Неточные совпадения
Смех-то, смех-то ваш, как вошли тогда, помните, ведь вот точно сквозь
стекло я все тогда угадал, а не жди я вас таким особенным образом, и
в смехе вашем ничего бы не
заметил.
Но уже весною Клим
заметил, что Ксаверий Ржига, инспектор и преподаватель древних языков, а за ним и некоторые учителя стали смотреть на него более мягко. Это случилось после того, как во время большой перемены кто-то бросил дважды камнями
в окно кабинета инспектора, разбил
стекла и сломал некий редкий цветок на подоконнике. Виновного усердно искали и не могли найти.
Варвара сидела на борту, заинтересованно разглядывая казака, рулевой добродушно улыбался, вертя колесом; он уже поставил баркас носом на
мель и заботился, чтоб течение не сорвало его;
в машине ругались два голоса, стучали молотки, шипел и фыркал пар. На взморье, гладко отшлифованном солнцем и тишиною, точно нарисованные, стояли баржи, сновали, как жуки, мелкие суда, мухами по
стеклу ползали лодки.
— Вот у вас все так: можно и не
мести, и пыли не стирать, и ковров не выколачивать. А на новой квартире, — продолжал Илья Ильич, увлекаясь сам живо представившейся ему картиной переезда, — дня
в три не разберутся, все не на своем месте: картины у стен, на полу, галоши на постели, сапоги
в одном узле с чаем да с помадой. То, глядишь, ножка у кресла сломана, то
стекло на картине разбито или диван
в пятнах. Чего ни спросишь, — нет, никто не знает — где, или потеряно, или забыто на старой квартире: беги туда…
Надо
заметить, что тогда
в Уссурийском крае не было ни одного стекольного завода, и потому
в глухих местах
стекло ценилось особенно высоко.
— Даже и мы порядочно устали, — говорит за себя и за Бьюмонта Кирсанов. Они садятся подле своих жен. Кирсанов обнял Веру Павловну; Бьюмонт взял руку Катерины Васильевны. Идиллическая картина. Приятно видеть счастливые браки. Но по лицу дамы
в трауре пробежала тень, на один миг, так что никто не
заметил, кроме одного из ее молодых спутников; он отошел к окну и стал всматриваться
в арабески, слегка набросанные морозом на
стекле.
— Зима, метель
метет по улице, мороз избы жмет, а они, французы, бегут, бывало, под окошко наше, к матери, — она калачи пекла да продавала, — стучат
в стекло, кричат, прыгают, горячих калачей просят.
Для помощи во всем этом, разумеется, призвана была и m-lle Прыхина, которая сейчас же принялась помогать самым энергическим образом и так расходилась при этом случае, что для украшения бала перечистила даже все образа
в доме Захаревских, и, уча горничных, как надо мыть только что выставленные окна, она сама вскочила на подоконник и начала протирать
стекла и так при этом далеко выставилась на улицу, что один проходящий мужик даже
заметил ей...
В это время он случайно взглянул на входную дверь и увидал за ее
стеклом худое и губастое лицо Раисы Александровны Петерсон под белым платком, коробкой надетым поверх шляпы… Ромашов поспешно, совсем по-мальчишески, юркнул
в гостиную. Но как ни короток был этот миг и как ни старался подпоручик уверить себя, что Раиса его не
заметила, — все-таки он чувствовал тревогу;
в выражении маленьких глаз его любовницы почудилось ему что-то новое и беспокойное, какая-то жестокая, злобная и уверенная угроза.
— Ну, теперь,
мол, верно, что ты не вор, — а кто он такой — опять позабыл, но только уже не помню, как про то и спросить, а занят тем, что чувствую, что уже он совсем
в меня сквозь затылок точно внутрь влез и через мои глаза на свет смотрит, а мои глаза ему только словно как
стекла.
Проходя верхним рекреационным коридором, Александров
заметил, что одна из дверей, с матовым
стеклом и номером класса, полуоткрыта и за нею слышится какая-то веселая возня, шепот, легкие, звонкие восклицания, восторженный писк, радостный смех. Оркестр
в большом зале играет
в это время польку. Внимательное, розовое, плутовское детское личико выглядывает зорко из двери
в коридор.
Темно и холодно. За
стёклами окна колеблются мутные отблески света; исчезают, снова являются. Слышен тихий шорох, ветер
мечет дождь, тяжёлые капли стучат
в окно.
Вошел кондуктор и,
заметив, что свеча наша догорела, потушил ее, не вставляя новой. На дворе начинало светать. Позднышев молчал, тяжело вздыхая, всё время, пока
в вагоне был кондуктор. Он продолжал свой рассказ, только когда вышел кондуктор, и
в полутемном вагоне послышался только треск
стекол двигающегося вагона и равномерный храп приказчика.
В полусвете зари мне совсем уже не видно его было. Слышен был только его всё более и более взволнованный, страдающий голос.
По левую его сторону,
в изношенном сюртуке, с видом глубочайшего смирения, сидел человек лет пятидесяти;
в зубах держал он перо, а на длинном его носе едва умещались… как бы вам сказать?.. не
смею назвать очками эти огромные клещи со
стеклами,
в которых был ущемлен осанистый нос сего господина.
Но гуляли женщины редко, — и день и вечер проводили
в стенах, мало
замечая, что делается за окнами: все куда-то шли и все куда-то ехали люди, и стал привычен шум, как прежде тишина. И только
в дождливую погоду, когда
в мокрых
стеклах расплывался свет уличного фонаря и особенным становился стук экипажей с поднятыми верхами, Елена Петровна обнаруживала беспокойство и говорила, что нужно купить термометр, который показывает погоду.
Под утро по совершенно бессонной Москве, не потушившей ни одного огня, вверх по Тверской,
сметая все встречное, что жалось
в подъезды и витрины, выдавливая
стекла, прошла многотысячная, стрекочущая копытами по торцам змея Конной армии. Малиновые башлыки мотались концами на серых спинах, и кончики пик кололи небо. Толпа, мечущаяся и воющая, как будто ожила сразу, увидав ломящиеся вперед, рассекающие расплеснутое варево безумия шеренги.
В толпе на тротуарах начали призывно, с надеждою, выть.
Когда Федосей, пройдя через сени, вступил
в баню, то остановился пораженный смутным сожалением; его дикое и грубое сердце сжалось при виде таких прелестей и такого страдания: на полу сидела, или лучше сказать, лежала Ольга, преклонив голову на нижнюю ступень полкá и поддерживая ее правою рукою; ее небесные очи, полузакрытые длинными шелковыми ресницами, были неподвижны, как очи мертвой, полны этой мрачной и таинственной поэзии, которую так нестройно, так обильно изливают взоры безумных; можно было тотчас
заметить, что с давних пор ни одна алмазная слеза не прокатилась под этими атласными веками, окруженными легкой коришневатой тенью: все ее слезы превратились
в яд, который неумолимо грыз ее сердце; ржавчина грызет железо, а сердце 18-летней девушки так мягко, так нежно, так чисто, что каждое дыхание досады туманит его как
стекло, каждое прикосновение судьбы оставляет на нем глубокие следы, как бедный пешеход оставляет свой след на золотистом дне ручья; ручей — это надежда; покуда она светла и жива, то
в несколько мгновений следы изглажены; но если однажды надежда испарилась, вода утекла… то кому нужда до этих ничтожных следов, до этих незримых ран, покрытых одеждою приличий.
И вот повелел однажды Соломон устроить
в одном из своих покоев прозрачный хрустальный пол с пустым пространством под ним, куда налили воды и пустили живых рыб. Все это было сделано с таким необычайным искусством, что непредупрежденный человек ни за что не
заметил бы
стекла и стал бы давать клятву, что перед ним находится бассейн с чистой свежей водой.
Большая комната
в доме Бардиных.
В задней стене четыре окна и дверь, выходящие на террасу; за
стеклами видны солдаты, жандармы, группа рабочих, среди них Левшин, Греков. Комната имеет нежилой вид: мебели мало, она стара, разнообразна, на стенах отклеились обои. У правой стены поставлен большой стол. Конь сердито двигает стульями, расставляя их вокруг стола. Аграфена
метет пол.
В левой стене большая двухстворчатая дверь,
в правой — тоже.
С этими мыслями я вернулся
в свою юрту, но не успел еще раздеться, как моя собака беспокойно залаяла и кинулась к окну. Чья-то рука снаружи
смела со
стекла налипший снег, и
в окне показалось усатое лицо одного из моих соседей, ссыльного поляка Козловского.
Прежде чем войти
в скромную хижину, гость окинул ее взглядом. Луна была за нею и не освещала ее; поэтому он мог
заметить только, что хижина была одноэтажная, каменная,
в десять или двенадцать больших окон. Зонтик на колонках с завитками, кое-где позолоченными, висел над дверью из тяжелого дуба с зеркальными
стеклами, бронзовой ручкой
в виде птичьей лапы, держащей хрустальный многогранник, и блестящей медной доской с фамилией хозяина.
Ко мне
в кабинет вошел сотрудник и прервал нашу беседу.
Заметив, что я занят и взволнован, этот сотрудник повертелся около моего стола, с любопытством поглядел на Камышева и вышел. По уходе его Камышев отошел к окну и стал дышать на
стекло.
Не обвиняй меня, Всесильный,
И не карай меня,
молю,
За то, что мрак земли могильный
С её страстями я люблю;
За то, что редко
в душу входит
Живых речей Твоих струя,
За то, что
в заблужденьи бродит
Мой ум далёко от Тебя;
За то, что лава вдохновенья
Клокочет на груди моей;
За то, что дикие волненья
Мрачат
стекло моих очей;
За то, что мир земной мне тесен,
К Тебе ж проникнуть я боюсь,
И часто звуком грешных песен
Я, Боже, не Тебе молюсь.
Тут все блистало бархатом и позолотой: точеный орех и резной дуб, ковры и бронза, и серебро
в шкафах за
стеклом, словно бы на выставке, и призовые ковши и кубки (он был страстный любитель рысистых лошадей), дорогое и редкое оружие, хотя сам он никогда не употреблял его и даже не умел им владеть, но держал затем единственно, что «пущай,
мол, будет; потому зачем ему не быть, коли это мы можем, и пущай всяк видит и знает, что мы все можем, хоша собственно нам на все наплевать!».
Стоя у окна, он
заметил, что на
стекле нацарапаны алмазом слова: «О mio Dio!» Винский, разумеется, заинтересовался надписью и, когда сторож, давно служивший при отделении, принес ему пищу, спросил его: кто прежде содержался
в этих комнатах и кто мог написать на
стекле итальянские слова?
Когда мы из класса
замечали за
стеклом оконца крючковатый нос и поблескивающие золотые очки, трепет пробегал по классу, все незаметно подтягивались, складывали перочинные ножи, которыми резали парты, засовывали поглубже
в ящики посторонние книжки.
Его точно тянуло
в Кремль. Он поднялся через Никольские ворота,
заметил, что внутри их немного поправили штукатурку, взял вдоль арсенала, начал считать пушки и остановился перед медной доской за
стеклом, где по-французски говорится, когда все эти пушки взяты у великой армии. Вдруг его кольнуло. Он даже покраснел. Неужели Москва так засосала и его? От дворца шло семейство, то самое, что завтракало
в «Славянском базаре». Дети раскисли. Отец кричал, весь красный, обращаясь к жене...
И думали мы на тему о скуке долго, очень долго, до тех пор, пока сквозь давно не мытые, отливавшие радугой оконные
стекла не
заметили маленькой перемены, происшедшей
в круговороте вселенной: петух, стоявший около ворот на куче прошлогодней листвы и поднимавший то одну ногу, то другую (ему хотелось поднять обе ноги разом), вдруг встрепенулся и, как ужаленный, бросился от ворот
в сторону.
Канкрин был
в своем обыкновенном, длиннополом военном сюртуке с красным воротником,
в больших темных очках с боковыми зелеными
стеклами и
в галошах, которые он носил во всякую погоду и часто не снимал их даже
в комнате. На голове граф имел военную фуражку с большим козырьком, который отенял все его лицо. Он вообще одевался чудаком и, несмотря на тогдашнюю строгость
в отношении военной формы, позволял себе очень большие отступления и льготы. Государь этого как бы не
замечал, а прочие и не
смели замечать.
Керосинка без
стекла тускло горела на столе, дым коптящею, шевелящеюся струйкою поднимался к потолку. По стенам тянулись серые тени. За закоптелою печкою шевелилась густая темнота. И из темноты, казалось мне пристально смотрит
в избу мрачный, беспощадный дух дома. Он
намечает к смерти ставшую ему ненужною старуху; как огромный паук, невидимою паутиною крепко опутывает покорно опущенные плечи девушки…
Вдруг — треск и раскатывающийся звон разбитого
стекла. У входа,
в дверях, стоял Спирька. Рубашка была запачкана грязью, ворот с перламутровыми пуговками оборван, волосы взлохмачены, а
в каждой руке он держал по кирпичине. Одна за другою обе полетели
в окна. Звон и грохот. Ребята растерялись. А Спирька
в пьяном исступлении хватал кирпич за кирпичом из кучи, наваленной для ремонта прямо за дверью, и
метал в окна.
На другой день
в девять часов утра Николай Ильич подходил своей плавной походкой к роскошному небольшому домику-особняку, изящной архитектуры, с лепными художественными украшениями по фасаду, зеркальными окнами
в одно
стекло и шикарным подъездом. Дом этот находился на одной из улиц, выходящих на Арбатскую площадь, и принадлежал присяжному поверенному Николаю Леопольдовичу Гиршфельду.
Смело нажал Петухов пуговку электрического звонка, и по лицу его разлилсь даже довольная улыбка от этой смелости.
— А может быть, везут его припрятать
в надежное место от зорких глаз москвитян. Только едва ли удастся что спрятать от них: говорят, они сквозь землю видят, как сквозь
стекло, да и чутье у них остро к злату и серебру, —
заметил Чурчила.
— А быть может, везут его припрятать
в надежное место от зорких глаз москвитян. Только едва ли удастся что спрятать от них: говорят, они сквозь землю видят, как сквозь
стекло, да и чутье у них остро к злату и серебру, —
заметил Чурчило.
Когда его
в Петропавловской крепости
поместили в маленькую, с темным
стеклом в высоком окне, сырую камеру, он понял, что это не на месяцы, а на годы, — и на него нашел ужас.