Неточные совпадения
— План
следующий: теперь мы едем до Гвоздева. В Гвоздеве болото дупелиное по сю сторону, а
за Гвоздевым
идут чудные бекасиные болота, и дупеля бывают. Теперь жарко, и мы к вечеру (двадцать верст) приедем и возьмем вечернее поле; переночуем, а уже завтра в большие болота.
Он промучился до утра, но не прибег к искусству Базарова и, увидевшись с ним на
следующий день, на его вопрос: «Зачем он не
послал за ним?» — отвечал, весь еще бледный, но уже тщательно расчесанный и выбритый: «Ведь вы, помнится, сами говорили, что не верите в медицину?» Так проходили дни.
— Вы, по обыкновению, глумитесь, Харламов, — печально, однако как будто и сердито сказал хозяин. — Вы — запоздалый нигилист, вот кто вы, — добавил он и пригласил ужинать, но Елена отказалась. Самгин
пошел провожать ее. Было уже поздно и пустынно, город глухо ворчал, засыпая. Нагретые
за день дома, остывая, дышали тяжелыми запахами из каждых ворот. На одной улице луна освещала только верхние этажи домов на левой стороне, а в
следующей улице только мостовую, и это раздражало Самгина.
Оказалось, что грамотных было больше 20 человек. Англичанин вынул из ручного мешка несколько переплетенных Новых Заветов, и мускулистые руки с крепкими черными ногтями из-за посконных рукавов потянулись к нему, отталкивая друг друга. Он роздал в этой камере два Евангелия и
пошел в
следующую.
Следующие 3 дня провели
за починкой обуви. Прежде всего я позаботился доставить продовольствие Н.А. Пальчевскому, который собирал растения в окрестностях бухты Терней. На наше счастье, в устье Тютихе мы застали большую парусную лодку, которая
шла на север. Дерсу уговорил хозяина ее, маньчжура Хэй Бат-су [Хэй-ба-тоу — черный лодочник.], зайти в бухту Терней и передать Н.А. Пальчевскому письма и 2 ящика с грузом.
Скучно становилось, тоскливо. Помещики, написавши уставные грамоты, покидали родные гнезда и устремлялись на поиски
за чем-то неведомым. Только мелкота крепко засела, потому что
идти было некуда, да Струнников не уезжал, потому что нес службу, да и кредиторы следили
за ним. На новое трехлетие его опять выбрали всемишарами, но на
следующее выбрали уже не его, а Митрофана Столбнякова. Наступившая судебная реформа начала оказывать свое действие.
На
следующий день, с тяжелой головой и с скверным чувством на душе, я
шел купаться и зашел
за одним из товарищей, жившим в казенном здании, соседнем с гимназией.
На
следующий вечер старший брат, проходя через темную гостиную, вдруг закричал и со всех ног кинулся в кабинет отца. В гостиной он увидел высокую белую фигуру, как та «душа», о которой рассказывал капитан. Отец велел нам
идти за ним… Мы подошли к порогу и заглянули в гостиную. Слабый отблеск света падал на пол и терялся в темноте. У левой стены стояло что-то высокое, белое, действительно похожее на фигуру.
Мыльников с намерением оставил до
следующего дня рассказ о том, как был у Зыковых и Карачунского, — он рассчитывал опохмелиться на счет этих новостей и не ошибся. Баушка Лукерья сама
послала Оксю в кабак
за полштофом и с жадным вниманием прослушала всю болтовню Мыльникова, напрасно стараясь отличить, где он говорит правду и где врет.
Благодарю
за известие о водворении Бакунина в доме Лучших. Хорошо знать его на хороших руках, но я хотел бы, чтоб ты мне сказал, на ком он затевает жениться? Может быть, это знакомая тебе особа — ты был дедушкой всех томских невест. И я порадовал бы его матушку, если б мог сказать ей что-нибудь положительное о выборе ее сына. Неизвестность ее тревожит, а тут всегда является Маремьяна. [Речь
идет об M. А. Бакунине. Об этом — и в начале
следующего письма.]
На
следующий день (вчера было нельзя из-за праздника и позднего времени), проснувшись очень рано и вспомнив о том, что ему нужно ехать хлопотать о Любкином паспорте, он почувствовал себя так же скверно, как в былое время, когда еще гимназистом
шел на экзамен, зная, что наверное провалится.
— Матушка мне то же говорила, — резко подхватила Нелли, — и, как мы
шли домой, все говорила: это твой дедушка, Нелли, а я виновата перед ним, вот он и проклял меня,
за это меня теперь бог и наказывает, и весь вечер этот и все
следующие дни все это же говорила. А говорила, как будто себя не помнила…
Сенокос обыкновенно убирается помочью; но между этою помочью и тою, которую устраивает хозяйственный мужичок, существует громадная разница. Мужичок приглашает таких же хозяйственных мужиков-соседей, как он сам; работа у них кипит, потому что они взаимно друг с другом чередуются. Нынешнее воскресенье у него помочь; в
следующий праздничный день он сам
идет на помочь к соседу. Священник обращается
за помочью ко всему миру; все обещают, а назавтра добрая половила не явится.
В 1859 году он был сослан на Кавказ рядовым, но потом возвращен
за отличия в делах с горцами. Выслан он был
за стихи, которые прочел на какой-то студенческой тайной вечеринке, а потом принес их в «Развлечение»; редактор, не посмотрев, сдал их в набор и в гранках
послал к цензору. Последний переслал их в цензурный комитет, а тот к жандармскому генералу, и в результате перед последним предстал редактор «Развлечения» Ф.Б. Миллер. Потребовали и автора к жандарму. На столе лежала гранка со
следующими стихами...
Сгоряча она хотела
послать за квартальным, потом ехать к французскому консулу, но рассудила, что это вовсе не нужно, и просто-напросто прогнала Софи из дому самым грубым образом, забыв второпях отдать ей
следующие деньги.
Это избиение всех родов форели, противное истинному охотнику до уженья, как и всякая ловля рыбы разными снастями, производится
следующим образом: в темную осеннюю ночь отправляются двое охотников, один с пуком зажженной лучины, таща запас ее
за плечами, а другой с острогою; они
идут вдоль по речке и тщательно осматривают каждый омуток или глубокое место, освещая его пылающей лучиной; рыба обыкновенно стоит плотно у берега, прислонясь к нему или к древесным корням; приметив красулю, пестряка, кутему или налима, охотник с острогой заходит с противоположной стороны, а товарищ ему светит, ибо стоя на берегу, под которым притаилась спящая рыба, ударить ее неловко, да и не видно.
В тот же вечер он
послал записку к Ирине, а на
следующее утро он получил от нее ответ."Днем позже, днем раньше, — писала она, — это было неизбежно. А я повторяю тебе, что вчера сказала: жизнь моя в твоих руках, делай со мной что хочешь. Я не хочу стеснять твою свободу, но знай, что, если нужно, я все брошу и
пойду за тобой на край земли. Мы ведь увидимся завтра? Твоя Ирина".
За этим опять
шла минута молчания, после которой бабушка, понюхав щепотку табаку из жалованной Мариею Феодоровной золотой табакерки, или заговаривала о чем-нибудь вседневном, или несколько пониженным тоном добавляла о свекре своем
следующее...
Мы на цыпочках прошли в
следующую комнату, где сидели два заводских управителя, доктор, становой и еще несколько мелких служащих. На одном столе помещалась батарея бутылок всевозможного вина, а
за другим
шла игра в карты. Одним словом, по случаю сплава всем работы было по горло, о чем красноречиво свидетельствовали раскрасневшиеся лица, блуждающие взгляды и не совсем связные разговоры. Из опасения разбудить «самого» говорили почтительным полушепотом.
Возвратясь домой, Волынцев был так уныл и мрачен, так неохотно отвечал своей сестре и так скоро заперся к себе в кабинет, что она решилась
послать гонца
за Лежневым. Она прибегала к нему во всех затруднительных случаях. Лежнев велел ей сказать, что приедет на
следующий день.
Когда общество тронулось, я, в совершенном безразличии,
пошел было
за ним, но, когда его скрыла
следующая дверь, я, готовый упасть на пол и заснуть, бросился к дивану, стоявшему у стены широкого прохода, и сел на него в совершенном изнеможении.
Выношенного ястреба, приученного видеть около себя легавую собаку, притравливают
следующим образом: охотник выходит с ним па открытое место, всего лучше
за околицу деревни, в поле; другой охотник
идет рядом с ним (впрочем, обойтись и без товарища): незаметно для ястреба вынимает он из кармана или из вачика [Вачик — холщовая или кожаная двойная сумка; в маленькой сумке лежит вабило, без которого никак не должно ходить в поле, а в большую кладут затравленных перепелок] голубя, предпочтительно молодого, привязанного
за ногу тоненьким снурком, другой конец которого привязан к руке охотника: это делается для того, чтоб задержать полет голубя и чтоб, в случае неудачи, он не улетел совсем; голубь вспархивает, как будто нечаянно, из-под самых ног охотника; ястреб, опутинки которого заблаговременно отвязаны от должника, бросается, догоняет птицу, схватывает и падает с добычею на землю; охотник подбегает и осторожно помогает ястребу удержать голубя, потому что последний очень силен и гнездарю одному с ним не справиться; нужно придержать голубиные крылья и потом, не вынимая из когтей, отвернуть голубю голову.
Асклипиодот со смелостью вполне пьяного человека
пошел к громадной желтой собаке, которая дико металась у своей конуры на длинной цепи; собака на мгновение было притихла, но в
следующую минуту, когда Асклипиодот хотел ее погладить, она сначала схватила его
за руку, а потом
за полы подрясника.
Я с ним не встречался; но когда, распорядивши все, собирался ехать к своим, то — нечего делать! —
послал к нему сказать мой поклон, что я дня через три буду с моей женой, а в
следующее воскресенье будет у меня здесь свадебный бал, и что гости уже званы, так чтобы сделал мне братское одолжение, не трубил бы по утрам и ничего бы не беспокоил нас по ночам и во время бала,
за что останусь ему вечно благодарным.
Трубный туш и литавры. Входит посол английский, предшествуемый двумя стольниками;
за ним
идет его свита и останавливается, не доходя престола. Посол подходит к престолу; стольники раздаются направо и налево. При входе
следующих послов соблюдаются те же обряды.
Тогда и в литературе явится полный, резко и живо очерченный, образ русского Инсарова. И не долго нам ждать его:
за это ручается то лихорадочное мучительное нетерпение, с которым мы ожидаем его появления в жизни. Он необходим для нас, без него вся наша жизнь
идет как-то не в зачет, и каждый день ничего не значит сам по себе, а служит только кануном другого дня. Придет же он, наконец, этот день! И, во всяком случае, канун недалек от
следующего за ним дня: всего-то какая-нибудь ночь разделяет их!..
И так несколько кругов. Альберт не волнуется и не сердится. Он знает, что оставить номер недоделанным никак нельзя. Это тоже закон цирка: в
следующий раз будет втрое труднее сделать. Альберт только звончее щелкает шамбарьерным бичом и настойчивее
посылает Ольгу отрывистым: «Allez!» — и еще и еще круг
за кругом делает лошадь, а Ольга все больше теряет уверенность и спокойствие… Мне становится ее жалко до слез. Альберт кажется мне мучителем.
Я хотя с Прасковьей не согласился, однако
пошел домой. А бешеную собаку на
следующий день гарнизонный солдат из ружья застрелил. И, стало быть, уж ей такой был предел положон: в первый раз отродясь солдат-то из ружья выпалил, хоть и медаль имел
за двенадцатый год. Так вот какое со мной произошло сверхъестественное событие.
— А-а, это дело другое! — сказал он. — Разденьтесь совсем, —
пойдите за ширмочку…
Следующая!
Думают, что все так глупы и слепы, что никто ничего не замечает!» Фелисата Егоровна в ужасе качает головой, и
идет рассказывать — как противная Ярыжникова, в неприличной позе,
за кулисами шепталась и целовалась, и обнималась со своим аманом, а на
следующий день весь город уже уверял, что madame Ярыжникова делала в кулисах такое, про что и сказать невозможно.
На
следующее утро, до восхода солнца, Ашанин в компании нескольких моряков поднимался на маленькой крепкой лошадке в горы. Небольшая кавалькада предоставила себя во власть проводников, которые
шли, держась
за хвосты лошадей. Впереди ехал мичман Лопатин, так как у него был самый старый и опытный проводник.
Сначала Анна радовалась, что теперь наконец ее положение выяснится, определится. Но на
следующее утро «ей стало страшно
за позор, о котором она прежде не думала… Она спрашивала себя, куда она
пойдет, когда ее выгонят из дома, и не находила ответа. Ей представлялось, что Вронский не любит ее, что она не может предложить ему себя, и она чувствовала враждебность к нему
за это».
— Я знаю, что ты не скажешь, кто тебе помогал, но и не станешь больше
посылать в лавку, потому-то теперешнее твое состояние — боязнь погубить других из-за собственной шалости — будет тебе наукой. А чтобы ты помнила хорошенько о твоем поступке, в продолжение целого года ты не будешь записана на красную доску и перейдешь в
следующий класс при среднем поведении. Поняла? Ступай!
Николай Герасимович решился
идти ночевать в гостиницу, надеясь, что с него денег
за комнату и ужин сейчас не потребуют, а на
следующий день, продав часы, он расплатится и поедет дальше.
В
следующей за первой коляске между Нееловым и Савиным
шел тоже оживленный приятельский разговор.
На
следующий вечер, часа
за два до открытия увеселительного заведения для публики, когда на сцене при открытом занавесе
шла репетиция, а директор находился в буфете, наблюдая
за порядком в этой важнейшей части подведомственного ему учреждения, он вдруг почувствовал, что его кто-то ударил по плечу.
Он сумел, однако, скрыть свою тревогу с искусством тонкого дипломата, но по приезде домой тотчас
послал за Лестоком. Напрасно прождал он его всю ночь, не смыкая глаз. Врач цесаревны явился только на
следующий день и рассказал со слов Екатерины Петровны содержание вчерашнего разговора. Маркиз понял всю опасность своего положения. Правительница знала и была настороже.
Со
следующего дня он ревностно принялся
за дела. Прежде всего он
послал прошение об отставке по домашним обстоятельствам, а затем сделал несколько визитов и вскоре познакомился со всем виленским обществом.
В конторе ему рекомендовали ближайший местный ресторан «Gigot de mouton», куда он и
послал на
следующий же день
за обедом и
за хозяином, чтобы с ним сговориться о дальнейших присылках.
Со
следующего за днем этого рокового открытия дня граф стал
посылать цветы княжне Людмиле Васильевне Полторацкой.
— Однако я
пойду переоденусь, сброшу с себя эту хамскую одежду, — сказал Кржижановский и прошел в
следующую за кабинетом комнату, служившую спальней.
Наконец, в начале августа, сгорая от нетерпения, она
послала к маркизу своего камергера Воронцова, чтобы условиться с ним насчет свидания. Было решено встретиться на
следующий день как бы нечаянно по дороге в Петербург. Но в самый последний момент Елизавета Петровна не решилась выехать, зная, что
за каждым шагом ее следят.
На
следующую ночь повторилось то же. Высокий и темный человек
шел за попом до самой его калитки, и почему-то в походке и складе коренастой фигуры попу показалось, что это Иван Порфирыч, староста.
Но расстаться с детьми и снова
идти бог знает куда одному Пизонскому теперь уже показалось невозможно, и он в течение
следующей за сим ночи придумал нечто другое.
«Тягаться с нею судом, — подумал Пизонский, — долго, и денег у меня нет на то, да и пока велят ей отдать мне детей, она их непременно ослепит». Но расстаться с детьми и снова
идти бог знает куда одному — Пизонскому теперь уже показалось невозможно, и он в течение
следующей за сим ночи придумал нечто другое.