Неточные совпадения
— Да с год. Ну да уж зато памятен мне этот год; наделал он мне хлопот, не тем будь
помянут! Ведь есть, право, этакие люди, у которых на роду написано, что с ними должны случаться разные необыкновенные
вещи!
Когда кадриль кончилась, Сонечка сказала мне «merci» с таким милым выражением, как будто я действительно заслужил ее благодарность. Я был в восторге, не
помнил себя от радости и сам не мог узнать себя: откуда взялись у меня смелость, уверенность и даже дерзость? «Нет
вещи, которая бы могла меня сконфузить! — думал я, беззаботно разгуливая по зале, — я готов на все!»
Следователи и судьи очень удивлялись, между прочим, тому, что он спрятал кошелек и
вещи под камень, не воспользовавшись ими, а пуще всего тому, что он не только не
помнил в подробности всех
вещей, собственно им похищенных, но даже в числе их ошибся.
И господин-то Разумихин тогда, — ах! камень-то, камень-то,
помните, камень-то, вот еще под которым вещи-то спрятаны?
— Как это «ненужная»? Я вам не стал бы и говорить про то, что не нужно. А вы обратите внимание на то, кто окружает нас с вами, несмотря на то, что у вас есть неразменный рубль. Вот вы себе купили только сластей да орехов, а то вы все покупали полезные
вещи для других, но вон как эти другие
помнят ваши благодеяния: вас уж теперь все позабыли.
— Томилина
помнишь?
Вещий человек. Приезжал сюда читать лекцию «Идеал, действительность и «Бесы» Достоевского». Был единодушно освистан. А в Туле или в Орле его даже бить хотели. Ты что гримасничаешь?
— Ради ее именно я решила жить здесь, — этим все сказано! — торжественно ответила Лидия. — Она и нашла мне этот дом, — уютный, не правда ли? И всю обстановку, все такое солидное, спокойное. Я не выношу новых
вещей, — они, по ночам, трещат. Я люблю тишину.
Помнишь Диомидова? «Человек приближается к себе самому только в совершенной тишине». Ты ничего не знаешь о Диомидове?
— Чтоб говорить такие
вещи, то надо наверно
помнить, а вы сами изволили провозгласить, что
помните не наверно, — проговорил нестерпимо свысока Афердов.
А так как начальство его было тут же, то тут же и прочел бумагу вслух всем собравшимся, а в ней полное описание всего преступления во всей подробности: «Как изверга себя извергаю из среды людей, Бог посетил меня, — заключил бумагу, — пострадать хочу!» Тут же вынес и выложил на стол все, чем
мнил доказать свое преступление и что четырнадцать лет сохранял: золотые
вещи убитой, которые похитил, думая отвлечь от себя подозрение, медальон и крест ее, снятые с шеи, — в медальоне портрет ее жениха, записную книжку и, наконец, два письма: письмо жениха ее к ней с извещением о скором прибытии и ответ ее на сие письмо, который начала и не дописала, оставила на столе, чтобы завтра отослать на почту.
Смеялся и сам Дерсу тому, как Чан Лин упал в воду; посмеялся и надо мною, как я очутился на берегу, сам того не
помня, и т.д. Вслед за тем мы принялись собирать разбросанные
вещи.
Мы с Радиловым опять разговорились. Я уже не
помню, каким путем мы дошли до известного замечанья: как часто самые ничтожные
вещи производят большее впечатление на людей, чем самые важные.
Кирсанов говорил, — они важно слушали, что он говорил, тому все важно поддакнули, — иначе нельзя, потому что,
помните, есть на свете Клод Бернар и живет в Париже, да и кроме того, Кирсанов говорит такие
вещи, которых — а черт бы побрал этих мальчишек! — и не поймешь: как же не поддакивать?
Я
помню эту «беду»: заботясь о поддержке неудавшихся детей, дедушка стал заниматься ростовщичеством, начал тайно принимать
вещи в заклад. Кто-то донес на него, и однажды ночью нагрянула полиция с обыском. Была великая суета, но всё кончилось благополучно; дед молился до восхода солнца и утром при мне написал в святцах эти слова.
Для приучения к подаванию поноски должно сначала употреблять мячики, потом куски дерева и всякие, даже железные,
вещи, [Некоторые охотники находят это вредным; они говорят, что от жесткой поноски собака будет
мять дичь; я сомневаюсь в этом] которые может щенок схватить зубами и принести, наконец — мертвых птиц.
Но была и особенная причина, почему ему уж так очень захотелось проверить, стоял ли он тогда перед лавкой: в числе
вещей, разложенных напоказ в окне лавки, была одна
вещь, на которую он смотрел и которую даже оценил в шестьдесят копеек серебром, он
помнил это, несмотря на всю свою рассеянность и тревогу.
— Как не
помнишь! — воскликнул Вихров. — Неужели тебе не совестно говорить подобные
вещи?
Там стукнула дверь шкафа, шуршал шелк, я с трудом удерживался, чтобы не пойти туда, и — точно не
помню: вероятно, хотелось наговорить ей очень резких
вещей.
— Драться я, доложу вам, не люблю: это дело ненадежное! а вот
помять, скомкать этак мордасы — уж это наше почтение, на том стоим-с. У нас, сударь, в околотке помещица жила, девица и бездетная, так она истинная была на эти
вещи затейница. И тоже бить не била, а проштрафится у ней девка, она и пошлет ее по деревням милостыню сбирать; соберет она там куски какие — в застольную: и дворовые сыты, и девка наказана. Вот это, сударь, управление! это я называю управлением.
— Да — я. Меня monsieur Gaston выучил. Я с ним «Энеиду» прочла. Скучная
вещь, но есть места хорошие.
Помните, когда Дидона с Энеем в лесу…
— Хорошо, приду, заплатите или нет. Я всегда ценила независимые чувства Марьи Игнатьевны, хотя она, может быть, не
помнит меня. Есть у вас самые необходимые
вещи?
— Ну завтра, завтра? Там ведь с вашими
вещами и мой пиджак, фрак и трое панталон, от Шармера, по вашей рекомендации,
помните?
Она только что сейчас воротилась в избу, в которой оставались ее
вещи на лавке, подле самого того места, которое занял Степан Трофимович, — между прочим, портфель, на который, он
помнил это, войдя, посмотрел с любопытством, и не очень большой клеенчатый мешок.
Сестры еще долго наперебой щебетали, убеждая Екатерину Ивановну в совершенной невинности их знакомства с Сашею. Для большей убедительности они принялись было рассказывать с большою подробностью, что именно и когда они делали с Сашею, но при этом перечне скоро сбились: это же все такие невинные, простые
вещи, что просто и
помнить их нет возможности. И Екатерина Ивановна, наконец, вполне поверила в то, что ее Саша и милые девицы Рутиловы явились невинными жертвами глупой клеветы.
— Итак, вы все
помните? — сказала она, нежно приоткрыв рот и смотря с лукавством. — Даже то, что происходит на набережной? (Ботвель улыбался, не понимая.) Правда, память — ужасная
вещь! Согласны?
— Да, вообще… — бормотал он виновато. — Черт знает, что такое, если разобрать!..
Помнишь его рассказ про «веревочку»? Собственно, благодаря ему мы и познакомились, а то, вероятно, никогда бы и не встретились. Да, странная
вещь эта наша жизнь…
— Разве тут думают, несчастный?.. Ах, мерзавец, мерзавец…
Помнишь, я говорил тебе о роковой пропорции между количеством мужчин и женщин в Петербурге: перед тобой жертва этой пропорции. По логике
вещей, конечно, мне следует жениться… Но что из этого может произойти? Одно сплошное несчастие. Сейчас несчастие временное, а тогда несчастие на всю жизнь… Я возненавижу себя и ее. Все будет отравлено…
—
Помни, ребята, — объяснял Ермилов на уроке, — ежели, к примеру, фихтуешь, так и фихтуй умственно, потому фихтование в бою —
вещь есть первая, а главное,
помни, что колоть неприятеля надо на полном выпаде, в грудь, коротким ударом, и коротко назад из груди у его штык вырви…
Помни: из груди коротко назад, чтоб ен рукой не схватил… Вот так! Р-раз — полный выпад и р-раз — коротко назад. Потом р-раз — два, р-раз — два, ногой притопни, устрашай его, неприятеля, р-раз — д-два!
— Но он же, премудрый Сирах,
вещает, — перервал Лесута, радуясь, что может также похвастаться своей ученостью, — «Не буди излишен над всякою плотию и без суда не сотвори ни чесо же». Это часто изволил мне говаривать блаженной памяти царь Феодор Иоаннович. Как теперь
помню, однажды, отстояв всенощную, его царское величество…
—
Помни, ребята, — объяснял Ермилов ученикам-солдатам, — ежели, к примеру, фихтуешь, так и фихтуй умственно, потому фихтование в бою есть
вещь первая, а главное,
помни, что колоть неприятеля надо на полном выпаде в грудь, коротким ударом, и коротко назад из груди штык вырви…
Помни, из груди коротко назад, чтобы ён рукой не схватал… Вот так: р-раз — полный выпад и р-раз — назад. Потом р-раз — д-ва, р-раз — д-ва, ногой коротко притопни, устрашай его, неприятеля, р-раз — два!
Пирует с дружиною
вещий Олег
При звоне веселом стакана.
И кудри их белы, как утренний снег
Над славной главою кургана…
Они
поминают минувшие дни
И битвы, где вместе рубились они.
Помню, что я потом приподнялся и, видя, что никто не обращает на меня внимания, подошел к перилам, но не с той стороны, с которой спрыгнул Давыд: подойти к ней мне казалось страшным, — а к другой, и стал глядеть на реку, бурливую, синюю, вздутую;
помню, что недалеко от моста, у берега, я заметил причаленную лодку, а в лодке несколько людей, и один из них, весь мокрый и блестящий на солнце, перегнувшись с края лодки, вытаскивал что-то из воды, что-то не очень большое, какую-то продолговатую темную
вещь, которую я сначала принял за чемодан или корзину; но, всмотревшись попристальнее, я увидал, что эта
вещь была — Давыд!
Он, бывало, прежде всего зайдет в конюшню посмотреть, ест ли кобылка сено (у Ивана Ивановича кобылка саврасая, с лысинкой на лбу; хорошая очень лошадка); потом покормит индеек и поросенков из своих рук и тогда уже идет в покои, где или делает деревянную посуду (он очень искусно, не хуже токаря, умеет выделывать разные
вещи из дерева), или читает книжку, печатанную у Любия Гария и Попова (названия ее Иван Иванович не
помнит, потому что девка уже очень давно оторвала верхнюю часть заглавного листка, забавляя дитя), или же отдыхает под навесом.
Вещь эта лишила мир многих великих талантов; прошу то
помнить, господин Лопатин».
— Почему же мне не знать? — спросила она. — Я кое-чему училась. Я забыла теперь многое, ведя эту жизнь, и все-таки кое-что
помню. А таких
вещей забыть нельзя…
‹…› Тем временем мне сильно хотелось преобразиться в формального кирасира, и я мечтал о белой перевязи, лакированной лядунке, палаше, медных кирасах и каске с гребнем из конского хвоста, высящегося над георгиевской звездой. Нередко обращался я с вопросами об этих предметах к Борисову, который, не любя фронтовой службы, хмурясь, отвечал мне: «Зачем ты, братец,
поминаешь такие страшные
вещи? Пожалуйста, не превращай мою квартиру в стан воинский».
Помню, мне хотелось, чтоб ее состояние было объяснено как-то иначе; нервная болезнь — это слишком просто для такой девушки и в такой странной комнате, где все
вещи робко прижались к стенам, а в углу, пред иконами, слишком ярко горит огонек лампады и по белой скатерти большого обеденного стола беспричинно ползает тень ее медных цепей.
— Слушайте, Иванов, не делайте этого никогда! Если б на моем месте был какой-нибудь бурбон, вроде Щурова или Тимофеева, вы бы дорого заплатили за вашу шутку. Вы должны
помнить, что вы рядовой и что вас за подобные
вещи могут без дальних слов расстрелять!
— Нет, не стопку, а что-то такое вроде бокала, что ли? Решительно не
помню. Сами посудите: может быть, тому уже несколько лет;
помню только, что видел преинтересную большую серебряную
вещь. У вас есть серебро?
— Да что припомнить? Как теперь
помню, что взяли у Варвары Александровны; закладчик-то, у которого ее
вещи, каждый день ходит ко мне.
— Не понимаю. Вчера ввечеру пошла было в сад и вдруг вернулась вне себя, перепуганная. Горничная за мной прибежала. Я прихожу, спрашиваю жену: что с тобой? Она ничего не отвечает и тут же слегла; ночью открылся бред. В бреду бог знает что говорила, вас
поминала. Горничная мне сказала удивительную
вещь: будто бы Верочке в саду ее мать покойница привиделась, будто бы ей показалось, что она идет к ней навстречу, с раскрытыми руками.
—
Помнишь странную
вещь: башлык?
— Главное, малый, — раздавался в тишине ночи спокойный голос Тиунова, — ты люби свою способность! Сам ты для себя —
вещь неважная, а способность твоя — это миру подарок! Насчет бога — тоже хорошо, конечно! Однако и пословицу
помни: бог-то бог, да и сам не будь плох! А главнейше — люби! Без любви же человек — дурак!
Я смутно припомнить могу
Печальную
вещь для вас;
Действительно, вас вели,
Вам давали толчки и пинки,
И был неуверен ваш шаг…
Потом я
помню сквозь сон,
Как на мост дама взошла,
И к ней подошел голубой господин…
— Всякая
вещь имеет свой порядок, Ольга Семеновна, — говорил он степенно, с сочувствием в голосе, — и если кто из наших ближних умирает, то, значит, так Богу угодно, и в этом случае мы должны себя
помнить и переносить с покорностью.
— Вот видишь, — говорила мать, сидя над моими тихими слезами, — никогда не нужно привязываться к такой
вещи, которая может лопнуть. А они — все лопаются!
Помнишь заповедь: «Не сотвори себе кумира»?
Венгерович 1. Не убить, а искалечить… Убивать людей не следует… Для чего их убивать? Убийство — это
вещь такая, что… Искалечить, то есть побить так, чтобы всю жизнь
помнил…
В них все главное дело, потому они
вещи и
помнут, и потрут, и дырочку клюнут, и потому им две доли, а остальное мне.
Пользуясь какой бы то ни было
вещью,
помни, что это — произведение человеческого труда и что, тратя, уничтожая, портя эту
вещь, ты тратишь труд, иногда жизнь человеческую.
Часто нервическое, злобное движение отражалось на ее лице, и тогда в ее карих глазах светилась фанатическая, непримиримая ненависть, и руки судорожно начинали
мять и вертеть какую-нибудь
вещь, вроде случайно попавшейся бумажки, батистового платка или бахромки на шали.
Что вы знаете или
мните о природе
вещей, лежит далеко в стороне от области религии: воспринимать в нашу жизнь и вдохновляться в этих воздействиях (вселенной) и в том, что они пробуждают в нас, всем единичным не обособленно, а в связи с целым, всем ограниченным не в его противоположности иному, а как символом бесконечного — вот что есть религия; а что хочет выйти за эти пределы и, напр., глубже проникнуть в природу и субстанцию
вещей, есть уже не религия, а некоторым образом стремится быть наукой…