Неточные совпадения
До деревни было сажен полтораста, она вытянулась по течению узенькой речки, с мохнатым кустарником на берегах; Самгин хорошо видел все, что творится в ней, видел, но не понимал. Казалось ему, что толпа
идет торжественно, как за крестным ходом, она даже сбита в пеструю кучу теснее, чем вокруг икон и хоругвей.
Ветер лениво гнал шумок в сторону Самгина, были слышны даже отдельные голоса, и особенно разрушал слитный гул чей-то пронзительный крик...
Он примолк. Мы уже дошли
до выходной двери, а я все
шел за ним. Он отворил дверь; быстро ворвавшийся
ветер потушил мою свечу. Тут я вдруг схватил его за руку; была совершенная темнота. Он вздрогнул, но молчал. Я припал к руке его и вдруг жадно стал ее целовать, несколько раз, много раз.
Станция называется Маймакан. От нее двадцать две версты
до станции Иктенда. Сейчас едем. На горах не оттаял вчерашний снег;
ветер дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг резвое и милое дитя.
Пошли опять то горы, то просеки, острова и долины.
До Иктенды проехали в темноте, лежа в каюте, со свечкой, и ничего не видали. От холода коченели ноги.
Другой, также от нечего делать, пророчит: «Завтра будет перемена,
ветер: горизонт облачен». Всем
до того хочется дальше, что уверуют и ждут — опять ничего. Однажды вдруг мы порадовались было: фрегат
пошел восемь узлов, то есть четырнадцать верст в час; я слышал это из каюты и спросил проходившего мимо Посьета...
От Гонконга
до островов Бонин-Cима, куда нам следовало
идти, всего 1600 миль; это в кругосветном плавании составляет не слишком большой переход, который, при хорошем, попутном
ветре, совершается в семь-восемь дней.
Мы
пошли: Бирюк впереди, я за ним. Бог его знает, как он узнавал дорогу, но он останавливался только изредка, и то для того, чтобы прислушиваться к стуку топора. «Вишь, — бормотал он сквозь зубы, — слышите? слышите?» — «Да где?» Бирюк пожимал плечами. Мы спустились в овраг,
ветер затих на мгновенье — мерные удары ясно достигли
до моего слуха. Бирюк глянул на меня и качнул головой. Мы
пошли далее по мокрому папоротнику и крапиве. Глухой и продолжительный гул раздался…
Вдруг
ветер сразу упал. Издали донесся
до нас шум озера Ханка. Начало смеркаться, и одновременно с тем в воздухе закружилось несколько снежинок. Штиль продолжался несколько минут, и вслед за тем налетел вихрь. Снег
пошел сильнее.
Пурга — это снежный ураган, во время которого температура понижается
до 15°. И
ветер бывает так силен, что снимает с домов крыши и вырывает с корнями деревья.
Идти во время пурги положительно нельзя: единственное спасение — оставаться на месте. Обыкновенно всякая снежная буря сопровождается человеческими жертвами.
В горах расстояния очень обманчивы. Мы
шли целый день, а горный хребет, служащий водоразделом между реками Сандагоу и Сыдагоу, как будто тоже удалялся от нас. Мне очень хотелось дойти
до него, но вскоре я увидел, что сегодня нам это сделать не удастся. День приближался к концу; солнце стояло почти у самого горизонта. Нагретые за день камни сильно излучали теплоту. Только свежий
ветер мог принести прохладу.
Ведь вся южная часть лежит близко к Охотскому морю, в котором льдины и даже ледяные поля плавают среди лета, и нынешний Корсаковский округ в главной своей части отделен от этого моря лишь невысоким хребтом, за которым вплоть
до моря
идет низменность, покрытая озерами и доступная холодным
ветрам.]
Случалось, что протоптанную накануне дорогу заметало ночью
ветром, и тогда надо было протаптывать ее снова. Бывали случаи, когда на возвратном пути мы не находили своей лыжницы: ее заносило следом за нами. Тогда мы
шли целиною, лишь бы поскорее дойти
до бивака и дать отдых измученным ногам.
Копинка взялся управлять парусом, я сел на его место за весла, а Намука остался на руле. С парусом наша лодка
пошла быстрее:
Ветер дул ровный, но он заметно усиливался. Море изменило свой лик
до неузнаваемости. Полчаса назад оно было совершенно спокойно-гладкое, а теперь взбунтовалось и шумно выражало свой гнев.
Ветер свистит, весь воздух туго набит чем-то невидимым
до самого верху. Мне трудно дышать, трудно
идти — и трудно, медленно, не останавливаясь ни на секунду, — ползет стрелка на часах аккумуляторной башни там, в конце проспекта. Башенный шпиц — в тучах — тусклый, синий и глухо воет: сосет электричество. Воют трубы Музыкального Завода.
— Леса — господни сады. Никто их не сеял, один
ветер божий, святое дыхание уст его… Бывало, в молодости, в Жигулях, когда я бурлаком ходил… Эх, Лексей, не доведется тебе видеть-испытать, что мною испытано! На Оке леса — от Касимова
до Мурома, али — за Волгой лес,
до Урала
идет, да! Все это безмерно и пречудесно…
—
До беды, Марфа Андревна, разве долго? — отвечал отец Алексей, кушая жаренную в сметане печенку. — Все вдруг, государыня, может быть. Я тоже намедни
пошел ночью лошадок загарнуть на задворке, а большой
ветер был, — я пригнулся, чтоб дверь за собой притворить, а сивуха моя как меня шарахнет в поясницу, так я насилу выполз, и даже еще по сей час этот бок саднеет.
Им показалось, что общество не только не способно
идти вперед по указанному ими направлению, но еще не может остановиться даже и на том,
до чего они успели довести его, — а непременно поворотит назад, повинуясь силе противного
ветра.
С
ветру пришла — на
ветер пойди; с воды пришла — на воду
пойди; с лесу пришла — на лес
пойди отныне и
до века».
В Архангельской губернии читается: «Встану я, раб божий, благословясь,
пойду перекрестясь из дверей в двери, из дверей в ворота, в чистое поле; стану на запад хребтом, на восток лицом, позрю, посмотрю на ясное небо; со ясна неба летит огненна стрела; той стреле помолюсь, покорюсь и спрошу ее: „Куда полетела, огненна стрела?“ — „В темные леса, в зыбучие болота, в сыроё кореньё!“ — „О ты, огненна стрела, воротись и полетай, куда я тебя
пошлю: есть на святой Руси красна девица (имярек), полетай ей в ретивое сердце, в черную печень, в горячую кровь, в становую жилу, в сахарные уста, в ясные очи, в черные брови, чтобы она тосковала, горевала весь день, при солнце, на утренней заре, при младом месяце, на ветре-холоде, на прибылых днях и на убылых Днях, отныне и
до века“».
Так все и
идем, нос-то по
ветру держим. Где этак безопаснее, к морю аль к речке спустимся, а чуть малость сомневаться станем, сейчас опять на верхи. Кордоны-то обходим со всякою осторожностью, а кордоны-то стоят разно: где двадцать верст расстояние, а где и все пятьдесят. Угадать никак невозможно. Ну, все же как-то нас бог миловал, обходили все кордоны благополучно, вплоть
до последнего…
К вечеру
ветер усилился
до шторма. Небо опять покрылось тучами, и
пошел дождь. Юрта Карпушки была построена довольно прочно и нигде не протекала.
Ветер дул нам навстречу, и потому орочи
шли на шестах, придерживаясь мелководья.
До устья реки было километров сорок пять. После принятия реки Хуту Тумнин разливается на несколько рукавов. С левой стороны главного русла тянутся обширные торфяные мари, поросшие редкостойной лиственицей, а за ними виднеется большая гора Иода с магнитной аномалией на шестнадцать градусов.
Дойдя под порывами осеннего
ветра до темного подъезда гостиницы, Синтянина остановилась внизу, за дверью, и
послала пришедшую с нею женщину наверх за майором, который сию же минуту показался наверху тускло освещенной лестницы и сказал...
У Глафиры слегка сжало сердце, как будто при внезапном колебании палубы на судне, которое
до сих пор
шло не качаясь, хотя по разгуливающемуся
ветру и давно уже можно было ожидать качки.
Вечером они отправились в городской сад на симфонический концерт. Темнело,
ветер крепчал. Навстречу по дорожке
шел плотный и высокий профессор Богодаров, с седоватыми волосами
до плеч, в серой крылатке.
Все
шло как нельзя лучше, как вдруг случилось событие, неожиданно положившее конец всем этим планам. За много лет
до того один из родственников Зиновьевых по женской линии — Менгден, неисправимый кутила, бежал от долгов из России в Польшу, где и принял должность управляющего в именье одного богатого помещика. По смерти владельца ему удалось получить руку вдовы, и таким образом он снова достиг положения в жизни, которое он когда-то так легкомысленно пустил по
ветру.
Это происходило в декабре, за два дня
до Николы, часа за два
до обеда, при довольно свежей погоде с забористым «московським»
ветром, который тотчас же после выезда Агапа с Керасивною из хутора начал разыгрываться и превратился в жестокую бурю. Небо сверху заволокло свинцом; понизу завеялась снежистая пыль, и
пошла лютая метель.