Неточные совпадения
«Мама, а я еще не сплю», — но вдруг Томилин, запнувшись за что-то, упал
на колени,
поднял руки, потряс ими, как бы угрожая, зарычал и охватил ноги
матери. Она покачнулась, оттолкнула мохнатую голову и быстро пошла прочь, разрывая шарф. Учитель, тяжело перевалясь с колен
на корточки, встал, вцепился в свои жесткие волосы, приглаживая их, и шагнул вслед за мамой, размахивая
рукою. Тут Клим испуганно позвал...
«Проси у бога прощения за то, что
поднял руку на меня, богоданную тебе
мать!» Молиться я должен был вслух, но я начал читать непотребные стихи.
Штабс-капитан замахал наконец
руками: «Несите, дескать, куда хотите!» Дети
подняли гроб, но, пронося мимо
матери, остановились пред ней
на минутку и опустили его, чтоб она могла с Илюшей проститься. Но увидав вдруг это дорогое личико вблизи,
на которое все три дня смотрела лишь с некоторого расстояния, она вдруг вся затряслась и начала истерически дергать над гробом своею седою головой взад и вперед.
В «Страшном суде» Сикстинской капеллы, в этой Варфоломеевской ночи
на том свете, мы видим сына божия, идущего предводительствовать казнями; он уже
поднял руку… он даст знак, и пойдут пытки, мученья, раздастся страшная труба, затрещит всемирное аутодафе; но — женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась в ужасе к нему и умоляет его о грешниках; глядя
на нее, может, он смягчится, забудет свое жестокое «женщина, что тебе до меня?» и не подаст знака.
— Не пугайся, Катерина! Гляди: ничего нет! — говорил он, указывая по сторонам. — Это колдун хочет устрашить людей, чтобы никто не добрался до нечистого гнезда его. Баб только одних он напугает этим! Дай сюда
на руки мне сына! — При сем слове
поднял пан Данило своего сына вверх и поднес к губам. — Что, Иван, ты не боишься колдунов? «Нет, говори, тятя, я козак». Полно же, перестань плакать! домой приедем! Приедем домой —
мать накормит кашей, положит тебя спать в люльку, запоет...
А когда Славка,
подняв вместе с гробом
на плечи, понесли из комнаты
на двор, то
мать его громко кричала и билась
на руках у людей, прося, чтобы и ее зарыли в землю вместе с сыном, и что она сама виновата в его смерти.
— Перестаньте, Саша! — спокойно сказал Николай.
Мать тоже подошла к ней и, наклонясь, осторожно погладила ее голову. Саша схватила ее
руку и,
подняв кверху покрасневшее лицо, смущенно взглянула в лицо
матери. Та улыбнулась и, не найдя, что сказать Саше, печально вздохнула. А Софья села рядом с Сашей
на стул, обняла за плечи и, с любопытной улыбкой заглядывая ей в глаза, сказала...
Мать, закрыв окно, медленно опустилась
на стул. Но сознание опасности, грозившей сыну, быстро
подняло ее
на ноги, она живо оделась, зачем-то плотно окутала голову шалью и побежала к Феде Мазину, — он был болен и не работал. Когда она пришла к нему, он сидел под окном, читая книгу, и качал левой
рукой правую, оттопырив большой палец. Узнав новость, он быстро вскочил, его лицо побледнело.
Он поставил чемодан около нее
на лавку, быстро вынул папиросу, закурил ее и, приподняв шапку, молча ушел к другой двери.
Мать погладила
рукой холодную кожу чемодана, облокотилась
на него и, довольная, начала рассматривать публику. Через минуту она встала и пошла
на другую скамью, ближе к выходу
на перрон. Чемодан она легко держала в
руке, он был невелик, и шла,
подняв голову, рассматривая лица, мелькавшие перед нею.
— Как вы всегда говорите, Андрюша! — воскликнула
мать. Стоя
на коленях около самовара, он усердно дул в трубу, но тут
поднял свое лицо, красное от напряжения, и, обеими
руками расправляя усы, спросил...
Михаило отирал с лица и бороды грязь, кровь и молчал, оглядываясь. Взгляд его скользнул по лицу
матери, — она, вздрогнув, потянулась к нему, невольно взмахнула
рукою, — он отвернулся. Но через несколько минут его глаза снова остановились
на лице ее. Ей показалось — он выпрямился,
поднял голову, окровавленные щеки задрожали…
— Погоди, ребята! — заговорил Рыбин, оглядывая их, и
поднял руку неторопливым движением. — Вот — женщина! — сказал он, указывая
на мать. — Сын у нее, наверное, пропал теперь…
Ушли они.
Мать встала у окна, сложив
руки на груди, и, не мигая, ничего не видя, долго смотрела перед собой, высоко
подняв брови, сжала губы и так стиснула челюсти, что скоро почувствовала боль в зубах. В лампе выгорел керосин, огонь, потрескивая, угасал. Она дунула
на него и осталась во тьме. Темное облако тоскливого бездумья наполнило грудь ей, затрудняя биение сердца. Стояла она долго — устали ноги и глаза. Слышала, как под окном остановилась Марья и пьяным голосом кричала...
Он быстро подошел ко мне и положил мне
на плечо тяжелую
руку. Я с усилием
поднял голову и взглянул вверх. Лицо отца было бледно. Складка боли, которая со смерти
матери залегла у него между бровями, не разгладилась и теперь, но глаза горели гневом. Я весь съежился. Из этих глаз, глаз отца, глянуло
на меня, как мне показалось, безумие или… ненависть.
Казак с великим усилием
поднимал брови, но они вяло снова опускались. Ему было жарко, он расстегнул мундир и рубаху, обнажив шею. Женщина, спустив платок с головы
на плечи, положила
на стол крепкие белые
руки, сцепив пальцы докрасна. Чем больше я смотрел
на них, тем более он казался мне провинившимся сыном доброй
матери; она что-то говорила ему ласково и укоризненно, а он молчал смущенно, — нечем было ответить
на заслуженные упреки.
Сестра билась в судорогах,
руки ее царапали землю,
поднимая белую пыль; она плакала долго, больше месяца, а потом стала похожа
на мать — похудела, вытянулась и начала говорить сырым, холодным голосом...
Я очнулся ранним и свежим зимним утром. Тит сидел у стола и что-то читал. Я долго смотрел
на него,
на его лицо, склоненное
на руки, внимательное, доброе и умное. С таким выражением Тит никогда не читал записки. Так он читал только письма сестры и
матери. Все лицо его светилось тогда каким-то внутренним светом. Потом он
поднял глаза
на меня. В них был тот же свет.
Добрая
мать никогда ни
на кого не
подымала руки, но
на этот раз явный обман со стороны мальчика вывел ее из себя.
Nicolas, как благовоспитанный юноша, поник
на минуту головой, потом
поднял глаза к небу и как-то порывисто поцеловал
руку матери. При этом ему очень кстати вспомнились стихи из хрестоматии...
Его гимназическое пальто, фуражка, калоши и волосы
на висках были покрыты инеем, и весь он от головы до ног издавал такой вкусный морозный запах, что, глядя
на него, хотелось озябнуть и сказать: «Бррр!»
Мать и тетка бросились обнимать и целовать его, Наталья повалилась к его ногам и начала стаскивать с него валенки, сестры
подняли визг, двери скрипели и хлопали, а отец Володи в одной жилетке и с ножницами в
руках вбежал в переднюю и закричал испуганно...
— Кому ж иному может служить русский? Иссуши,
Матерь Божия,
руку того, кто
поднимет ее
на помощь врагам отечества! И ты, если истинный христианин, если любишь святую Русь, должен не губить меня, а помогать мне.