Неточные совпадения
Наконец, сказав про предполагаемую folle journée [безумный день] у Тюрина,
полковник засмеялся, зашумел, встал и
ушел.
Полковник крякнул на весь дом, повернулся, как деревянный столб, и
ушел, а меня, через некоторое время, выбросило на двор, в телегу дяди Петра.
— И то пойду!.. Да хранит вас бог! — говорил
полковник, склоняя голову и
уходя.
— Хорошо, ладно, ступай! — произнес досадно
полковник, и, когда Ванька
ушел, он остался встревоженный и мрачный.
Полковник после этого зачем-то
ушел к себе в спальню и что-то очень долго там возился, и потом, когда вышел оттуда, лицо его и вообще вся фигура приняли какой-то торжественный вид.
Потом он видел, что она, вместе с скотником,
ушла в лес. Поутру же он заметил, что
полковник сидел у окна сердитым более обыкновенного.
По-видимому, однако ж, и моя смиренная рожица произвела недурное впечатление. По крайней мере, после обеда, когда Травников и Цыбуля
ушли к
полковнику в кабинет, она окинула меня взглядом и сказала...
«Я стою, я молчу, — с тоской думал Ромашов, глядя неотступно на серьгу в ухе
полковника, — а мне нужно было бы сказать, что я и сам не дорожу этой семьей и хоть сейчас готов вырваться из нее,
уйти в запас. Сказать? Посмею ли я?»
— Убивалась она очень, когда вы
ушли! Весь зимовник прямо с ума сошел. Ездили по степи, спрашивали у всех.
Полковнику другой же день обо всем рассказали, — а он в ответ: «Поглядите, не обокрал ли! Должно быть, из беглых!» Очень Женя убивалась! Вы ей портмонетик дорогой подарили, так она его на шее носила. Чуть что — в слезы, а потом женихи стали свататься, она всех отгоняла.
— Если бы таких
полковников у нас в военной службе было побольше, так нам, обер-офицерам, легче было бы служить! — внушил он Миропе Дмитриевне и
ушел от нее, продолжая всю дорогу думать о семействе Рыжовых, в котором все его очаровывало: не говоря уже о Людмиле, а также и о Сусанне, но даже сама старушка-адмиральша очень ему понравилась, а еще более ее —
полковник Марфин, с которым капитану чрезвычайно захотелось поближе познакомиться и высказаться перед ним.
— Гм! Посмотрим; проэкзаменуем и Коровкина. Но довольно, — заключил Фома, подымаясь с кресла. — Я не могу еще вас совершенно простить,
полковник: обида была кровавая; но я помолюсь, и, может быть, Бог ниспошлет мир оскорбленному сердцу. Мы поговорим еще завтра об этом, а теперь позвольте уж мне
уйти. Я устал и ослаб…
— Да,
полковник, да! именно так будет, потому что так должно быть. Завтра же
ухожу от вас. Рассыпьте ваши миллионы, устелите весь путь мой, всю большую дорогу вплоть до Москвы кредитными билетами — и я гордо, презрительно пройду по вашим билетам; эта самая нога,
полковник, растопчет, загрязнит, раздавит эти билеты, и Фома Опискин будет сыт одним благородством своей души! Я сказал и доказал! Прощайте,
полковник. Про-щай-те,
полковник!..
— Вы, кажется, спрашиваете,
полковник: «что это значит?» — торжественно проговорил Фома, как бы наслаждаясь всеобщим смущением. — Удивляюсь вопросу! Разъясните же мне, с своей стороны, каким образом вы в состоянии смотреть теперь мне прямо в глаза? разъясните мне эту последнюю психологическую задачу из человеческого бесстыдства, и тогда я
уйду, по крайней мере обогащенный новым познанием об испорченности человеческого рода.
Барин. Ты останься с
полковником! Я пойду провожу. (
Уходит. Несколько людей за ними).
—
Полковник сейчас выйдет! — сказал лакей Елене и
ушел.
Анфиса(проходя через гостиную). Милые,
полковник незнакомый! Уж пальто снял, деточки, сюда идет. Аринушка, ты же будь ласковая, вежливенькая… (
Уходя.) И завтракать уже давно пора… господи…
А
полковник хохочет и, заметив, что между павшими жертвами было несколько лиц опрятнее одетых (то были мои сестры и моя богиня Тетяся), подумал, что между ними должна быть и Софийка, хотел удержать Надю, но та отбила ему все руки и таки вырвалась и
ушла.
Но ведь Панов-Бесприютный мог убежать не у него (у него вообще не бегали); он мог
уйти с каторги или поселения, и, в этом случае встретившись с ним где-нибудь на тракту,
полковник без сомнения дал бы ему рубль на дорогу и проводил бы старого знакомца добрыми пожеланиями.
Сегодня, после того как последние иллюзии жизни разбиты практическим
полковником, бродяга тоже пытался
уйти, совсем рассчитаться с жизнью.
Теперь
полковник оглядывался назад, на пройденное пространство и видел с удовольствием, что он
ушел гораздо дальше, чем это представлялось безусому фендрику: вот он еще бодр и крепок, а уже достиг высшего предела своих молодых мечтаний.
Генерал. Вы вот пишете, что в Евангелии там такой и такой стих. Ведь это попы знают. Вы поговорите с батюшкой, а потом подумайте. Так-то лучше будет. Прощайте, надеюсь до свиданья, когда поздравлю с царской службой. Пошлите батюшку. (
Уходит, за ним
полковник и адъютант.)
По городу стало известно, что в следующее воскресенье владыка в последний раз будет литургисовать в кафедральном соборе. Эта литургия смущала несколько
полковника Пшецыньского и Непомука. И тот и другой ожидали, что старик не
уйдет без того, чтобы не сказать какое-нибудь громовое, обличающее слово, во всеуслышание православной паствы своей. И если бы такое слово было произнесено, положение их стало бы весьма неловким.
Хвалынцеву стало как-то скверно на душе от всех этих разговоров, так что захотелось просто плюнуть и
уйти, но он понимал в то же время свое двусмысленное и зависимое положение в обществе деликатно арестовавшего его
полковника и потому благоразумно воздержался от сильных проявлений своего чувства.
Больше ничего не может сказать Саша. Он выходит из кабинета и опять садится на стул у двери. Сейчас он охотно бы
ушел совсем, но его душит ненависть и ему ужасно хочется остаться, чтобы оборвать
полковника, сказать ему какую-нибудь дерзость. Он сидит и придумывает, что бы такое сильное и веское сказать ненавистному дяде, а в это время в дверях гостиной, окутанная сумерками, показывается женская фигура. Это жена
полковника. Она манит к себе Сашу и, ломая руки, плача, говорит...
Генерал назвал меня злодеем, хлопнул дверью и
ушел. Я побежал к свояченице, — та меня побранила (за что!). Кончилось тем, что генерал «акт разорвал», а
полковнику, отравившему душу его сына, исходатайствовал за эти труды «чин генерал-лейтенанта»… Какая злая насмешка над самим собою, и как, значит, несправедливы те, которые думают, что такие оскорбительные издевательства стали случаться будто только в наше многовиновное время.
Полковник встал и, как будто все равно собирался
уйти, направился к выходу.