Неточные совпадения
Пущин был болен, но так как он действительно хотел объехать все места поселения декабристов для беседы с товарищами о тогдашнем политическом
положении на Западе, то ему пришлось пользоваться свидетельством
врача о мнимых болезнях.
Входя в дом Аггея Никитича, почтенный аптекарь не совсем покойным взором осматривал комнаты; он, кажется, боялся встретить тут жену свою; но, впрочем, увидев больного действительно в опасном
положении, он забыл все и исключительно предался заботам
врача; обложив в нескольких местах громадную фигуру Аггея Никитича горчичниками, он съездил в аптеку, привез оттуда нужные лекарства и, таким образом, просидел вместе с поручиком у больного до самого утра, когда тот начал несколько посвободнее дышать и, по-видимому, заснул довольно спокойным сном.
Лучшие молодые люди в том возрасте, когда они еще не испорчены жизнью и избирают карьеру, предпочитают деятельность
врачей, технологов, учителей, художников, писателей, даже просто земледельцев, живущих своим трудом,
положениям судейским, административным, духовным и военным, оплачиваемым правительством, или
положению людей, живущих своими доходами.
Последствием этой Geschichte [Истории (нем.)] у г-на фон Истомина с мужем его дамы была дуэль, на которой г-н фон Истомин ранен в левый бок пулею, и
положение его признается
врачами небезопасным, а между тем г-н фон Истомин, проживая у меня с дамою, из-за которой воспоследовала эта неприятность, состоит мне должным столько-то за квартиру, столько-то за стол, столько-то за прислугу и экипажи, а всего до сих пор столько-то (стояла весьма почтенная цифра).
Через такой оборот
положение нового
врача делалось несравненно более трудным, чем было
положение Мандта.
Врач доложил об этом Дену и выразил такое мнение, что Фермор если и не сумасшедший, то находится в
положении, очень близком к помешательству, и что ему не только нельзя поручать теперь служебные дела, но надо усиленно смотреть за ним., чтоб он, под влиянием своей мрачной меланхолии, не причинил самому себе или другим какой-нибудь серьезной опасности.
Время шло, а вместе с ним разростались ненормальности, так что пришлось обратиться к специалисту-врачу, который дал нам понять, что
положение девочки безнадежно…
Да-с, но в то же время это показывает, что они совершенно не понимают духа времени: я, по моей болезни, изъездил всю Европу, сталкивался с разными слоями общества и должен сказать, что весьма часто встречал взгляды и понятия, которые прежде были немыслимы; например-с: еще наши отцы и деды считали за величайшее несчастие для себя, когда кто из членов семейств женился на какой-нибудь актрисе, цыганке и тем более на своей крепостной; а нынче наоборот; один английский
врач, и очень ученый
врач, меня пользовавший, узнав мое общественное
положение, с первых же слов спросил меня, что нет ли у русской аристократии обыкновения жениться в близком родстве?
Фон Ранкен. Видите ли, дитя мое, мое
положение… Вам известно, что я
врач, что я очень, очень известен в широких кругах публики, но, кроме того, у меня две дочери, обе невесты, и было бы крайне неприятно… Вы понимаете?
— Послушайте, — горячо сказал он, хватая Кирилова за рукав, — я отлично понимаю ваше
положение! Видит бог, мне стыдно, что я в такие минуты пытаюсь овладеть вашим вниманием, но что же мне делать? Судите сами, к кому я поеду? Ведь, кроме вас, здесь нет другого
врача. Поедемте ради бога! Не за себя я прошу… Не я болен!
Вскоре мое мрачное настроение понемногу рассеялось: пока я был в университете, мне самому ни в чем не приходилось нести ответственности. Но когда я
врачом приступил к практике, когда я на деле увидел все несовершенство нашей науки, я почувствовал себя в
положении проводника, которому нужно ночью вести людей по скользкому и обрывистому краю пропасти: они верят мне и даже не подозревают, что идут над пропастью, а я каждую минуту жду, что вот-вот кто-нибудь из них рухнет вниз.
Я продержал больного в этом
положении еще целую неделю для того, чтобы показать его по возможности большему числу
врачей и дать им возможность удостовериться в действительности факта.
Но в том-то и трагизм нашего
положения, что представься назавтра
врачу другой такой же случай — и
врач обязан был бы поступить совершенно так же, как поступил в первом случае.
Кто хоть сколько-нибудь знаком с
положением нашей деревни, тот не будет спорить, что ее бедность и некультурность совершенно закрывают доступ к ней обыкновенному вольнопрактикующему
врачу.
Анри Беранже в своей статье «Интеллигентный пролетариат во Франции» говорит: «Целая половина парижских
врачей находится в
положении, не достигающем уровня безбедного существования; большая же часть этой половины в действительности нищенствует, — нищенствует в буквальном смысле этого слова, так как представители этой профессии нередко ночуют в ночлежных домах.
Я рассказывал о своей службе, о голоде и голодном тифе, о том, как жалко было при этом
положение нас,
врачей: требовалось лишь одно — кормить, получше кормить здоровых, чтоб сделать их более устойчивыми против заражения; но пособий едва хватало на то, чтоб не дать им умереть с голоду.
Поехал я из Нижнего в тарантасе — из дедушкина добра. На второе лето взял я старого толстого повара Михаилу. И тогда же вызвался пожить со мною в деревне мой товарищ З-ч, тот, с которым мы перешли из Казани в Дерпт. Он тогда уже практиковал как
врач в Нижнем, но неудачно; вообще хандрил и не умел себе добыть более прочное
положение. Сопровождал меня, разумеется, мой верный famulus Михаил Мемнонов, проделавший со мною все годы моей университетской выучки.
Я подхожу к
врачу и спрашиваю, в каком
положении больной.
Рядом с этим высокомерием, пьянившимся своим чином и
положением, шло удивительное бездушие по отношению к подчиненным
врачам.
У
врача этого было
положение, — не помечать в отчетах больше двадцати амбулаторных больных в день.
Главный
врач в недоумении развел руками, объяснил корпусному
врачу, в чем дело, и сказал, что не считает генерала Трепова компетентным делать
врачам выговоры в области медицины; не телеграфировал он о полученном выговоре из чувства деликатности, не желая в официальной бумаге ставить начальника санитарной части в смешное
положение. Корпусному
врачу только и осталось, что перевести разговор на другое.
Это откровенное объяснение, искусно переданное
врачу, дало его сердцу случай начать подвиги добра, на которые он собирался, ехав в Москву. В первом отделении нашли они целое семейство татар. Мужчины и женщины — мать и сын, муж и жены, братья и сестры — все валялись кое-как, кто на лавках, кто на полу. Нечистота и духота были нестерпимые. Бледные, истомленные лица, униженный вид говорили живее слов о несчастном их
положении.
— Я здесь как
врач около больной, — спокойно, настолько, насколько это было возможно в его
положении, отвечал Федор Осипович, хотя это «зачем» больно резануло его по сердцу.
Первый день ушел на проверку очередных списков и семейного
положения призываемых. Со второго началось освидетельствование новобранцев. Приехали двое
врачей: военный и гражданский — окружной, как называют их в Сибири.
Прибывший очень скоро
врач констатировал безнадежное
положение князя Василия Андреевича.
Он сумел, однако, скрыть свою тревогу с искусством тонкого дипломата, но по приезде домой тотчас послал за Лестоком. Напрасно прождал он его всю ночь, не смыкая глаз.
Врач цесаревны явился только на следующий день и рассказал со слов Екатерины Петровны содержание вчерашнего разговора. Маркиз понял всю опасность своего
положения. Правительница знала и была настороже.
Положение ее сделалось опасно, но через два месяца она оправилась с помощью искусного
врача и сладкой уверенности, что муж ее любит, потому что во все время болезни почти неотлучно находился у ее постели, как самая усердная сиделка.
Увидав молодого, пригожего
врача, больная, несмотря на свои страдания, старается оправить на себе одежды и уничтожить на лице, в своем
положении, все неприятное, наброшенное на нее мучительною болезнью.