Неточные совпадения
… В Перми меня привезли прямо к губернатору. У него был большой съезд, в этот день венчали его дочь с каким-то офицером. Он
требовал, чтоб я взошел, и я должен был представиться всему пермскому обществу в замаранном дорожном архалуке, в грязи и пыли. Губернатор, потолковав всякий вздор, запретил мне знакомиться с сосланными
поляками и велел на днях прийти к нему, говоря, что он тогда сыщет мне занятие в канцелярии.
Незнакомый приподнялся, но, вместо того чтобы встать, сел на скамью и спросил хладнокровно у
поляка: чего он
требует?
На другой же день к вечеру Жуквич прислал с своим человеком к князю полученную им из Парижа ответную телеграмму, которую Жуквич даже не распечатал сам. Лакей его, бравый из себя малый, с длинными усищами, с глазами навыкате и тоже, должно быть,
поляк, никак не хотел телеграммы этой отдать в руки людям князя и
требовал, чтобы его допустили до самого пана. Те провели его в кабинет к князю, где в то время сидела и Елена.
Один из таких молодых ученых (нынче профессор Ал — в) говорил об этом, не обинуясь, многим русским знакомым Бенни, что и стало известно самому Бенни, который на это отвечал, что он действительно в Париже держался польского общества, но удивляется, как можно было от него
требовать, чтобы, находясь в среде парижских
поляков, он мог высказывать симпатии, противные их преобладающему чувству!
Висленев, грызя сухарь, распечатал конверт и прочел: «Примите к сведению, еще одна подлость: Костька Оболдуев, при всем своем либерализме, он женился на Форофонтьевой и взял за нею в приданое восемьдесят тысяч. Пишу вам об этом со слов Роговцова, который заходил ко мне ночью нарочно по этому делу. Утром иду
требовать взнос на общее дело и бедным
полякам. Завтра поговорим. Анна Скокова».
Тут только все мы вспомнили свой непростительный промах, что, дозволяя обыскивать самих себя, мы не
потребовали того же самого от причинившего нам все это беспокойство
поляка, и кинулись за ним, чтобы схватить его и не дать ему возможности спрятать деньги и потом взвести на нас унизительную клевету; но в это самое мгновение, которое шло быстрее и кратче, чем идет мой рассказ, в некотором отдалении из коридора послышался как будто удар в ладоши…
«Польские дела не
требуют графа Суворова;
поляки уже просят перемирия, дабы уложить, как впредь быть.
Барклай стоит за осторожность. Цесаревич намекает на измену и
требует генерального сражения. Любомирский, Браницкий, Влоцкий и тому подобные так раздувают весь этот шум, что Барклай, под предлогом доставления бумаг государю, отсылает
поляков генерал-адъютантов в Петербург и входит в открытую борьбу с Бенигсеном и великим князем.
Николай Павлович
требовал, чтобы разжалованные
поляки не только несли всю тяжесть суровой солдатской жизни, но и терпели все те унижения, которым подвергались в это время рядовые солдаты; но большинство тех простых людей, которые должны были исполнять эти его распоряжения, понимали всю тяжесть положения этих разжалованных и, несмотря на опасность неисполнения его воли, где могли, не исполняли ее.