Неточные совпадения
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это
убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он
пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев
на кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
— Что вы! Я только говорю, что он лучше всех здесь: это все скажут… Губернатор его очень любит и никогда не
посылает на следствия: «Что, говорит, ему грязниться там, разбирать
убийства да воровства — нравственность испортится! Пусть, говорит, побудет при мне!..» Он теперь при нем, и когда не у нас, там обедает, танцует, играет…
Чтобы несколько успокоить вызванное этим
убийством волнение, высшая администрация решила
послать на место убитого судьи человека, пользующегося общим уважением и умеренного. Выбор пал
на моего отца.
Но если к тому же еще вы воспламените ее воображение, влюбите ее в себя, то она за вами
пойдет всюду, куда хотите:
на погром,
на баррикаду,
на воровство,
на убийство.
В своих взглядах
на средства борьбы с существующим порядком [она]
шла дальше большинства своих товарищей и своего друга Тюрина и допускала, что в борьбе хороши и могут быть употребляемы все средства, до
убийства включительно.
Первое дело, что никто ей этой Варсонофии, в душу не лазил: стало быть, дело возможное, что она и продаст; второе дело, что весь я, как есть, в одном нагольном тулупишке, и хоша взял с собою пистолет, однако употребить его невозможно, потому как
убийство совершать законом запрещается, а я не токмо что
на каторгу, а и
на покаянье
идти не желаю; третье дело, стало быть, думаю, они меня, примерно, как тухлое яйцо раздавить там могут вгорячах-то…
— Если бы каждый из нас знал о замышленном политическом
убийстве, то
пошел ли бы он донести, предвидя все последствия, или остался бы дома, ожидая событий? Тут взгляды могут быть разные. Ответ
на вопрос скажет ясно — разойтись нам или оставаться вместе, и уже далеко не
на один этот вечер. Позвольте обратиться к вам первому, — обернулся он к хромому.
После этого
убийства Иоанн, в мрачном отчаянье, созвал Думу, объявил, что хочет
идти в монастырь, и приказал приступить к выбору другого царя. Снисходя, однако,
на усиленные просьбы бояр, он согласился остаться
на престоле и ограничился одним покаянием и богатыми вкладами; а вскоре потом снова начались казни. Так, по свидетельству Одерборна, он осудил
на смерть две тысячи триста человек за то, что они сдали врагам разные крепости, хотя сам Баторий удивлялся их мужеству.
Дорогой
шло безудержное пьянство, в котором старшие не мешали рекрутам, чувствуя, что
идти на такое безумное дело,
на которое они
шли, бросая жен, матерей, отрекаясь от всего святого только для того, чтобы сделаться чьими-то бессмысленными орудиями
убийства, слишком мучительно, если не одурманить себя вином.
Церковные учители признают нагорную проповедь с заповедью о непротивлении злу насилием божественным откровением и потому, если они уже раз нашли нужным писать о моей книге, то, казалось бы, им необходимо было прежде всего ответить
на этот главный пункт обвинения и прямо высказать, признают или не признают они обязательным для христианина учение нагорной проповеди и заповедь о непротивлении злу насилием, и отвечать не так, как это обыкновенно делается, т. е. сказать, что хотя, с одной стороны, нельзя собственно отрицать, но, с другой стороны, опять-таки нельзя утверждать, тем более, что и т. д., а ответить так же, как поставлен вопрос в моей книге: действительно ли Христос требовал от своих учеников исполнения того, чему он учил в нагорной проповеди, и потому может или не может христианин, оставаясь христианином,
идти в суд, участвуя в нем, осуждая людей или ища в нем защиты силой, может или не может христианин, оставаясь христианином, участвовать в управлении, употребляя насилие против своих ближних и самый главный, всем предстоящий теперь с общей воинской повинностью, вопрос — может или не может христианин, оставаясь христианином, противно прямому указанию Христа обещаться в будущих поступках, прямо противных учению, и, участвуя в военной службе, готовиться к
убийству людей или совершать их?
Теперь прибавилась еще забота о мире. Правительства прямо цари, которые разъезжают теперь с министрами, решая по одной своей воле вопросы о том: в нынешнем или будущем году начать
убийство миллионов; цари эти очень хорошо знают, что разговоры о мире не помешают им, когда им вздумается,
послать миллионы
на бойню. Цари даже с удовольствием слушают эти разговоры, поощряют их и участвуют в них.
«Отчего же бы не судить и правительство после каждой объявленной войны? Если бы только народ понял это, если бы они судили власти, ведущие их к
убийству, если бы они отказывались
идти на смерть без надобности, если бы они употребляли данное им оружие против тех, которые им дали его, — если бы это случилось когда-либо, война бы умерла.
— Но разве это может быть, чтобы в тебя заложено было с такой силой отвращение к страданиям людей, к истязаниям, к
убийству их, чтобы в тебя вложена была такая потребность любви к людям и еще более сильная потребность любви от них, чтобы ты ясно видел, что только при признании равенства всех людей, при служении их друг другу возможно осуществление наибольшего блага, доступного людям, чтобы то же самое говорили тебе твое сердце, твой разум, исповедуемая тобой вера, чтобы это самое говорила наука и чтобы, несмотря
на это, ты бы был по каким-то очень туманным, сложным рассуждениям принужден делать всё прямо противоположное этому; чтобы ты, будучи землевладельцем или капиталистом, должен был
на угнетении народа строить всю свою жизнь, или чтобы, будучи императором или президентом, был принужден командовать войсками, т. е. быть начальником и руководителем убийц, или чтобы, будучи правительственным чиновником, был принужден насильно отнимать у бедных людей их кровные деньги для того, чтобы пользоваться ими и раздавать их богатым, или, будучи судьей, присяжным, был бы принужден приговаривать заблудших людей к истязаниям и к смерти за то, что им не открыли истины, или — главное,
на чем зиждется всё зло мира, — чтобы ты, всякий молодой мужчина, должен был
идти в военные и, отрекаясь от своей воли и от всех человеческих чувств, обещаться по воле чуждых тебе людей убивать всех тех, кого они тебе прикажут?
Но когда я говорил, что такого ограничения не сделано в божьем законе, и упоминал об обязательном для всех христианском учении братства, прощения обид, любви, которые никак не могли согласоваться с
убийством, люди из народа обыкновенно соглашались, но уже с своей стороны задавали мне вопрос: каким же образом делается то, спрашивали они, что правительство, которое, по их понятиям, не может ошибаться, распоряжается, когда нужно, войсками,
посылая их
на войну, и казнями преступников?
«
Убийство, взлом, окровавленный топор, — подумал я, — десять лет… Какая все-таки оригинальная жизнь у меня
на необитаемом острове. Нужно
идти добриться…»
Поражения, претерпенные от половцев, оправдываются большею частью тем, что мы не могли противиться превосходному множеству. Рассказывая о вероломном
убийстве Китана и Итларя половецких (1095), автор говорит о том, что Владимир Мономах сначала противился этому, но не упоминает ничего о том, что он наконец
на это согласился. О походе 1095 года, когда Святополк купил мир у половцев, сказано в «Записках», что Святополк
пошел на них с войском, а они, «уведав о приходе великого князя, не мешкав, ушли».
Борьба, видимо, обострялась. Обоюдное ожесточение росло. Прежде татары воровали, но
убийств не было. Теперь они
шли уже
на все, и при перестрелках бывали раненые с той и другой стороны. Был и еще один косвенный результат наслежной войны: кражи в самой слободе значительно участились.
К их несчастью, в деревне, где уже
шли разговоры об
убийстве в лесу, подозрительно взглянули
на смуглых послов, и, задержав их, привели ко мне.
Человек, верующий в бога-Христа, паки грядущего со
славою судить и казнить живых и мертвых, не может верить в Христа, повелевающего подставлять щеку обидчику, не судить, прощать и любить врагов; человек, верующий в боговдохновенность ветхого завета и святость Давида, завещающего
на смертном одре
убийство старика, оскорбившего его и которого он сам не мог убить, так как был связан клятвой (3-я кн.
Страх перед наказанием никогда не удержал ни одного убийцу. Тот, кто
идет убивать своего соседа из мести или нужды, не рассуждает много о последствиях. Убийца всегда уверен, что избегнет преследования. Если бы когда-нибудь было объявлено, что никакого наказания не будут налагать
на убийц, число
убийств не увеличилось бы ни
на один случай. Весьма вероятно, напротив, что оно уменьшилось бы, потому что не было бы преступников, развращенных в тюрьмах.
Я понял его и подтвердил, что вся ответственность за
убийство грозного зверя ляжет исключительно
на меня одного и что его семья тут ни при чем. После этого мы надели лыжи и
пошли: он — впереди, а я следом сзади. Пройдя шагов двести по реке, мы свернули в небольшую проточку.
Месяцев пять спустя после
убийства и ряда смертей, заключивших историю больших, но неудавшихся замыслов Горданова и Глафиры, часов в одиннадцать утра раннего великопостного дня, по одной из больших улиц Петербурга
шла довольно скорыми шагами молодая женщина в черной атласной шубе и черной шляпе. Она часто останавливалась против надписей об отдающихся внаймы квартирах, читала их и опять, опустив
на лицо вуаль,
шла далее. Очевидно, она искала наемной квартиры и не находила такой, какая ей была нужна.
Дуэль не есть
убийство, так как в серьезной дуэли каждая из сторон
идет на смерть.
Если война и дуэль не есть
убийство, ибо человек
идет на войну не только убивать, но и умирать и всегда рискует своей жизнью, то смертная казнь есть чистое
убийство.
«Нет, она не барское дитя», — сказал он себе тогда же, и с этой самой минуты у них
пошел разговор все живее и живее, и она ему рассказала под гул голосов, что муж ее уехал
на следствие, по поручению прокурора, по какому-то важному
убийству, что она всего два года как кончила курс и замужем второй год, что отец и мать ее — по старой вере, отец перешел в единоверие только недавно, а прежде был в «бегло-поповской» секте.
Вся Москва, а за ней и Петербург повторяли рассказ, которому все легко верили, а именно, что оба крепостные взяли
убийство на себя и
пошли на каторгу. Но и барин был, кажется,"оставлен в подозрении"по суду.
Кто больше человек и кто больше варвар: тот ли лорд, который, увидав затасканное платье певца, с злобой убежал из-за стола, за его труды не дал ему мильонной доли своего состояния и теперь, сытый, сидя в светлой покойной комнате, спокойно судит о делах Китая, находя справедливыми совершаемые там
убийства, или маленький певец, который, рискуя тюрьмой, с франком в кармане, двадцать лет, никому не делая вреда, ходит по горам и долам, утешая людей своим пением, которого оскорбили, чуть не вытолкали нынче и который, усталый, голодный, пристыженный,
пошел спать куда-нибудь
на гниющей соломе?
— Таким образом я жила. Как часто вспоминала я о высоком доме, как часто я оплакивала отца моего ребенка. Это знают моя грудь да подушка. Однажды от проезжих я случайно узнала, что по делу об
убийстве на заимке Толстых арестован и
пошел в тюрьму Егор Никифоров. Я поняла все. Чтобы не выдать настоящего убийцу, Егор принял
на себя вину, чтобы спасти моего отца, его благодетеля, он обрекал себя
на каторгу…
Костерев согласился
на предложение и
пошел было в квартиру, чтобы собраться в дорогу, но поселяне из какого-то опасения не отпустили его от себя и в эту же ночь непосредственно за совершением
убийств, отстраня капитана, отправили восемь человек выборных из хозяев в Царское Село, для донесения государю императору о происшедшем и для оправдания в своих поступках.
— А-а… — протянула я и, вдруг спохватившись, почти крикнула, — тут все представляется, как она собиралась…
идти на…
убийство?
— Что в этом толку, — заметил Вацлав Лаврентьевич. — Теперь дело
идет не о Егоре Никифорове, которого я знаю за честного, неспособного не только
на убийство, но ни
на какое преступление человека, а о подозрительных личностях.
Но первый потерянный, никуда, как
на убийство, не годный человек в эполетах, которому это взбредет в голову, скажет: возьми не крест, а ранец и ружье и
иди за мной
на всякие мучения и
на верную смерть, — и все
идут.
Мы так пропустили мимо ушей и забыли всё то, что он сказал нам о нашей жизни — о том, что не только убивать, но гневаться нельзя
на другого человека, что нельзя защищаться, а надо подставлять щеку, что надо любить врагов, — что нам теперь, привыкшим называть людей, посвятивших свою жизнь
убийству, — христолюбивым воинством, привыкшим слушать молитвы, обращенные ко Христу о победе над врагами,
славу и гордость свою полагающим в
убийстве, в некоторого рода святыню возведшим символ
убийства, шпагу, так что человек без этого символа, — без ножа, — это осрамленный человек, что нам теперь кажется, что Христос не запретил войны, что если бы он запрещал, он бы сказал это яснее.
Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то
на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал
на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал
славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ
на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему
на убийство человека, и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по-французски стихи о своем участии в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.
Причины в том, что вследствие несчастного, случайного
убийства царя, который освободил народ, совершенного небольшой группой людей, ошибочно воображавших, что они этим служат всему народу, правительство решило не только не
идти вперед, отрешаясь все более и более от несвойственных условиям жизни деспотических форм правления, но напротив, вообразив себе, что спасение именно в этих грубых отживших формах, в продолжение 20 лет не только не
идет вперед, соответственно общему развитию и усложнению жизни, и даже не стоит
на месте, а
идет назад, этим обратным движением все более и более разделяясь с народом и его требованиями.