непременно поеду за границу. Я
помню, когда я был за границей в двадцатых годах, там было у-ди-ви-тельно весело. Я чуть-чуть не женился на одной виконтессе, француженке. Я тогда был чрезвычайно влюблен и хотел посвятить ей всю
свою жизнь. Но, впрочем, женился не я, а другой и восторжествовал, один немецкий барон; он еще потом некоторое время в сумасшедшем доме сидел.
Ровно в одиннадцать часов зазвенел колокольчик. Через минуту она в первый раз показалась на пороге моей комнаты. О, как я
помню ее бледное лицо, когда она, волнуясь и стыдясь (да, стыд сменил ее вчерашнее выражение), молча стояла в дверях! Она точно не смела войти в эту комнату, где нашла потом
свое счастье, единственную
свою светлую полосу
жизни и… гибель. Не ту гибель, о которой говорил Бессонов… Я не могу писать об этом. Я подожду и успокоюсь.
Я не раз слыхал, что в
свое время Иван Неофитович был одним из лучших танцоров на балах Московского Благородного Собрания. Он прекрасно владел французским языком и всю
жизнь до глубокой старости с зеленым зонтиком на глазах продолжал читать «Journal des Debats. Высокого роста, но и когда я его
помню, человеком лет 45-ти, он уже был нетверд на ногах и ходил, как люди сильно выпившие, зигзагами.
Приходил к нам и весьма способный и энергичный, Шекспиру и в особенности Байрону преданный, Студицкий. Жаль, что в настоящее время я не
помню ни одного из превосходных его стихотворных переводов еврейских мелодий Байрона. Вынужденный тоже давать уроки, он всем выхвалял поэтический талант одного из
своих учеников, помнится, Карелина. Из приводимых Студицким стихов юноши, в которых говорится о противоположности чувств, возбуждаемых в нем окружающим его буйством
жизни, я
помню только четыре стиха...
— Вы не так меня поняли! Я евангелие знаю и Марию Магдалину
помню и грешницу, которой фарисеи искушали Христа. Я спросить вас хотел, не имеете ли вы обиды на бога за
жизнь свою, нет ли сомнения в доброте его?
— И с мудрецами храма, — говорил Ларион, — как дитя, беседовал Христос, оттого и показался им выше их в простой мудрости
своей. Ты, Мотя,
помни это и старайся сохранить в душе детское твоё во всю
жизнь, ибо в нём — истина!
Родители ее принадлежали и к старому и к новому веку; прежние понятия, полузабытые, полустертые новыми впечатлениями
жизни петербургской, влиянием общества, в котором Николай Петрович по чину
своему должен был находиться, проявлялись только в минуты досады, или во время спора; они казались ему сильнейшими аргументами, ибо он
помнил их грозное действие на собственный ум, во дни его молодости; Катерина Ивановна была дама не глупая, по словам чиновников, служивших в канцелярии ее мужа; женщина хитрая и лукавая, во мнении других старух; добрая, доверчивая и слепая маменька для бальной молодежи… истинного ее характера я еще не разгадал; описывая, я только буду стараться соединить и выразить вместе все три вышесказанные мнения… и если выдет портрет похож, то обещаюсь идти пешком в Невский монастырь — слушать певчих!..
Дульчин. Только ты
помни, что это твоя последняя жертва. Теперь для меня настанет трудовая
жизнь; труд, и труд постоянный, беспрерывный: я обязан примирить тебя с родными и знакомыми, обязан поправить твое состояние, это мой долг, моя святая обязанность. Успокой
своих родных, пригласи их всех как-нибудь на днях, хоть в воскресенье. Я не только их не видывал, я даже по именам их не знаю, а надо же мне с ними познакомиться.
Первая светская книга, которую маленький герой наш, читая и читая, наизусть вытвердил, была Езоповы «Басни»: отчего во всю
жизнь свою имел он редкое уважение к бессловесным тварям,
помня их умные рассуждения в книге греческого мудреца, и часто, видя глупости людей, жалел, что они не имеют благоразумия скотов Езоповых.
Послушай!
Жизнь его
Мне собственной моей дороже
жизни!
Сокровища не знаю я такого,
Которого б не отдал за него!
Скажи
своим товарищам, скажи им —
И
помни сам, — нет почестей таких,
Какими бы я щедро не осыпал
Спасителя его!
—
Жизнь моя! — прошептал Ордынов, у которого зрение помутилось и дух занялся. — Радость моя! — говорил он, не зная слов
своих, не
помня их, не понимая себя, трепеща, чтоб одним дуновением не разрушить обаяния, не разрушить всего, что было с ним и что скорее он принимал за видение, чем за действительность: так отуманилось все перед ним! — Я не знаю, не понимаю тебя, я не
помню, что ты мне теперь говорила, разум тускнеет мой, сердце ноет в груди, владычица моя!..
Ефимка бывал очень доволен аристократическими воспоминаниями и обыкновенно вечером в первый праздник, не совсем трезвый, рассказывал кому-нибудь в грязной и душной кучерской, как было дело, прибавляя: «Ведь подумаешь, какая память у Михаила-то Степановича,
помнит что — а ведь это сущая правда, бывало, меня заложит в салазки, а я вожу, а он-то знай кнутиком погоняет — ей-богу, — а сколько годов, подумаешь», и он, качая головою, развязывал онучи и засыпал на печи, подложивши
свой армяк (постели он еще не успел завести в полвека), думая, вероятно, о суете
жизни человеческой и о прочности некоторых общественных положений, например дворников.
Николай Иванович. Да, да, только бы
помнить, что
жизнь только в служении тебе.
Помнить, что если ты посылаешь испытание, то потому, что считаешь меня способным выдержать его, что оно по силам мне. Иначе бы оно и не было испытанием… Отец, помоги, помоги мне делать не
свою, а твою волю.
Нина Александровна. Как нынче девушки-то, как посмотрю я, смелы стали, как решительно переступают они этот порог!.. А мы-то, бывало… и себя я
помню, и других… сколько дум, сколько гаданий! сколько слез!.. Жизни-то ничего не понимали; выйдешь замуж, муж-то тебя балует, рядит, как куклу, да и вертит, как куклой… Кто-то приехал, кажется. Хорошо, коли кто из близких. (Отворяет дверь в гостиную). А, это Николай Егорыч,
свой человек! Пожалуйте, пожалуйте сюда! У нас еще никого нет!
— То-то и есть, шляетесь, когда надо спать! Всмотрись же теперь и
помни навсегда, кто твой благодетель. Благородный человек жертвовал за тебя
своею жизнью!