— Девки турецкие и бабы ходят закрымши лицо, — вроде как бы занавеска висит с головы, только глаза в щелку глядят, да нос оттопыривается. Ну, конечно, подойдешь,
подымешь занавеску у ней, поглядишь. И, конечно, вообче…
Неточные совпадения
Больной и ласки и веселье
Татьяну трогают; но ей
Не хорошо на новоселье,
Привыкшей к горнице своей.
Под
занавескою шелковой
Не спится ей в постеле новой,
И ранний звон колоколов,
Предтеча утренних трудов,
Ее с постели
подымает.
Садится Таня у окна.
Редеет сумрак; но она
Своих полей не различает:
Пред нею незнакомый двор,
Конюшня, кухня и забор.
Идет ли она по дорожке сада, а он сидит у себя за
занавеской и пишет, ему бы сидеть, не
поднимать головы и писать; а он, при своем желании до боли не показать, что замечает ее, тихонько, как шалун, украдкой,
поднимет уголок
занавески и следит, как она идет, какая мина у ней, на что она смотрит, угадывает ее мысль. А она уж, конечно, заметит, что уголок
занавески приподнялся, и угадает, зачем приподнялся.
Он нарочно станет думать о своих петербургских связях, о приятелях, о художниках, об академии, о Беловодовой — переберет два-три случая в памяти, два-три лица, а четвертое лицо выйдет — Вера. Возьмет бумагу, карандаш, сделает два-три штриха — выходит ее лоб, нос, губы. Хочет выглянуть из окна в сад, в поле, а глядит на ее окно: «
Поднимает ли белая ручка лиловую
занавеску», как говорит справедливо Марк. И почем он знает? Как будто кто-нибудь подглядел да сказал ему!
День был чрезвычайно ясный; стору у Макара Ивановича не
поднимали обыкновенно во весь день, по приказанию доктора; но на окне была не стора, а
занавеска, так что самый верх окна был все-таки не закрыт; это потому, что старик тяготился, не видя совсем, при прежней сторе, солнца.
Петух с своим качающимся красным гребнем казался совершенно спокойным и только закатывал глаза, то вытягивал, то
поднимал одну черную ногу, цепляя когтями за
занавеску девушки.
Однажды после ужина Павел опустил
занавеску на окне, сел в угол и стал читать, повесив на стенку над своей головой жестяную лампу. Мать убрала посуду и, выйдя из кухни, осторожно подошла к нему. Он
поднял голову и вопросительно взглянул ей в лицо.
— Готов, — отвечала молодайка и, обмахнув
занавеской уходивший прикрытый самовар, с трудом донесла его,
подняла и стукнула на стол.
Почти все окна замка горели огнями, из них слышался какой-то гул, звон посуды и говор. Фон-Ферзен встречал все новых и новых гостей, рыцарей — своих союзников. Печальный юноша
поднял взор свой к одному из верхних окон, задернутых двумя сборчатыми полосами
занавесок, за которыми, как ему казалось, промелькнула знакомая ему фигура.
Почти все окна замка горели огнями, из-за них слышался какой-то гул, звон посуды и говор. Фон Ферзен встречал все новых и новых гостей, рыцарей — своих союзников. Печальный юноша
поднял взор свой к одному из верхних окон, задернутых двумя сборчатыми полами
занавесок, за которыми, как ему казалось, промелькнула знакомая фигура.