Неточные совпадения
Живо
помню я старушку мать в ее темном капоте и белом чепце; худое бледное лицо ее было покрыто морщинами, она казалась с виду гораздо старше, чем была; одни глаза несколько отстали, в них было видно столько кротости, любви, заботы и столько
прошлых слез. Она была влюблена в своих детей, она была ими богата, знатна, молода… она читала и перечитывала нам их письма, она с таким свято-глубоким чувством говорила
о них своим слабым голосом, который иногда изменялся и дрожал от удержанных слез.
Ермак
помнил этот дом хорошо, и когда по моей просьбе он рассказывал
о прошлом, то Разоренов тотчас же приводил из «Онегина», как Наполеон скрылся в Петровский замок и
— Собралось опять наше трио, — заговорил он, — в последний раз! Покоримся велениям судьбы,
помянем прошлое добром — и с Богом на новую жизнь! «С Богом, в дальнюю дорогу», — запел он и остановился. Ему вдруг стало совестно и неловко. Грешно петь там, где лежит покойник; а в это мгновение, в этой комнате, умирало то
прошлое,
о котором он упомянул,
прошлое людей, собравшихся в нее. Оно умирало для возрождения к новой жизни, положим… но все-таки умирало.
А
о прошлом не
поминай… пропадай оно совсем!..
— Так-с. А у меня все по-старому, никаких особенных перемен, — живо заговорил он, заметив, что я оглядываю кабинет. — Отец, как вы знаете, в отставке и уже на покое, я все там же. Пекарского
помните? Он все такой же. Грузин в
прошлом году умер от дифтерита. Ну-с, Кукушкин жив и частенько вспоминает
о вас. Кстати, — продолжал Орлов, застенчиво опуская глаза, — когда Кукушкин узнал, кто вы, то стал везде рассказывать, что вы будто учинили на него нападение, хотели его убить, и он едва спасся.
Через минуту Зинаида Федоровна уже не
помнила про фокус, который устроили духи, и со смехом рассказывала, как она на
прошлой неделе заказала себе почтовой бумаги, но забыла сообщить свой новый адрес и магазин послал бумагу на старую квартиру к мужу, который должен был заплатить по счету двенадцать рублей. И вдруг она остановила свой взгляд на Поле и пристально посмотрела на нее. При этом она покраснела и смутилась до такой степени, что заговорила
о чем-то другом.
Вы
помните, что в 1847 году в Париже, когда польские эмигранты праздновали годовщину своей революции, на трибуне явился русский, чтобы просить
о дружбе и
о забвении
прошлого.
— Вспоминала я про него, — почти вовсе неслышным голосом ответила Дуня крепко обнимавшей ее Аграфене Петровне. — В
прошлом году во все время, что,
помнишь, с нами в одной гостинице жил, он ни слова не вымолвил, и я тоже… Ты знаешь. И вдруг уехал к Фленушке. Чего не вытерпела, чего не перенесла я в ту пору… Но и тебе даже ни слова
о том не промолвила, а с кем же с другим было мне говорить… Растерзалась тогда вся душа моя. — И, рыдая, опустилась в объятья подруги.
«Я нисколько не думаю мешать вашему счастию, — прибавлял князь, — если только желания ваши согласны с честию; впрочем, если вы готовы отказаться от своего
прошлого и никогда не будете
поминать ни
о Персии, ни
о Пугачеве, ни
о прочих такого же рода глупостях, то есть еще время вернуться ко мне в Оберштейн».
— Ну, теперь и не расстанемся никогда.
О прошлом поминать не будем. Оба мы делали глупости… Ну, успокойся…
— Смотрите —
о прошлом ни полслова!.. Держите ухо востро. Сочините какую-нибудь жалостную историю насчет любви и
помните, что вы круглая сирота… Поняли?