Неточные совпадения
Сегодня, 19-го, явились опять двое, и, между прочим, Ойе-Саброски, «с маленькой просьбой от губернатора, — сказали они, — завтра, 20-го,
поедет князь Чикузен или Цикузен, от одной пристани
к другой в проливе, смотреть свои казармы и
войска, так не может ли корвет немного отодвинуться в сторону, потому что князя будут сопровождать до ста лодок, так им трудно будет проехать».
Воевал король Степан с турчином. Уже три недели воюет он с турчином, а все не может его выгнать. А у турчина был паша такой, что сам с десятью янычарами мог порубить целый полк. Вот объявил король Степан, что если сыщется смельчак и приведет
к нему того пашу живого или мертвого, даст ему одному столько жалованья, сколько дает на все
войско. «Пойдем, брат, ловить пашу!» — сказал брат Иван Петру. И
поехали козаки, один в одну сторону, другой в другую.
Стоило некоторым людям, участникам и неучастникам этого дела, свободным от внушения, еще тогда, когда только готовились
к этому делу, смело высказывать свое негодование перед совершившимися в других местах истязаниями и отвращение и презрение
к людям, участвовавшим в них, стоило в настоящем тульском деле некоторым лицам выразить нежелание участвовать в нем, стоило проезжавшей барыне и другим лицам тут же на станции высказать тем, которые
ехали в этом поезде, свое негодование перед совершаемым ими делом, стоило одному из полковых командиров, от которых требовались части
войск для усмирения, высказать свое мнение, что военные не могут быть палачами, и благодаря этим и некоторым другим, кажущимся неважными частным воздействиям на людей, находящихся под внушением, дело приняло совсем другой оборот, и
войска, приехав на место, не совершили истязаний, а только срубили лес и отдали его помещику.
Зарубин и Мясников
поехали в город для повестки народу,а незнакомец, оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи о смерти его были ложны, что он, при помощи караульного офицера, ушел в Киев, где скрывался около года; что потом был в Цареграде и тайно находился в русском
войске во время последней турецкой войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен в Царицыне, но вскоре освобожден верными казаками; что в прошлом году находился он на Иргизе и в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен в Казань; что часовой, подкупленный за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его снова; что после подъезжал он
к Яицкому городку, но, узнав через одну женщину о строгости, с каковою ныне требуются и осматриваются паспорта, воротился на Сызранскую дорогу, по коей скитался несколько времени, пока наконец с Таловинского умета взят Зарубиным и Мясниковым и привезен
к Кожевникову.
— Да слышишь ли ты, голова! он на других-то людей вовсе не походит. Посмотрел бы ты, как он сел на коня, как подлетел соколом
к войску, когда оно, войдя в Москву, остановилось у Арбатских ворот, как показал на Кремль и соборные храмы!.. и что тогда было в его глазах и на лице!.. Так я тебе скажу: и взглянуть-то страшно! Подле его стремени
ехал Козьма Минич Сухорукий… Ну, брат, и этот молодец! Не так грозен, как князь Пожарский, а нашего поля ягода — за себя постоит!
— Видеть-то я вижу, да как мы доберемся до польского
войска?..
Ехать одним… того и гляди, попадешься в руки
к разбойникам шишам, от которых, говорят, около Москвы проезду нет. Взять с собой человек тридцать холопей… с такой оравой тайком не прокрадешься; а Пожарский давно уже из Ярославля со всем
войском к Москве выступил.
— Если щеке моей будет легче, пристану опять
к нашему
войску; а если нет, то
поеду отсюда
к приятелю моему Рославлеву.
В десять часов вечера должны были выступить
войска. В половине девятого я сел на лошадь и
поехал к генералу; но, предполагая, что он и адъютант его заняты, я остановился на улице, привязал лошадь
к забору и сел на завалинку, с тем чтобы, как только выедет генерал, догнать его.
— Ай-ай-ай, Лев Александрович! Как же ж это вы так легкомысленно относитесь
к этому! «Пускай
едет»! А как не уедет? А как пойдет в толпу да станет бунтовать, да как если — борони Боже — на дом нахлынут? От подобных господчиков я всего ожидаю!.. Нет-с, пока не пришло
войско, мы в блокаде, доложу я вам, и я не дам лишнего шанса неприятелю!.. Выпустить его невозможно.
К вечеру эскадра стала на якорь, и на следующее утро началась перевозка десанта. В течение дня все
войска были свезены, и часа в четыре отряд, наконец, двинулся
к назначенному месту, отстоявшему верстах в пятнадцати от пункта высадки. Дорога была неважная, и Ашанин порядочно-таки устал, шагая вместе с другими. Лошадей ни у кого не было. Только начальник отряда, полковник de Palanca,
ехал впереди на маленьком конике, остальные офицеры шли пешком.
Второй день у нас не было эвакуации, так как санитарные поезда не ходили. Наместник
ехал из Харбина, как царь, больше, чем как царь; все движение на железной дороге было для него остановлено; стояли санитарные поезда с больными, стояли поезда с
войсками и снарядами, спешившие на юг
к предстоявшему бою. Больные прибывали
к нам без конца; заняты были все койки, все носилки, не хватало и носилок; больных стали класть на пол.
Вместо того чтобы
ехать к нему, он звал
к себе — опять для совета! — начальника
войска, князя Холмского, и сына своего Иоанна.
По доходившим известиям, поляки сильно укрепили Прагу и готовились
к отпору. Александр Васильевич не скрывал этого от солдат, а, напротив, заранее им внушал, что Прага даром в руки не дастся. По своему обыкновению, объезжая ежедневно на походе
войска, он останавливался у каждого полка, здоровался, балагурил, называл по именам знакомых солдат, говорил о предстоящих трудах. Чуть не весь полк сбегался туда, где
ехал и беседовал с солдатами Суворов, — это беспорядком не считалось.
Из казарм все двинулись
к Зимнему дворцу. Елизавета Петровна
ехала медленно впереди роты гренадер. Только один человек мог остановить
войско — это был Миних. Унтер-офицер, командовавший караулом у его дома, был участником заговора. Ему было приказано захватить фельдмаршала и отвезти его во дворец цесаревны. Он так и сделал.
Первое то, что в самые трудные дни отступления армии от Вильны
к Дриссе, Аракчеев, вместе с Шишковым, дал государю совет
ехать в Москву, совет слишком смелый, потому что он шел вразрез только что торжественно объявленному в приказе обещанию императора не расставаться с
войсками.
Убегая из Москвы, люди этого
войска захватили с собой всё, чтò было награблено. Наполеон тоже увозил с собой свой собственный trésor. [сокровище.] Увидав обоз, загромождавший армию, Наполеон ужаснулся (как говорит Тьер). Но он, с своею опытностью войны, не велел сжечь все лишние повозки, как он это сделал с повозками маршала, подходя
к Москве; он посмотрел на эти коляски и кареты, в которых
ехали солдаты, и сказал, что это очень хорошо, что экипажи эти употребятся для провианта, больных и раненых.
Подъехав
к войскам левого фланга, он
поехал не вперед, где была стрельба, а стал отыскивать генерала и начальников там, где их не могло быть, и потому не передал приказания.
13-го июня Наполеону подали небольшую, чистокровную арабскую лошадь, и он сел и
поехал галопом
к одному из мостов через Неман, непрестанно оглушаемый восторженными криками, которые он очевидно переносил только потому, что нельзя было запретить им криками этими выражать свою любовь
к нему; но крики эти, сопутствующие ему везде, тяготили его и отвлекали его от военной заботы, охватившей его с того времени, как он присоединился
к войску.
К 9-ти часам утра, когда
войска уже двинулись через Москву, никто больше не приходил спрашивать распоряжений графа. Все, кто мог
ехать,
ехали сами собой; те, кто оставались, решали сами с собой, чтò им надо было делать.
Приехав домой, Пьер отдал приказание своему всё знающему, всё умеющему, известному всей Москве, кучеру Евстафьевичу о том, что он в ночь
едет в Можайск
к войску, и чтобы туда были высланы его верховые лошади. Всё это не могло быть сделано в тот же день, и потому, по представлению Евстафьевича, Пьер должен был отложить свой отъезд до другого дня, с тем чтобы дать время подставам выехать на дорогу.
Сначала он
ехал по линии багратионовых
войск, еще не вступавших в дело и стоявших неподвижно; потом он въехал в пространство, занимаемое кавалерией Уварова и здесь заметил уже передвижения и признаки приготовлений
к делу; проехав кавалерию Уварова, он уже ясно услыхал звуки пушечной и орудийной стрельбы впереди себя.
«Я завтра рано
еду к светлейшему князю», читал он. (Светлеющему! торжественно, улыбаясь ртом и хмуря брови, повторил высокий малый), «чтобы с ним переговорить, действовать и помогать
войскам истреблять злодеев; станем и мы из них дух»… продолжал чтец и остановился (видал? победоносно прокричал малый. Он тебе всю дистанцию развяжет…) «искоренять и этих гостей
к чорту отправлять; я приеду назад
к обеду и примемся за дело, сделаем, доделаем и злодеев отделаем».
Он проехал по одному из качавшихся на лодках мостов на ту сторону, круто повернул влево и галопом
поехал по направлению
к Ковно, предшествуемый замиравшими от счастия, восторженными гвардейскими конными егерями, которые, расчищая дорогу по
войскам. скакали впереди его.
Несколько дней пред отъездом Ростова, в соборе было назначено молебствие по случаю победы, одержанной русскими
войсками, и Николай
поехал к обедне. Он стал несколько позади губернатора и с служебною степенностью, размышляя о самых разнообразных предметах, выстоял службу. Когда молебствие кончилось, губернаторша подозвала его
к себе.