Неточные совпадения
Подойдя к столу, он выпил рюмку портвейна и, спрятав руки за спину, посмотрел в окно, на небо, на белую звезду, уже едва заметную в голубом, на огонь
фонаря у ворот дома. В памяти неотвязно звучало...
Самгин
подошел к столбу
фонаря, прислонился
к нему и стал смотреть на работу. В улице было темно, как в печной трубе, и казалось, что темноту создает возня двух или трех десятков людей. Гулко крякая, кто-то бил по булыжнику мостовой ломом, и, должно быть, именно его уговаривал мягкий басок...
— Плохой ты актер, — сказал он и,
подойдя к окну, открыл форточку. В темноте колебалась сероватая масса густейшего снега, создавая впечатление ткани, которая распадается на мелкие клочья. У подъезда гостиницы жалобно мигал взвешенный в снегу и тоже холодный огонек
фонаря. А за спиною бормотал Лютов.
Кутузов, задернув драпировку, снова явился в зеркале, большой, белый, с лицом очень строгим и печальным. Провел обеими руками по остриженной голове и, погасив свет, исчез в темноте более густой, чем наполнявшая комнату Самгина. Клим, ступая на пальцы ног, встал и тоже
подошел к незавешенному окну. Горит
фонарь, как всегда, и, как всегда, — отблеск огня на грязной, сырой стене.
Мы
подошли к толпе, освещенной
фонарями, висевшими на дверях.
Четверть часа спустя Федя с
фонарем проводил меня в сарай. Я бросился на душистое сено, собака свернулась у ног моих; Федя пожелал мне доброй ночи, дверь заскрипела и захлопнулась. Я довольно долго не мог заснуть. Корова
подошла к двери, шумно дохнула раза два, собака с достоинством на нее зарычала; свинья прошла мимо, задумчиво хрюкая; лошадь где-то в близости стала жевать сено и фыркать… я, наконец, задремал.
Дверь заскрипела, и лесник шагнул, нагнув голову, через порог. Он поднял
фонарь с полу,
подошел к столу и зажег светильню.
К фонарю подходит фонарщик — днем, лампы чистить, — ставит лестницу
к стене, влез, зацепил за гребень стены крючья веревочной лестницы, спустил ее во двор тюрьмы и — марш!
В эту самую минуту на улице послышался шум. Я поспешил в следственную комнату и
подошел к окну. Перед станционным домом медленно подвигалась процессия с зажженными
фонарями (было уже около 10 часов); целая толпа народа сопровождала ее. Тут слышались и вопли старух, и просто вздохи, и даже ругательства; изредка только раздавался в воздухе сиплый и нахальный смех, от которого подирал по коже мороз. Впереди всех приплясывая шел Михеич и горланил песню.
Время между тем
подходило к сумеркам, так что когда он
подошел к Невскому, то был уже полнейший мрак: тут и там зажигались
фонари, ехали, почти непрестанной вереницей, смутно видневшиеся экипажи, и мелькали перед освещенными окнами магазинов люди, и вдруг посреди всего, бог весть откуда, раздались звуки шарманки. Калинович невольно приостановился, ему показалось, что это плачет и стонет душа человеческая, заключенная среди мрака и снегов этого могильного города.
Он
подошел к окну — и при свете уличного
фонаря, стоявшего перед самым домом, прочел следующие строки...
Я
подошел к одному
фонарю, вынул мои карманные часы: было одиннадцать часов.
Вадим встал,
подошел к двери и твердою рукою толкнул ее; защелка внутри сорвалась, и роковая дверь со скрыпом распахнулась… кто-то вскрикнул… и всё замолкло снова… Вадим взошел, торжественно запер за собою дверь и остановился… на полу стоял
фонарь… и возле него сидела, приклонив бледную голову
к дубовой скамье… Ольга!..
Ефимка, уж поправив наверху половицу, казалось, потерял весь страх. Шагая через две и три ступени, он с веселым лицом полез вперед, только оглядываясь и освещая
фонарем дорогу становому. За становым шел Егор Михайлович. Когда они скрылись, Дутлов, поставив уже одну ногу на ступеньку, вздохнул и остановился. Прошли минуты две, шаги их затихли на чердаке; видно, они
подошли к телу.
Ильич во мгновение ока перекатился два раза и спрятался в углу печи, так что распугал всех тараканов. Староста бросил ложку и побежал
к Илье. Дутлов медленно поставил
фонарь, распоясался, пощелкивая языком, покачал головой и
подошел к Илье, который уж возился с старостой и дворником, не пускавшими его
к окну. Они поймали его за руки и держали, казалось, крепко; но как только Илья увидел дядю с кушаком, силы его удесятерились, он вырвался и, закатив глаза, подступил с сжатыми кулаками
к Дутлову.
Они
подошли к флигелю, в сенях которого вонючие караульщики ждали с
фонарем. Дутлов шел за ними. Караульщики имели виноватый вид, который мог относиться разве только
к произведенному ими запаху, потому что они ничего дурного не сделали. Все молчали.
Налево был едва виден высокий крутой берег, чрезвычайно мрачный, а направо была сплошная, беспросветная тьма, в которой стонало море, издавая протяжный, однообразный звук: «а… а… а… а…», и только когда надзиратель закуривал трубку и при этом мельком освещался конвойный с ружьем и два-три ближайших арестанта с грубыми лицами, или когда он
подходил с
фонарем близко
к воде, то можно было разглядеть белые гребни передних волн.
В это время
к нам
подошли станочники с
фонарями, и все мы молча смотрели, как пароход, повернув
к нам оба огня, бежал как будто прямо
к нашему берегу… Под лучом пароходного огня мелькнула на мгновение черною тенью лодка Микеши и исчезла…
И наконец, настала ночь, в комнату принесли огонь, и Елена снова
подошла к окну. Густая темнота окутывала улицу. Бедные и грубые предметы скучной обычности скрывались в черном покрове ночи, — и было что-то торжественное в этой печальной черноте. Против окна, у которого стояла Елена, слабо виднелся, на другой стороне улицы, при свете редких
фонарей, маленький, кирпично-красный дом кузнеца.
Фонари стояли далеко от него, — он казался черным.
Дворник взял бумажку и, несмотря на дождь и на крепкий ветер,
подошел к уличному
фонарю, разглядел подаренье и, спрятав его,
подошел к Аграфене Петровне.
Он торопливо вышел в дверь направо. Бледная кухарка тяжело вздыхала. Солдаты смотрели на блестящий паркет, на большой черный рояль. Высокий
подошел к двери налево и открыл ее. За ним оба другие пошли. На потолке висел розовый
фонарь. Девушка, с обнаженными руками и плечами, приподнявшись на постели, испуганно прислушивалась. Она вскрикнула и закрылась одеялом. Из темноты соседней комнаты женский голос спросил...
Совсем уже стемнело, и чем ближе
подходили к устью Оки, тем чаще попадались встречные пароходы. Тогда поднимался глухой зловещий свист, и махали с кожуха цветными
фонарями; на одну баржу чуть-чуть было не налетели.
Но вот сквозь сон слышит он собачий лай. Лает сначала одна собака, потом другая, третья… и собачий лай, мешаясь с куриным кудахтаньем, дает какую-то дикую музыку. Кто-то
подходит к Лаеву и спрашивает о чем-то. Засим слышит он, что через его голову лезут в окно, стучат, кричат… Женщина в красном фартуке стоит около него с
фонарем в руке и о чем-то спрашивает.
И он заметался около окна. Быстро
подошел к окну и Лука Иванович. Сквозь запотевшее стекло видно было снежное полотно улицы. На углу мерцал рожок
фонаря. Крутил небольшой снежок. Через две-три минуты подлетела тройка. Искристые, глубокие глаза Пахоменки пронизывали насквозь снежную полумглу.