Неточные совпадения
Трудно было дышать в зараженном воздухе; стали опасаться, чтоб
к голоду не присоединилась еще чума, и для предотвращения зла, сейчас же составили комиссию, написали проект об устройстве временной больницы на десять
кроватей, нащипали корпии и
послали во все места по рапорту.
Он взял ее на руки,
пошел к себе в нумер, посадил на
кровать и стал раздевать.
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя
к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он
пошел в спальню, зажег огонь, постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на
кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
Утром я проснулся рано. Первая мысль, которая мне доставила наслаждение, было сознание, что более нести котомку не надо. Я долго нежился в
кровати. Затем оделся и
пошел к начальнику Иманского участка Уссурийского казачьего войска Г.Ф. Февралеву. Он принял меня очень любезно и выручил деньгами.
Она увидела, что
идет домой, когда прошла уже ворота Пажеского корпуса, взяла извозчика и приехала счастливо, побила у двери отворившего ей Федю, бросилась
к шкапчику, побила высунувшуюся на шум Матрену, бросилась опять
к шкапчику, бросилась в комнату Верочки, через минуту выбежала
к шкапчику, побежала опять в комнату Верочки, долго оставалась там, потом
пошла по комнатам, ругаясь, но бить было уже некого: Федя бежал на грязную лестницу, Матрена, подсматривая в щель Верочкиной комнаты, бежала опрометью, увидев, что Марья Алексевна поднимается, в кухню не попала, а очутилась в спальной под
кроватью Марьи Алексевны, где и пробыла благополучно до мирного востребования.
А именно: все время, покуда она жила в доме (иногда месяца два-три), ее кормили и поили за барским столом;
кровать ее ставили в той же комнате, где спала роженица, и, следовательно, ее кровью питали приписанных
к этой комнате клопов; затем, по благополучном разрешении, ей уплачивали деньгами десять рублей на ассигнации и
посылали зимой в ее городской дом воз или два разной провизии, разумеется, со всячинкой.
Он не обедал в этот день и не лег по обыкновению спать после обеда, а долго ходил по кабинету, постукивая на ходу своей палкой. Когда часа через два мать
послала меня в кабинет посмотреть, не заснул ли он, и, если не спит, позвать
к чаю, — то я застал его перед
кроватью на коленях. Он горячо молился на образ, и все несколько тучное тело его вздрагивало… Он горько плакал.
Он вдруг спустил ноги с
кровати, шатаясь
пошел к окну, бабушка подхватила его под руки...
Дядя поманил меня пальцем и
пошел на цыпочках
к двери бабушкиной комнаты, а когда я влез на
кровать, он шепнул...
Оказалось, что Онички нет дома. У маркизы сделалась лихорадка; феи уложили ее в постель, укутали и сели по сторонам
кровати; Лиза поехала домой, Арапов
пошел ночевать
к Бычкову, а Персиянцева упросил слетать завтра утром в Лефортово и привезти ему, Арапову, оставленные им на столе корректуры.
Матвей хотел ответить что-то очень внушительное, но в это время с одной из
кроватей послышался сердитый окрик какого-то американца. Дыма разобрал только одно слово devil, но и из него понял, что их обоих
посылают к дьяволу за то, что они мешают спать… Он скорчился и юркнул под одеяло.
Никита быстро отворил дверь, грубо, обеими руками и коленом отпихнул Андрея Ефимыча, потом размахнулся и ударил его кулаком по лицу. Андрею Ефимычу показалось, что громадная соленая волна накрыла его с головой и потащила
к кровати; в самом деле, во рту было солоно: вероятно, из зубов
пошла кровь. Он, точно желая выплыть, замахал руками и ухватился за чью-то
кровать, и в это время почувствовал, что Никита два раза ударил его в спину.
— Трудно? Тебе? Врёшь ты! — вскричал Илья, вскочив с
кровати и подходя
к товарищу, сидевшему под окном. — Мне — трудно, да! Ты — что? Отец состарится — хозяин будешь… А я?
Иду по улице, в магазинах вижу брюки, жилетки… часы и всё такое… Мне таких брюк не носить… таких часов не иметь, — понял? А мне — хочется… Я хочу, чтобы меня уважали… Чем я хуже других? Я — лучше! А жулики предо мной кичатся, их в гласные выбирают! Они дома имеют, трактиры… Почему жулику счастье, а мне нет его? Я тоже хочу…
Долинский поставил чашку со спиртом на столик у
кровати и
пошел к двери; но тотчас же вернулся снова.
Сон одолевал Нестора Игнатьича. Три ночи, проведенные им в тревоге, утомили его. Долинский не
пошел в свою комнату, боясь, что Даше что-нибудь понадобится и она его не докличется. Он сел на коврик в ногах ее
кровати и, прислонясь головою
к матрацу, заснул в таком положении как убитый.
Бледный, встревоженный хозяин, вздыхая и покачивая головой, вернулся
к себе в спальню. Тетке жутко было оставаться в потемках, и она
пошла за ним. Он сел на
кровать и несколько раз повторил...
Несчастная красавица открыла глаза и, не видя уже никого около своей постели, подозвала служанку и
послала ее за карлицею. Но в ту же минуту круглая, старая крошка как шарик подкатилась
к ее
кровати. Ласточка (так называлась карлица) во всю прыть коротеньких ножек, вслед за Гаврилою Афанасьевичем и Ибрагимом, пустилась вверх по лестнице и притаилась за дверью, не изменяя любопытству, сродному прекрасному полу. Наташа, увидя ее, выслала служанку, и карлица села у
кровати на скамеечку.
Рано проснешься поутру, оденешься задолго до света и с тревожным нетерпением Дожидаешься зари; наконец,
пойдешь и
к каждой поставушке подходишь с сильным биением сердца, издали стараясь рассмотреть, не спущен ли самострел, не уронена ли плашка, не запуталось ли что-нибудь в сильях, и когда в самом деле попалась добыча, то с какой, бывало, радостью и торжеством возвращаешься домой, снимаешь шкурку, распяливаешь и сушишь ее у печки и потом повесишь на стену у своей
кровати, около которой в продолжение зимы набиралось и красовалось иногда десятка три разных шкурок.
Буланин только что собирался с новенькой сетью и с верным Савкою
идти на перепелов… Внезапно разбуженный этими пронзительными звуками, он испуганно вскочил на
кровати и раскрыл глаза. Над самой его головой стоял огромный, рыжий, веснушчатый солдат и, приложив
к губам блестящую медную трубу, весь красный от натуги, с раздутыми щеками и напряженной шеей, играл какой-то оглушительный и однообразный мотив.
— Пешком, — говорит, — до самой Москвы пер, даже на подметках мозоли стали.
Пошел к живописцу, чтобы сказать, что пять рублей не принес, а ухожу, а он совсем умирает, — с
кровати не вставал; выслушал, что было, и хотел смеяться, но поманул и из-под подушки двадцать рублей дал. Я спросил: «На что?» А он нагнул
к уху и без голосу шепнул...
Рымову было тогда двадцать два года; он начал шалунье отвечать тем же: напугает ночью в коридоре, кинет ей нечаянно из саду в окно мячом или забьется
к ней под
кровать, когда она
идет спать.
Я
иду к тебе с такою радостью, с восторгом душевным, и вдруг всю радость сердца, весь этот восторг я должен был открыть, барахтаясь поперек
кровати, теряя достоинство…
Пошел, — добрые люди дорогу показали; а жила она в конце города. Домик маленький, дверца низенькая. Вошел я
к ссыльному-то
к этому, гляжу: чисто у него, комната светлая, в углу
кровать стоит, и занавеской угол отгорожен. Книг много, на столе, на полках… А рядом мастерская махонькая, там на скамейке другая постель положена.
Она
пошла к себе на постель, села и, не зная, что делать со своею большою радостью, которая томила ее, смотрела на образ, висевший на спинке ее
кровати, и говорила...
Лиза, ничего не понимающая, боящаяся, чтобы он не подошел
к ее окну и не отбросил ее в сторону, трепеща всем телом, шмыгнула в полуотворенную дверь. Она
пошла в детскую, легла на нянину
кровать и свернулась калачиком. Ее трясла лихорадка.
— Воля ваша, — выговорил он, все еще стоя у
кровати, — не могу я
к ней
идти… Горничную пущу. Больше не требуйте от меня… Ах вы!.. Вот перед кем надо дни целые на коленях стоять!
— А за тебя нет? — Она опять подошла
к кровати и стала у ног. — Помни, Вася, — заговорила она с дрожью нахлынувших сдержанных рыданий, — помни… Ты уж предал меня… Бог тебя знает, изменил ты мне или нет; но душа твоя, вот эта самая душа, про которую жалуешься, что я не могу ее понять… Помни и то, что я тебе сказала в прошлом году там, у нас, у памятника, на обрыве, когда решилась
пойти с тобой… Забыл небось?.. Всегда так, всегда так бывает! Мужчина разве может любить, как мы любим?!
Началась партия. Лещова присела у нижней спинки
кровати и глядела в карты Качеева. Больной сначала выиграл. Ему пришло в первую же игру четырнадцать дам и пять и пятнадцать в трефах. Он с наслаждением обирал взятки и клал их, звонко прищелкивая пальцами. И следующие три-четыре игры карта
шла к нему. Но вот Качеев взял девяносто. Поддаваться, если бы он и хотел, нельзя было. Лещов пришел бы в ярость. В прикупке очутилось у Качеева три туза.
Когда шаги генерала затихли, Андрей Хрисанфыч осмотрел полученную почту и нашел одно письмо на свое имя. Он распечатал, прочел несколько строк, потом, не спеша, глядя в газету,
пошел к себе в свою комнату, которая была тут же внизу, в конце коридора. Жена его Ефимья сидела на
кровати и кормила ребенка; другой ребенок, самый старший, стоял возле, положив кудрявую голову ей на колени, третий спал на
кровати.
Вдруг я заметил, что я давно уже без варежек, вспомнил, что уж полчаса назад скинул пальто. Изнутри тела
шла крепкая, защищающая теплота. Было странно и непонятно, — как я мог зябнуть на этом мягком, ласкающем воздухе. Вспомнилась противная, внешняя теплота, которую я вбирал в себя из печки, и как это чужая теплота сейчас же выходила из меня, и становилось еще холоднее. А Алешка, дурень, лежит там, кутается, придвинув
кровать к печке…
— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, подходя на цыпочках
к кровати. — Не
послать ли за доктором?
— Живите! — с видимым усилием почти вскрикнула Наталья Федоровна и, поднявшись с кресла, отодвинула его назад и
пошла, шатаясь, по направлению
к кровати.
Вернувшись
к себе в палату, Пашка сел на
кровать и стал дожидаться доктора, чтобы
идти с ним ловить чижей или ехать на ярмарку. Но доктор не
шел. В дверях соседней палаты мелькнул ненадолго фельдшер. Он нагнулся
к тому больному, у которого на голове лежал мешок со льдом, и крикнул...
Боже мой! — не случится ли и со мной того же! Недавно ночью, раздумавшись о войне и о немцах, которые ее начали, я пришел в такое состояние, что действительно мог бы загрызть человека. А Сашеньки нет, она и по ночам дежурит в лазарете, и так мне страшно стало от себя самого, от ее пустой
кровати, от мамаши Инны Ивановны, которая больше похожа на мертвеца, нежели на живого человека, от всей этой пустоты и разорения, что не выдержал я: оделся и, благо лазарет тут же в доме,
пошел к Сашеньке.
Через месяц Праша пришла звать меня
к себе на новоселье. Я
пошел с другим моим литературным товарищем, теперь уже умершим (из всей нашей тогдашней компании теперь в живых остается только трое: Тимирязев, Всев. Крестовский и я). Праша устроилась хорошо: у нее была одна действительно очень большая комната с плитяным полом, а за ней еще маленькая комната, в которой у нее стояла ее
кровать и деревянная колыбелька писательского сына.
— Дай платок! — сказала она не глядя и протянула руку. Вытерла крепко лицо, громко высморкалась, бросила ему на колени платок и
пошла к двери. Он смотрел и ждал. На ходу Люба закрыла электричество, и сразу стало так темно, что он услыхал свое дыхание, несколько затрудненное. И почему-то снова сел на слабо скрипнувшую
кровать.