Неточные совпадения
Орехова солидно поздоровалась с нею, сочувственно глядя на Самгина, потрясла его руку и стала помогать Юрину подняться из
кресла. Он принял ее помощь молча и, высокий, сутулый,
пошел к фисгармонии, костюм на нем был из толстого сукна, но и костюм не скрывал остроты его костлявых плеч, локтей, колен. Плотникова поспешно рассказывала Ореховой...
Вечером он
пошел к Прозорову, старик вышел
к нему в халате, с забинтованной шеей, двигался он, хватаясь дрожащей рукой за спинки
кресел, и сипел, как фагот, точно пьяный.
В антракте он
пошел в ложу
к Ольге и едва протеснился до нее между двух каких-то франтов. Чрез пять минут он ускользнул и остановился у входа в
кресла, в толпе. Акт начался, и все торопились
к своим местам. Франты из ложи Ольги тоже были тут и не видели Обломова.
Ольга очнулась, встала, с помощью Кати и Обломова, с
кресла и, шатаясь,
пошла к себе в спальню.
И старческое бессилие пропадало, она
шла опять. Проходила до вечера, просидела ночь у себя в
кресле, томясь страшной дремотой с бредом и стоном, потом просыпалась, жалея, что проснулась, встала с зарей и
шла опять с обрыва,
к беседке, долго сидела там на развалившемся пороге, положив голову на голые доски пола, потом уходила в поля, терялась среди кустов у Приволжья.
Он
пошел к двери и оглянулся. Она сидит неподвижно: на лице только нетерпение, чтоб он ушел. Едва он вышел, она налила из графина в стакан воды, медленно выпила его и потом велела отложить карету. Она села в
кресло и задумалась, не шевелясь.
Он развернул портрет, поставил его в гостиной на
кресло и тихо
пошел по анфиладе
к комнатам Софьи. Ему сказали внизу, что она была одна: тетки уехали
к обедне.
При помощи Луки Бахарев поднялся с
кресла и, шаркая одной ногой,
пошел к дверям.
В двенадцать приходил военный губернатор; не обращая никакого внимания на советников, он
шел прямо в угол и там ставил свою саблю, потом, посмотревши в окно и поправив волосы, он подходил
к своим
креслам и кланялся присутствующим.
Пустотелов выходит на балкон, садится в
кресло и отдыхает. День склоняется
к концу, в воздухе чувствуется роса, солнце дошло до самой окраины горизонта и,
к великому удовольствию Арсения Потапыча, садится совсем чисто. Вот уж и стадо гонят домой; его застилает громадное облако пыли, из которого доносится блеянье овец и мычанье коров. Бык, в качестве должностного лица,
идет сзади. Образцовый хозяин зорко всматривается в даль, и ему кажется, что бык словно прихрамывает.
Приезжие
идут во второй зал, низенький, с широкими дубовыми
креслами. Занимают любимый стол,
к которому привыкли, располагаясь на разлатых диванах…
— Да так. Года два назад написал я комедию. Туда, сюда — не берут. Я —
к нему в театр. Не застаю.
Иду на дом. Он принимает меня в роскошном кабинете. Сидит важно, развалясь в
кресле у письменного стола.
— Да, — проговорила, потянувшись на
кресле, Ступина. — Это вот только, как говорят у нас на Украйне: «do naszego brzega nie plynie nic dobrego», [
К нашему берегу не плывет ничего хорошего (полъск.).] — и
пошла в свою холодную комнату.
И вот, блаженно и пьяно, я
иду по лестнице вниз,
к дежурному, и быстро у меня на глазах, всюду кругом неслышно лопаются тысячелетние почки и расцветают
кресла, башмаки, золотые бляхи, электрические лампочки, чьи-то темные лохматые глаза, граненые колонки перил, оброненный на ступенях платок, столик дежурного, над столиком — нежно-коричневые, с крапинками, щеки Ю. Все — необычайное, новое, нежное, розовое, влажное.
— Папаша проснулся; поди
к нему и скажи, — сказала Настенька. Калинович ничего уж не возразил, а встал и
пошел. Ему, наконец, сделалось смешно его положение, и он решился покориться всему безусловно. Петр Михайлыч действительно встал и сидел в своем
кресле в глубокой задумчивости.
Иду. Зовет
к себе в кабинет. Вхожу. Владимир Андреевич встает с
кресла в шелковом халате,
идет ко мне и сердито показывает отмеченную красным карандашом корреспонденцию.
— Лучше всего, когда он
к вам придет, — подхватила вдруг Марья Тимофеевна, высовываясь из своего
кресла, — то
пошлите его в лакейскую. Пусть он там на залавке в свои козыри с ними поиграет, а мы будем здесь сидеть кофей пить. Чашку-то кофею еще можно ему
послать, но я глубоко его презираю.
К чести своей, однако ж, я должен сказать, что устоял. Одно время чуть было у меня не сползло с языка нечто вроде обещания подумать и посмотреть, но на этот раз,
слава богу, Выжлятников сам сплошал. Снялся с
кресла и оставил меня, обещавши в непродолжительном времени зайти опять и возобновить разговор.
Прислонясь
к спинке
кресла, на котором застал меня дядя, я не сомневался, что у него в кармане непременно есть где-нибудь ветка омелы, что он коснется ею моей головы, и что я тотчас скинусь белым зайчиком и поскачу в это широкое поле с темными перелогами, в которых растлевается флером весны подернутый снег, а он скинется волком и
пойдет меня гнать… Что шаг, то становится все страшнее и страшнее… И вот дядя подошел именно прямо ко мне, взял меня за уши и сказал...
Девочки сидели в
кресле, молча, прижавшись друг
к другу, как зверки, которым холодно, а он все ходил по комнатам и с нетерпением посматривал на часы. В доме было тихо. Но вот уже в конце девятого часа кто-то позвонил. Петр
пошел отворять.
С такими мыслями он
шел домой и, подойдя
к террасе, увидел, что княгиня, разодетая и прехорошенькая, в какой-то полулежачей и нежной позе сидела на
креслах, а у ног ее помещался барон с красным, пылающим лицом, с разгоревшимися маслеными глазами.
Отчего она сегодня так долго не
идет? Вот уже три месяца, как я пришел в себя после того дня. Первое лицо, которое я увидел, было лицо Сони. И с тех пор она проводит со мной каждый вечер. Это сделалось для нее какой-то службой. Она сидит у моей постели или у большого
кресла, когда я в силах сидеть, разговаривает со мною, читает вслух газеты и книги. Ее очень огорчает, что я равнодушен
к выбору чтения и предоставляю его ей.
Николев встал, очень свободно
пошел нам навстречу, протянул мне руку, приветствовал очень ласково, запросто поздоровался с Шатровым и, пригласив нас сесть, воротился
к своим
креслам и сел в них так ловко, что если б я не был предупрежден, то не догадался бы, что он слеп, тем более, что глаза его были совершенно ясны.
И он
шел в суд, отгоняя от себя всякие сомнения; вступал в разговоры с товарищами и садился, по старой привычке, рассеянно, задумчивым взглядом окидывая толпу и обеими исхудавшими руками опираясь на ручки дубового
кресла, так же, как обыкновенно, перегибаясь
к товарищу, подвигая дело, перешептываясь, и потом, вдруг вскидывая глаза и прямо усаживаясь, произносил известные слова и начинал дело.
Печорин с сожалением посмотрел ему вослед и
пошел в
кресла: второй акт Фенеллы уж подходил
к концу… Артиллерист и преображенец, сидевшие с другого края, не заметили его отсутствия.
Пробило наконец шесть часов утра. Вельчанинов очнулся, оделся и
пошел к Павлу Павловичу. Отпирая двери, он не мог понять: для чего он запирал Павла Павловича и зачем не выпустил его тогда же из дому?
К удивлению его, арестант был уже совсем одет; вероятно, нашел как-нибудь случай распутаться. Он сидел в
креслах, но тотчас же встал, как вошел Вельчанинов. Шляпа была уже у него в руках. Тревожный взгляд его, как бы спеша, проговорил...
(Входят Николай, Бобоедов. Садятся за стол. Генерал усаживается в
кресло в углу, сзади него поручик. В дверях — Клеопатра и Полина. Потом сзади них Татьяна и Надя. Через их плечи недовольно смотрит Захар. Откуда-то боком и осторожно
идет Пологий, кланяется сидящим за столом, и растерянно останавливается посреди комнаты. Генерал манит его
к себе движением пальца. Он
идет на носках сапог и становится рядом с
креслом генерала. Вводят Рябцова.)
— Смотри же, — заметила Ненила Макарьевна, погладила ее по щеке и вышла вслед за мужем. Маша прислонилась
к спинке
кресел, опустила голову на грудь, скрестила пальцы и долго глядела в окно, прищурив глазки… Легкая краска заиграла на свежих ее щеках; со вздохом выпрямилась она, принялась было шить, уронила иголку, оперла лицо на руку и, легонько покусывая кончики ногтей, задумалась… потом взглянула на свое плечо, на свою протянутую руку, встала, подошла
к зеркалу, усмехнулась, надела шляпу и
пошла в сад.
— Ох, какие вы требовательные! Вы хотите, чтобы с вами были откровенны прежде, чем вы сами откровенны, и у вас недостает даже великодушия оставить нам, женщинам, право скромности. Вы сами не рискуете шагу сделать, но ожидаете, сидя спокойно в
креслах, чтобы
к вам подошла бедная женщина и рассказала все свои тайные помыслы, — проговорила Надина и
пошла в том же роде.
(В гостиную справа входит Пётр, садится в
кресло, закрыв глаза и закинув голову. Иван смотрит на часы, открывает дверцу, переводит стрелку. Часы бьют восемь. Пётр открывает глаза, оглядывается. Иван, насвистывая «Боже царя храни», стоит посреди столовой, хмурый и озабоченный. Пётр решительно
идёт к отцу.)
Прежде, живя одним жалованьем, он должен был во многом себе отказывать; теперь же, напротив, у него была спокойная, прекрасно меблированная квартира, отличный стол, потому что хозяйка и слышать не хотела, чтобы он
посылал за кушаньем в трактир; он мог обедать или с нею, или в своих комнатах, пригласив
к себе даже несколько человек гостей; он ездил в театр, до которого был страстный охотник, уже не в партер, часа за два до представления, в давку и тесноту, а в
кресло; покупал разные книги, в особенности относящиеся
к военным наукам, имел общество любимых и любящих его товарищей, — казалось, чего бы ему недоставало?..
Сначала в карауле все
шло хорошо: посты распределены, люди расставлены, и все обстояло в совершенном порядке. Государь Николай Павлович был здоров, ездил вечером кататься, возвратился домой и лег в постель. Уснул и дворец. Наступила самая спокойная ночь. В кордегардии тишина. Капитан Миллер приколол булавками свой белый носовой платок
к высокой и всегда традиционно засаленной сафьянной спинке офицерского
кресла и сел коротать время за книгой.
Она не уходила. Ей нравилось сидеть в этом хорошем
кресле и страшно было
идти домой,
к Калерии.
Пошел лекарь
к Марку Данилычу, а Дуня в бессилии опустилась в
кресло и не внимала словам Патапа Максимыча, Дарьи Сергевны и Аграфены Петровны.
Пока
шли хлопоты и приготовления
к спектаклю, она боролась еще кое-как с одолевавшим ее желанием уснуть, но сейчас, очутившись в мягком, удобном
кресле в полутьме за сдвинутой занавесью, бедная Маша переживала нестерпимые муки.
Аксинья отворила ей дверь в большую низковатую комнату с тремя окнами. Свет сквозь полосатые шторы ровно обливал ее. Воздух стоял в ней спертый. Окна боялись отпирать. Хорошая рядская мебель в чехлах занимала две стены в жесткой симметрии: диван, стол, два
кресла. В простенках узкие бронзовые зеркала. На стенах олеографии в рамах. Чистота отзывалась раскольничьим домом. Крашеный пол так и блестел. По нем от одной двери
к другой
шли белые половики. На окнах цветы и бутыли с красным уксусом.
Надежда Петровна
пошла в гостиную и села писать записку
к лавочнику. Доктор снял шубу, вошел в гостиную и развалился в
кресле. В ожидании ответа от лавочника, оба сидели и молчали. Минут через пять пришел ответ. Надежда Петровна вынула из записочки рубль и сунула его доктору. У доктора вспыхнули глаза.
— Живите! — с видимым усилием почти вскрикнула Наталья Федоровна и, поднявшись с
кресла, отодвинула его назад и
пошла, шатаясь, по направлению
к кровати.
Болезнь
шла быстро, приближаясь
к роковому концу. Изможденное тело обессилело в борьбе с надвигающеюся силою смерти, и лишь живой дух боролся до конца, временно даже оставаясь победителем. Во время этих побед — коротких промежутков — Александр Васильевич, по-видимому, поправлялся, его поднимали с постели, сажали в большое
кресло на колесах и возили по комнате.
Княжна Людмила не отвечала ничего. Она сидела на
кресле, стоявшем сбоку письменного стола, у которого над раскрытой приходо-расходной книгой помещалась ее мать, и, быть может, даже не слыхала этой мысли вслух, так как молодая девушка была далеко от той комнаты, в которой она сидела. Ее думы, одинаково с думами ее матери, витали по дороге
к Луговому, по той дороге, где, быть может,
идет за гробом своей матери молодой князь Луговой.
Доктор недоверчиво покачал головой и, усевшись за письменный стол, стал писать рецепт, по которому надо было
послать в
К., пока же приказал делать холодные компрессы на голову, позволив больному, по его желанию, оставаться в
кресле.
Он
пошел было
к креслу, на котором сидел когда-то Караулов и сиденье которого было еще влажно от пролитых с час тому назад слез Фанни Викторовны, но последняя испуганно вскрикнула...
Княжна Людмила Васильевна встала с
кресла при входе его в кабинет и
пошла к нему навстречу усталой походкой. Князь наклонился
к поданной ею ему руке и горячо поцеловал ее. Чуть заметная усмешка мелькнула на побелевших губах княжны.
Увидя ее, он быстро встал и
пошел к ней навстречу. Заметив, что она с трудом держится на ногах от волнения, он бережно довел ее до
кресла и сел против нее.
Николай Павлович, несколько успокоившись и усевшись в
кресло, рассказал им, что
идя к ним, они с Кудриным проходили по Кузнецкому мосту; вдруг у одного из магазинов остановились парные сани и из них вышла молодая дама, которая и прошла мимо них в магазин. Эту даму Николай Павлович разглядел очень пристально, так как свет из окон магазина падал прямо на ее лицо и готов прозакладывать голову, что это была не кто иная, как Екатерина Петровна Бахметьева.
Хозяин
пошел его провожать. Губернатор перешел со своего
кресла на диван, поближе
к Антонине Сергеевне.
Хорошо обставленная квартира. На стене большой, во весь рост, портрет Петра Великого. Номах сидит на крыле
кресла, задумавшись. Он, по-видимому, только что вернулся. Сидит в шляпе. В дверь кто-то барабанит пальцами. Номах, как бы пробуждаясь от дремоты,
идет осторожно
к двери, прислушивается и смотрит в замочную скважину.
Проводив одного гостя, граф возвращался
к тому или той, которые еще были в гостиной; придвинув
кресла и с видом человека, любящего и умеющего пожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительно покачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда на русском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова с видом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека
шел провожать, оправлял редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать.