Неточные совпадения
Он отошел, наконец, даже не
помня, где он находится; но когда дошел до средины площади, с ним вдруг произошло одно движение, одно
ощущение овладело им сразу, захватило его всего — с телом и мыслию.
И вот, против всех ожиданий, Версилова, пожав князю руку и обменявшись с ним какими-то веселыми светскими словечками, необыкновенно любопытно посмотрела на меня и, видя, что я на нее тоже смотрю, вдруг мне с улыбкою поклонилась. Правда, она только что вошла и поклонилась как вошедшая, но улыбка была до того добрая, что, видимо, была преднамеренная. И,
помню, я испытал необыкновенно приятное
ощущение.
Я не
помню даже времени в целой жизни моей, когда бы я был полон более надменных
ощущений, как в те первые дни моего выздоровления, то есть когда валялась соломинка на постели.
Должно быть, во сне я продолжал говорить еще долго и много в этом же роде, раскрывая свою душу и стараясь заглянуть в ее душу, но этого я уже не запомнил.
Помню только, что проснулся я с знакомыми
ощущением теплоты и разнеженности, как будто еще раз нашел девочку в серой шубке…
Эпизод этот залег в моей памяти каким-то странным противоречием, и порой, глядя, как капитан развивает перед Каролем какой-нибудь новый план, а тот слушает внимательно и спокойно, — я спрашивал себя:
помнит ли Кароль, или забыл? И если
помнит, то винит ли капитана? Или себя? Или никого не винит, а просто носит в душе беспредметную горечь и злобу? Ничего нельзя было сказать, глядя на суховатое морщинистое лицо, с колючей искоркой в глазах и с тонкими губами, сжатыми, точно от
ощущения уксуса и желчи…
Сердце у меня тревожно билось, в груди еще стояло
ощущение теплоты и удара. Оно, конечно, скоро прошло, но еще и теперь я ясно
помню ту смутную тревогу, с какой во сне я искал и не находил то, что мне было нужно, между тем как рядом, в спутанном клубке сновидений, кто-то плакал, стонал и бился… Теперь мне кажется, что этот клубок был завязан тремя «национализмами», из которых каждый заявлял право на владение моей беззащитной душой, с обязанностью кого-нибудь ненавидеть и преследовать…
Впрочем,
помню,
ощущения мои были смутны: как будто я был чем-то придавлен, ушиблен, и черная тоска все больше и больше сосала мне сердце; я боялся за Наташу.
Я очень хорошо
помню, что сердце мое сжалось от какого-то неприятнейшего
ощущения и я сам не мог решить, какого рода было это
ощущение.
Теперь и мне пришлось стоять на этих же местах, даже и не на этих; мы были закованные и ошельмованные; от нас все сторонились, нас все даже как будто боялись, нас каждый раз оделяли милостыней, и,
помню, мне это было даже как-то приятно, какое-то утонченное, особенное
ощущение сказывалось в этом странном удовольствии.
Тоскливое, непонятное мне самому чувство влилось мне в грудь; смутное ожидание чего-то неизвестного и страшного, страстное желание сделать что-то, в чем я сам не мог дать отчета, и нежность к этому несчастному существу, вместе с каким-то боязливым
ощущением, которое она поселяла во мне своим присутствием, — все слилось в одно давящее впечатление, и я не
помню, сколько времени провел я, погруженный почти в полное забытье.
Я убежден, что тут наполовину было самолюбия; мне хотелось удивить зрителей безумным риском, и — о, странное
ощущение — я
помню отчетливо, что мною вдруг действительно без всякого вызова самолюбия овладела ужасная жажда риску.
Мелькал предо мною и образ Полины; я
помнил и сознавал, что иду к ней, сейчас с нею сойдусь и буду ей рассказывать, покажу… но я уже едва вспомнил о том, что она мне давеча говорила, и зачем я пошел, и все те недавние
ощущения, бывшие всего полтора часа назад, казались мне уж теперь чем-то давно прошедшим, исправленным, устаревшим, — о чем мы уже не будем более
поминать, потому что теперь начнется все сызнова.
Напротив, из них кто-то тут же снабдил его тумаком в голову, другой сделал поправку в спину, а третий стал
мять ногами и приталкивать чем-то холодным, металлическим и крайне неудобным для
ощущения.
Он затихал и отдавался настроению, надеясь схватить неясное
ощущение, как мы стараемся по временам схватить приятный полузабытый сон. Но ему никогда не удавалось этого достигнуть: не привыкшее к напряжению внимание скоро ослабевало, туманилось, — и, продолжая улыбаться, Прошка мирно засыпал. Быть может, во сне он видел, наконец, то, что желал увидеть, но никогда не
помнил, что ему снилось.
Я уже не
помню, не могу представить себе
ощущений здорового человека.
Но потом я мало-помалу забыл о себе самом и весь отдался
ощущению красоты. Я уж не
помнил о степной скуке, о пыли, не слышал жужжанья мух, не понимал вкуса чая и только чувствовал, что через стол от меня стоит красивая девушка.
Но ясно
помню, как после наказания сидел на кровати, захлебываясь слезами и ревом, охваченный
ощущением огромной, чудовищной несправедливости, совершенной надо мною.
Я
помню только, что у меня было
ощущение игрока в азартную и большую игру, когда ставка составляет крупный куш, когда поставлены последние деньги и он думает: «дана» или «бита».
И в то же время я с величайшей ясностью
помню отдельные мелочи, многие свои тогдашние мысли и чувства и храню
ощущение от того периода не беспамятства, а, наоборот, памяти твердой и сознания вполне ясного, как будто только теперь, после болезни, я забыл, что происходило, а тогда
помнил все и все сознавал.
Смутно
помню то странное
ощущение, какое испытал я, когда бледный диск луны показался за моим окном и железные квадраты черными зловещими линиями разрезали его на маленькие серебряные участки.