Неточные совпадения
Но бригадир был непоколебим. Он вообразил себе, что травы сделаются зеленее и
цветы расцветут ярче, как только он выедет на выгон."Утучнятся
поля, прольются многоводные реки, поплывут суда, процветет скотоводство, объявятся пути сообщения", — бормотал он про себя и лелеял свой план пуще зеницы ока."Прост он был, — поясняет летописец, — так прост, что даже после стольких бедствий простоты своей не оставил".
Вот время: добрые ленивцы,
Эпикурейцы-мудрецы,
Вы, равнодушные счастливцы,
Вы, школы Левшина птенцы,
Вы, деревенские Приамы,
И вы, чувствительные дамы,
Весна в деревню вас зовет,
Пора тепла,
цветов, работ,
Пора гуляний вдохновенных
И соблазнительных ночей.
В
поля, друзья! скорей, скорей,
В каретах, тяжко нагруженных,
На долгих иль на почтовых
Тянитесь из застав градских.
Любви все возрасты покорны;
Но юным, девственным сердцам
Ее порывы благотворны,
Как бури вешние
полям:
В дожде страстей они свежеют,
И обновляются, и зреют —
И жизнь могущая дает
И пышный
цвет, и сладкий плод.
Но в возраст поздний и бесплодный,
На повороте наших лет,
Печален страсти мертвой след:
Так бури осени холодной
В болото обращают луг
И обнажают лес вокруг.
Цветы, любовь, деревня, праздность,
Поля! я предан вам душой.
Всегда я рад заметить разность
Между Онегиным и мной,
Чтобы насмешливый читатель
Или какой-нибудь издатель
Замысловатой клеветы,
Сличая здесь мои черты,
Не повторял потом безбожно,
Что намарал я свой портрет,
Как Байрон, гордости поэт,
Как будто нам уж невозможно
Писать поэмы о другом,
Как только о себе самом.
Окно с цветными стеклами, бывшее над алтарем, озарилося розовым румянцем утра, и упали от него на
пол голубые, желтые и других
цветов кружки света, осветившие внезапно темную церковь.
Двести челнов спущены были в Днепр, и Малая Азия видела их, с бритыми головами и длинными чубами, предававшими мечу и огню цветущие берега ее; видела чалмы своих магометанских обитателей раскиданными, подобно ее бесчисленным
цветам, на смоченных кровию
полях и плававшими у берегов.
Встану я, бывало, рано; коли летом, так схожу на ключик, умоюсь, принесу с собою водицы и все, все
цветы в доме
полью.
Нет: мы совсем расти оставлены на счастье,
Тогда как у тебя
цветы,
Которыми ни сыт, ни богатеешь ты,
Не так, как мы, закинуты здесь в
поле, —
За стёклами растут в приюте, в неге, в холе.
Красивая борзая собака с голубым ошейником вбежала в гостиную, стуча ногтями по
полу, а вслед за нею вошла девушка лет восемнадцати, черноволосая и смуглая, с несколько круглым, но приятным лицом, с небольшими темными глазами. Она держала в руках корзину, наполненную
цветами.
Писатель был страстным охотником и любил восхищаться природой. Жмурясь, улыбаясь, подчеркивая слова множеством мелких жестов, он рассказывал о целомудренных березках, о задумчивой тишине лесных оврагов, о скромных
цветах полей и звонком пении птиц, рассказывал так, как будто он первый увидал и услышал все это. Двигая в воздухе ладонями, как рыба плавниками, он умилялся...
И, в свою очередь, интересно рассказывала, что еще пятилетним ребенком Клим трогательно ухаживал за хилым
цветком, который случайно вырос в теневом углу сада, среди сорных трав; он
поливал его, не обращая внимания на
цветы в клумбах, а когда
цветок все-таки погиб, Клим долго и горько плакал.
В саду старик в глухом клетчатом жилете
полол траву на грядках. Лицо и шея у него были фиолетовые,
цвета гниющего мяса. Поймав взгляд Самгина, Никонова торопливо сказала...
Настоящий Старик, бережно переставляя одеревеневшие ноги свои, слишком крепко тычет палкой в
пол, кашляет так, что у него дрожат уши, а лицо и шея окрашиваются в
цвет спелой сливы; пристукивая палкой, он говорит матери, сквозь сердитый кашель...
В черном плаще, в широкой шляпе с загнутыми
полями и огромным пепельного
цвета пером, с тростью в руке, она имела вид победоносный, великолепное лицо ее было гневно нахмурено. Самгин несколько секунд смотрел на нее с почтительным изумлением, сняв фуражку.
Он вскочил из-за стола, точно собираясь идти куда-то, остановился у окна в
цветах, вытер салфеткой пот с лица, швырнул ее на
пол и, широко размахнув руками, просипел...
Самгин, доставая папиросы, наклонился и скрыл невольную усмешку. На
полу — толстый ковер малинового
цвета, вокруг — много мебели карельской березы, тускло блестит бронза; на стенах — старинные литографии, комнату наполняет сладковатый, неприятный запах. Лидия — такая тонкая, как будто все вокруг сжимало ее, заставляя вытягиваться к потолку.
В эту секунду хлопнул выстрел. Самгин четко видел, как вздрогнуло и потеряло
цвет лицо Тагильского, видел, как он грузно опустился на стул и вместе со стулом упал на
пол, и в тишине, созданной выстрелом, заскрипела, сломалась ножка стула. Затем толстый негромко проговорил...
— Я знаю их, — угрожающе заявил рыженький подпоручик Алябьев, постукивая палкой в
пол, беленький крестик блестел на его рубахе защитного
цвета, блестели новенькие погоны, золотые зубы, пряжка ремня, он весь был как бы пронизан блеском разных металлов, и даже голос его звучал металлически. Он встал, тяжело опираясь на палку, и, приведя в порядок медные, длинные усы, продолжал обвинительно: — Это — рабочие с Выборгской стороны, там все большевики, будь они прокляты!
Ногою в зеленой сафьяновой туфле она безжалостно затолкала под стол книги, свалившиеся на
пол, сдвинула вещи со стола на один его край, к занавешенному темной тканью окну, делая все это очень быстро. Клим сел на кушетку, присматриваясь. Углы комнаты были сглажены драпировками, треть ее отделялась китайской ширмой, из-за ширмы был виден кусок кровати, окно в ногах ее занавешено толстым ковром тускло красного
цвета, такой же ковер покрывал
пол. Теплый воздух комнаты густо напитан духами.
В ожидании, пока проснется жена, я надел бы шлафрок и походил по саду подышать утренними испарениями; там уж нашел бы я садовника,
поливали бы вместе
цветы, подстригали кусты, деревья.
— Нет: сильно очень пахнет; ни резеды, ни роз не люблю. Да я вообще не люблю
цветов; в
поле еще так, а в комнате — столько возни с ними… сор…
Мужики идут с
поля, с косами на плечах; там воз с сеном проползет, закрыв всю телегу и лошадь; вверху, из кучи, торчит шапка мужика с
цветами да детская головка; там толпа босоногих баб, с серпами, голосят…
Он ходил по дому, по саду, по деревне и
полям, точно сказочный богатырь, когда был в припадке счастья, и столько силы носил в своей голове, сердце, во всей нервной системе, что все
цвело и радовалось в нем.
На
полу лежал большой букет померанцевых
цветов, брошенный снаружи в окно.
Дальше из окна видно, как золотится рожь, белеет гречиха, маковый
цвет да кашка, красными и розовыми пятнами, пестрят
поля и отвлекают глаза и мысль от тетрадей.
В комнате никого, только в незакрытое занавесом окно ворвались лучи солнца и вольно гуляют по зеркалам, дробятся на граненом хрустале. Раскрытая книга валяется на
полу, у ног ее ощипанные листья
цветка…
Книга выпадает из рук на
пол. Софья не заботится поднять ее; она рассеянно берет
цветок из вазы, не замечая, что прочие
цветы раскинулись прихотливо и некоторые выпали.
— Нет, — сказала она, — чего не знаешь, так и не хочется. Вон Верочка, той все скучно, она часто грустит, сидит, как каменная, все ей будто чужое здесь! Ей бы надо куда-нибудь уехать, она не здешняя. А я — ах, как мне здесь хорошо: в
поле, с
цветами, с птицами как дышится легко! Как весело, когда съедутся знакомые!.. Нет, нет, я здешняя, я вся вот из этого песочку, из этой травки! не хочу никуда. Что бы я одна делала там в Петербурге, за границей? Я бы умерла с тоски…
Несмотря на длинные платья, в которые закутаны китаянки от горла до
полу, я случайно, при дуновении ветра, вдруг увидел хитрость. Женщины, с оливковым
цветом лица и с черными, немного узкими глазами, одеваются больше в темные
цвета. С прической а la chinoise и роскошной кучей черных волос, прикрепленной на затылке большой золотой или серебряной булавкой, они не неприятны на вид.
Они успокоились, когда мы вышли через узенькие переулки в
поле и стали подниматься на холмы. Большая часть последовала за нами. Они стали тут очень услужливы, указывали удобные тропинки, рвали нам
цветы, показывали хорошие виды.
«Ух, уф, ах, ох!» — раздавалось по мере того, как каждый из нас вылезал из экипажа. Отель этот был лучше всех, которые мы видели, как и сам Устер лучше всех местечек и городов по нашему пути. В гостиной, куда входишь прямо с площадки, было все чисто, как у порядочно живущего частного человека: прекрасная новая мебель, крашеные
полы, круглый стол, на нем два большие бронзовые канделябра и ваза с букетом
цветов.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и
цветок, мы вышли опять в аллею и потом в улицу, которая вела в
поле и в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись в садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно в гору. Наконец забрались в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли на террасу и, усталые, сели на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
Старик этот, лохматый и весь в морщинах, в одной грязной, пепельного
цвета, прорванной на плече рубахе, таких же штанах, босой, сидел на
полу подле нар и строго-вопросительно смотрел на вошедших.
Полинявшие дорогие ковры на
полу, резная старинная мебель красного дерева, бронзовые люстры и канделябры, малахитовые вазы и мраморные столики по углам, старинные столовые часы из матового серебра, плохие картины в дорогих рамах,
цветы на окнах и лампадки перед образами старинного письма — все это уносило его во времена детства, когда он был своим человеком в этих уютных низеньких комнатах.
Даже самый беспорядок в этих комнатах после министерской передней, убожества хозяйского кабинета и разлагающегося великолепия мертвых залов, — даже беспорядок казался приятным, потому что красноречиво свидетельствовал о присутствии живых людей: позабытая на столе книга, начатая женская работа, соломенная шляпка с широкими
полями и простеньким полевым цветочком, приколотым к тулье, — самый воздух, кажется, был полон жизни и говорил о чьем-то невидимом присутствии, о какой-то женской руке, которая производила этот беспорядок и расставила по окнам пахучие летние
цветы.
Вот это окно отворяли ее руки, она
поливала эти
цветы по утрам.
Из всей обстановки кабинета Ляховского только это зеркало несколько напоминало об удобствах и известной привычке к роскоши; все остальное отличалось большой скромностью, даже некоторым убожеством: стены были покрыты полинялыми обоями, вероятно, синего
цвета; потолок из белого превратился давно в грязно-серый и был заткан по углам паутиной; паркетный
пол давно вытерся и был покрыт донельзя измызганным ковром, потерявшим все краски и представлявшимся издали большим грязным пятном.
Но убранство комнат также не отличалось особым комфортом: мебель была кожаная, красного дерева, старой моды двадцатых годов; даже
полы были некрашеные; зато все блистало чистотой, на окнах было много дорогих
цветов; но главную роскошь в эту минуту, естественно, составлял роскошно сервированный стол, хотя, впрочем, и тут говоря относительно: скатерть была чистая, посуда блестящая; превосходно выпеченный хлеб трех сортов, две бутылки вина, две бутылки великолепного монастырского меду и большой стеклянный кувшин с монастырским квасом, славившимся в околотке.
Если нет у ней гостя, сидит себе моя Татьяна Борисовна под окном и чулок вяжет — зимой; летом в сад ходит,
цветы сажает и
поливает, с котятами играет по целым часам, голубей кормит…
На
полях наблюдателя поражало обилие
цветов.
Золотистым отливом сияет нива; покрыто
цветами поле, развертываются сотни, тысячи
цветов на кустарнике, опоясывающем
поле, зеленеет и шепчет подымающийся за кустарником лес, и он весь пестреет
цветами; аромат несется с нивы, с луга, из кустарника, от наполняющих лес
цветов; порхают по веткам птицы, и тысячи голосов несутся от ветвей вместе с ароматом; и за нивою, за лугом, за кустарником, лесом опять виднеются такие же сияющие золотом нивы, покрытые
цветами луга, покрытые
цветами кустарники до дальних гор, покрытых лесом, озаренным солнцем, и над их вершинами там и здесь, там и здесь, светлые, серебристые, золотистые, пурпуровые, прозрачные облака своими переливами слегка оттеняют по горизонту яркую лазурь; взошло солнце, радуется и радует природа, льет свет и теплоту, аромат и песню, любовь и негу в грудь, льется песня радости и неги, любви и добра из груди — «о земля! о нега! о любовь! о любовь, золотая, прекрасная, как утренние облака над вершинами тех гор»
Вот она ходит по
полю и собирает
цветы, которые будут служить образцами для ее работы, вот она встречает Андре, — такие тихие свидания!
Теперь, Верочка, эти мысли уж ясно видны в жизни, и написаны другие книги, другими людьми, которые находят, что эти мысли хороши, но удивительного нет в них ничего, и теперь, Верочка, эти мысли носятся в воздухе, как аромат в
полях, когда приходит пора
цветов; они повсюду проникают, ты их слышала даже от твоей пьяной матери, говорившей тебе, что надобно жить и почему надобно жить обманом и обиранием; она хотела говорить против твоих мыслей, а сама развивала твои же мысли; ты их слышала от наглой, испорченной француженки, которая таскает за собою своего любовника, будто горничную, делает из него все, что хочет, и все-таки, лишь опомнится, находит, что она не имеет своей воли, должна угождать, принуждать себя, что это очень тяжело, — уж ей ли, кажется, не жить с ее Сергеем, и добрым, и деликатным, и мягким, — а она говорит все-таки: «и даже мне, такой дурной, такие отношения дурны».
Поля, это наши
поля; но такие
цветы теперь только в цветниках у нас.
— Ты думаешь, я хочу пить? — промолвила она, обратившись к брату, — нет; тут есть
цветы на стенах, которые непременно
полить надо.
(Садится на
пол и рассматривает
цветок на столбе.)
Ай, во
поле липонька,
Под липою бел шатер,
В том шатре стол стоит,
За тем столом девица.
Рвала
цветы со травы,
Плела венок с яхонты.
Кому венок износить?
Носить венок милому.
Спустя несколько дней я гулял по пустынному бульвару, которым оканчивается в одну сторону Пермь; это было во вторую половину мая, молодой лист развертывался, березы
цвели (помнится, вся аллея была березовая), — и никем никого. Провинциалы наши не любят платонических гуляний. Долго бродя, я увидел наконец по другую сторону бульвара, то есть на
поле, какого-то человека, гербаризировавшего или просто рвавшего однообразные и скудные
цветы того края. Когда он поднял голову, я узнал Цехановича и подошел к нему.
Оставалось умереть. Все с часу на час ждали роковой минуты, только сама больная продолжала мечтать.
Поле,
цветы, солнце… и много-много воздуха! Точно живительная влага из полной чаши, льется ей воздух в грудь, и она чувствует, как под его действием стихают боли, организм крепнет. Она делает над собой усилие, встает с своего одра, отворяет двери и бежит, бежит…
По всему
полю будут раскиданы красные и синие
цветы.