Неточные совпадения
В первый раз молодой Версилов приезжал с
сестрой, с Анной Андреевной, когда я был болен; про это я слишком хорошо
помнил, равно и то, что Анна Андреевна уже закинула мне вчера удивительное словечко, что, может быть, старый князь остановится на
моей квартире… но все это было так сбито и так уродливо, что я почти ничего не мог на этот счет придумать.
— Эх, голубчик, чего ты убиваешься? Али наших
сестер цыганок не ведаешь? Нрав наш таков, обычай. Коли завелась тоска-разлучница, отзывает душеньку во чужу-дальню сторонушку — где уж тут оставаться? Ты Машу свою
помни — другой такой подруги тебе не найти — и я тебя не забуду, сокола
моего; а жизнь наша с тобой кончена!
Помню, что она один раз приходила, а может быть, и приезжала как-нибудь, с
моей молочной
сестрой, здоровой и краснощекой девочкой.
Мало-помалу он перешел на другие темы, заговорил о науке, о своей диссертации, которая понравилась в Петербурге; он говорил с увлечением и уже не
помнил ни о
моей сестре, ни о своем горе, ни обо мне. Жизнь увлекала его. У той — Америка и кольцо с надписью, думал я, а у этого — докторская степень и ученая карьера, и только я и
сестра остались при старом.
— Естественном? — сказал он. — Естественном? Нет, я скажу вам напротив, что я пришел к убеждению, что это не… естественно. Да, совершенно не… естественно. Спросите у детей, спросите у неразвращенной девушки.
Моя сестра очень молодая вышла замуж за человека вдвое старше ее и развратника. Я
помню, как мы были удивлены в ночь свадьбы, когда она, бледная и в слезах, убежала от него и, трясясь всем телом, говорила, что она ни за что, ни за что, что она не может даже сказать того, чего он хотел от нее.
Я не стану распространяться о том, как устроивала свое городское житье
моя мать, как она взяла к себе своих
сестер, познакомилась с лучшим казанским обществом, делала визиты, принимала их, вывозила своих
сестер на вечера и на балы, давала у себя небольшие вечера и обеды; я мало обращал на них внимания, но
помню, как во время одного из таких обедов приехала к нам из Москвы первая наша гувернантка, старуха француженка, мадам Фуасье, как влетела она прямо в залу с жалобою на извозчиков и всех нас переконфузила, потому что все мы не умели говорить по-французски, а старуха не знала по-русски.
Два раза в неделю стали посылать тележку во Мценск за о. Сергием, который не столько являлся в качестве
моего репетитора, сколько в качестве законоучителя 8-ми или 9-ти летней
сестры моей Любиньки. Уроки их в классной мало меня занимали.
Помню только, как однажды на изречение о. Сергия...
Приехавший вместе с нею дядя не переменил для молодой жены своих привычек. Сказавши несколько слов с
моей матерью, он тут же в гостиной задремал на кресле.
Помню, что через год после этого на мезонине Добро-Водского дома, я заглядывал в люльку
моей кузины Любиньки, а через год или два родилась ее
сестра Анюта, Мужского потомства у дяди Ивана Неофитовича не было.
А
мой отец? он как живой
В своей одежде боевой
Являлся мне, и
помнил я
Кольчуги звон, и блеск ружья,
И гордый непреклонный взор,
И молодых
моих сестер…
Може, вы теперь мне доверья не сделаете, так извольте, говорю, наших девок,
сестер моих, спросить: пускай они перед образом скажут, что они от нее понесли да потерпели…» Ну, так ведь тоже нашего Ивана Васильича
помнишь, чай: немного было правды…
— Господу изволившу, обыде мя болезнь смертная… Но не хотяй смерти грешнику, да обратится душа к покаянию, он, сый человеколюбец, воздвиг мя от одра болезненного. Исповедуя неизреченное его милосердие, славлю смотрение Создателя, пою и величаю Творца жизнодавца, дондеже есмь. Вас же молю, отцы, братие и
сестры о Христе Исусе,
помяните мя, убогую старицу, во святых молитвах своих, да простит ми согрешения
моя вольная и невольная и да устроит сам Спас душевное
мое спасение…
В Малом театре на представлении, сколько
помню, «Женитьбы» совершенно неожиданно дядя заметил из кресел амфитеатра
моего отца. С ним мы не видались больше четырех лет. Он ездил также к выпуску
сестры из института, и мы с дядей ждали его в Москву вместе с нею и теткой и ничего не знали, что они уже третий день в Москве, в гостинице Шевалдышева, куда он меня и взял по приезде наших дам из Петербурга.
— Жаль, ты не можешь увидеть живых картин,
моя бедная, слепенькая сестричка, — успел шепнуть на ухо
сестре Бобка, — но я расскажу тебе о них вечером, когда ты будешь лежать в постельке, как, бывало,
помнишь, рассказывал тебе все, что видел особенно интересного за день.