Неточные совпадения
— Нашел я их
на шоссе. Этот стоит и орет, проповедует: разогнать, рассеять, а Лидия уговаривает его
идти с ней… «Ненавижу я всех твоих», — кричит он…
По вечерам, когда движение
на улицах стихало, я выходил из дому,
шел по
шоссе к шлагбауму мимо дома Линдгорстов.
В один из последних вечеров, когда я прогуливался по
шоссе, все время нося с собой новое ощущение свободы, — из сумеречной и пыльной мглы, в которой двигались гуляющие обыватели, передо мною вынырнули две фигуры: один из моих товарищей, Леонтович,
шел под руку с высоким молодым человеком в синих очках и мягкой широкополой шляпе
на длинных волосах. Фигура была, очевидно, не ровенская.
Крыштанович уверенным шагом повел меня мимо прежней нашей квартиры. Мы прошли мимо старой «фигуры»
на шоссе и
пошли прямо. В какой-то маленькой лавочке Крыштанович купил две булки и кусок колбасы. Уверенность, с какой он делал эту покупку и расплачивался за нее серебряными деньгами, тоже импонировала мне: у меня только раз в жизни было пятнадцать копеек, и когда я
шел с ними по улице, то мне казалось, что все знают об этой огромной сумме и кто-нибудь непременно затевает меня ограбить…
Женщины, согнувшись под тяжестью узлов и котомок, плетутся по
шоссе, вялые, еще не пришедшие в себя от морской болезни, а за ними, как
на ярмарке за комедиантами,
идут целые толпы баб, мужиков, ребятишек и лиц, причастных к канцеляриям.
— Давно хожу, а не встречал, — угрюмо возразил рябой, и они опять
пошли молча. Солнце подымалось все выше, виднелась только белая линия
шоссе, прямого как стрела, темные фигуры слепых и впереди черная точка проехавшего экипажа. Затем дорога разделилась. Бричка направилась к Киеву, слепцы опять свернули проселками
на Почаев.
Он круто повернулся и, в сопровождении адъютанта,
пошел к коляске. И пока он садился, пока коляска повернула
на шоссе и скрылась за зданием ротной школы,
на плацу стояла робкая, недоумелая тишина.
Офицеры в эту минуту свернули с тропинки
на шоссе. До города оставалось еще шагов триста, и так как говорить было больше не о чем, то оба
шли рядом, молча и не глядя друг
на друга. Ни один не решался — ни остановиться, ни повернуть назад. Положение становилось с каждой минутой все более фальшивым и натянутым.
Медленно
идя по
шоссе, с трудом волоча ноги в огромных калошах, Ромашов неотступно глядел
на этот волшебный пожар.
Подбираясь к толпе, я взял от театра направо к
шоссе и
пошел по заброшенному полотну железной дороги, оставшейся от выставки: с нее было видно поле
на далеком расстоянии.
Оставив павильон, я
пошел на Ходынку мимо бегов, со стороны Ваганькова, думая сделать круг по всему полю и закончить его у
шоссе.
И они вышли
на шоссе. Дождь то принимался
идти, то утихал, и все пространство между почерневшею землей и небом было полно клубящимися, быстро идущими облаками. Снизу было видно, как тяжелы они и непроницаемы для света от насытившей их воды и как скучно солнцу за этою плотною стеной.
Дернуло спину, потом вдавило живот — и ровно застучали колеса по белому камню: въехали
на шоссе. Лошадь
пошла шагом, и сразу стало тихо, светло и просторно. В лесу, когда мчались, все казалось, что есть ветер, а теперь удивляла тишина, теплое безветрие, и дышалось свободно. Совсем незнакомое было
шоссе, и лес по обеим сторонам чернел незнакомо и глубоко. Еремей молчал и думал и, отвечая Колесникову, сказал...
Легко идется по земле тому, кто полной мерой платит за содеянное. Вот уже и
шоссе, по которому когда-то так легко шагал какой-то Саша Погодин, — чуть ли не с улыбкой попирает его незримые отроческие следы крепко шагающий Сашка Жегулев, и в темной дали упоенно и радостно прозревает светящийся знак смерти.
Идет в темноту, легкий и быстрый: лица его лучше не видеть и сердца его лучше не касаться, но тверда молодая поступь, и гордо держится
на плечах полумертвая голова.
Мост был полукаменный, высокий, и подъем к нему крутой — Колесников и Саша
пошли пешком, с удовольствием расправляясь. Восходила вчерашняя луна и стояла как раз за деревянными перилами, делясь
на яркие обрезки; угадывалось, что по ту сторону моста уже серебрится
шоссе и светло.
Кончились запасы —
идут, куда понесут ноги:
на ближайший хутор, в деревню, в лимонадную лавочку
на 9-ю или
на 5-ю версту Балаклавского
шоссе. Сядут в кружок среди колючих ожинков кукурузы, хозяин вынесет вина прямо в большом расширяющемся кверху эмалированном ведре с железной дужкой, по которой ходит деревянная муфточка, — а ведро полно верхом. Пьют чашками, учтиво, с пожеланиями и непременно — чтобы все разом. Один подымает чашку и скажет: «стани-ясо», а другие отвечают: «си-ийя».
Около Кузьменок подводы свернули
на шоссе, а Липа
пошла дальше. Уже светало. Когда она спускалась в овраг, то уклеевские избы и церковь прятались в тумане. Было холодно, и казалось ей, что кричит всё та же кукушка.
Он больно треплет ее за ухо, а она встряхивает головой, качает колыбель и мурлычет свою песню. Зеленое пятно и тени от панталон и пеленок колеблются, мигают ей и скоро опять овладевают ее мозгом. Опять она видит
шоссе, покрытое жидкою грязью. Люди с котомками
на спинах и тени разлеглись и крепко спят. Глядя
на них, Варьке страстно хочется спать; она легла бы с наслаждением, но мать Пелагея
идет рядом и торопит ее. Обе они спешат в город наниматься.
Он благосклонно протянул руку Белозерову. Автомобиль мягко сорвался и поплыл по
шоссе. Белозеров
пошел к крыльцу. Катя пристально смотрела
на него. Белозеров поспешил согнать с лица остатки почтительно-радостной улыбки.
Иван Ильич негодующе смотрел. Офицер сорвал с плеч винтовку и прицелился. Закусив губу, Иван Ильич медленно
пошел к ограде.
На шоссе были еще два всадника с винтовками.
— Вот так —
шоссе идет, а так,
на горке, хата стоит.
Покачиваясь и поддерживая друг друга,
шли они с Забродой по
шоссе. Красный полумесяц уходил за горы. С севера дул холодный ветер. Иван Ильич, с развевающимися волосами, — шапку он забыл у Белозерова, — грезил кому-то кулаком навстречу ветру и кричал громовым голосом, звучавшим
на весь поселок...
Солнце склонялось к горам. Местные парни с винтовками сидели у входа и курили. Никого из мужчин не выпускали. Катя вышла
на крыльцо.
На шоссе слабо пыхтел автомобиль, в нем сидел военный в суконном
шлеме с красной звездой, бритый. Перед автомобилем, в почтительной позе, стоял Белозеров. Военный говорил...
Не спеша, они сошли к мосту, спустились в овраг и побежали по бело-каменистому руслу вверх. Овраг мелел и круто сворачивал в сторону. Они выбрались из него и по отлогому скату быстро
пошли вверх, к горам, среди кустов цветущего шиповника и корявых диких слив. Из-за куста они оглянулись и замерли:
на шоссе, возле трупов, была уже целая куча всадников, они размахивали руками, указывали в их сторону. Вдоль оврага скакало несколько человек.
Уже вдвоем с медиком 3-чем, оставив больного товарища, мы выехали по
шоссе в ливонские пределы. Путь наш
шел на Нарву по Эстландии с"раздельной"тогда станцией"Вайвара", откуда уже начинались настоящие чухонские страны.
Трое остальных
шли по
шоссе Камер-Коллежского Вала и пели «По морям». Ветер гнал по сухой земле опавшие листья тополей, ущербный месяц глядел из черных туч с серебряными краями. Вдруг в мозгах у Юрки зазвенело, голова мотнулась в сторону, кепка слетела. Юрка в гневе обернулся. Плотный парень в пестрой кепке второй раз замахивался
на него. Юрка отразил удар, но сбоку получил по шее. Черкизовцев было человек семь-восемь. Они окружили заводских ребят. Начался бой.
Somme toute, presque une belle tête [Словом, почти красивая голова (фр.).]. Степа
пошел его провожать
на шоссе. Я села
на прежнее место и взяла книжку, как ни в чем не бывало. Мне, однако ж, захотелось поскорей узнать про гостя, а Степа вернулся только к обеду.
Идут по
шоссе и проселкам, ползут
на автомобилях, едут по железным дорогам в набитых вагонах, залетают вперед
на аэропланах и бросают бомбы, перескакивают от кочки к кочке, прячутся за бугорками, выглядывают, перебегают еще
на шаг, еще
на версту ближе ко мне, скалятся, ляскают зубами, волокут ножи и пушки, прицеливаются, видят вдали дом и поскорее зажигают его — и все
идут, все
идут!
Трудно представить, говорят, что делается
на дорогах:
идут такими толпами, в таком множестве, что скорее
на Невский в праздник похоже, нежели
на пустынное, осенне-грязное
шоссе.
Вот еще помню я, как тогда,
на шоссе, меня удивляло все самое обыкновенное и ни в каком отношении не замечательное.
Идет, например, навстречу человек, а я гляжу, как он ногами перебирает, и удивляюсь: ишь,
идет! Или курица выскочила
на дорогу, или котенок под лопухом сидит — тоже удивительно: котенок. Или я говорю лавочнику «здравствуйте!», а он мне тоже отвечает «здравствуйте», а не какое-нибудь совсем непонятное: бала-бала.