Неточные совпадения
Десятка полтора мужчин и
женщин во главе с хозяйкой дружно аплодировали Самгину, он кланялся, и ему казалось: он стал такой легкий, что рукоплескания,
поднимая его на воздух, покачивают. Известный адвокат крепко жал его руку, ласково говорил...
Клим подумал: нового в ее улыбке только то, что она легкая и быстрая. Эта
женщина раздражала его. Почему она работает на революцию, и что может делать такая незаметная, бездарная? Она должна бы служить сиделкой в больнице или обучать детей грамоте где-нибудь в глухом селе. Помолчав, он стал рассказывать ей, как мужики
поднимали колокол, как они разграбили хлебный магазин. Говорил насмешливо и с намерением обидеть ее. Вторя его словам, холодно кипел дождь.
Неприятно проскрежетали медные кольца драпировки, высоко
подняв руку и дергая драпировку, явилась
женщина и сказала...
Густо двигались люди с флагами, иконами, портретами царя и царицы в багетных рамках; изредка проплывала яркая фигурка
женщины, одна из них шла,
подняв нераскрытый красный зонтик, на конце его болтался белый платок.
Впереди толпы шагали,
подняв в небо счастливо сияющие лица, знакомые фигуры депутатов Думы, люди в мундирах, расшитых золотом, красноногие генералы, длинноволосые попы, студенты в белых кителях с золочеными пуговицами, студенты в мундирах, нарядные
женщины, подпрыгивали, точно резиновые, какие-то толстяки и, рядом с ними, бедно одетые, качались старые люди с палочками в руках,
женщины в пестрых платочках, многие из них крестились и большинство шагало открыв рты, глядя куда-то через головы передних, наполняя воздух воплями и воем.
Оба молча посмотрели в окно, как
женщина прошла по двору, как ветер прижал юбку к ногам ее и воинственно
поднял перо на шляпе. Она нагнулась, оправляя юбку, точно кланяясь ветру.
О себе он наговорил чепухи, а на вопрос о революции строго ответил, что об этом не говорят с
женщиной в постели, и ему показалось, что ответ этот еще выше
поднял его в глазах Бланш.
На улице было людно и шумно, но еще шумнее стало, когда вышли на Тверскую. Бесконечно двигалась и гудела толпа оборванных, измятых, грязных людей. Негромкий, но сплошной ропот стоял в воздухе, его разрывали истерические голоса
женщин. Люди устало шли против солнца, наклоня головы, как бы чувствуя себя виноватыми. Но часто, когда человек
поднимал голову, Самгин видел на истомленном лице выражение тихой радости.
Каждый из них, поклонясь Марине, кланялся всем братьям и снова — ей. Рубаха на ней, должно быть, шелковая, она — белее, светлей. Как Вася, она тоже показалась Самгину выше ростом. Захарий высоко
поднял свечу и, опустив ее, погасил, — то же сделала маленькая
женщина и все другие. Не разрывая полукруга, они бросали свечи за спины себе, в угол. Марина громко и сурово сказала...
Вы увидите, ты и Андрей, — продолжал он, озираясь вдохновенными глазами, — до какой высоты
поднимает человека любовь такой
женщины, как ты!
«…на его место, — шепотом читал он дальше, — прочат в министры князя И. В., а товарищем И. Б — а…
Женщины подняли гвалт… П. П. проиграл семьдесят тысяч… X — ие уехали за границу… Тебе скучно, вижу, что морщишься — спрашиваешь — что Софья Николаевна (начал живее читать Райский): сейчас, сейчас, я берег вести о ней pour la bonne bouch [на закуску (фр.).]…»
— Никогда я не
поднимал руки на
женщину!
Говорят, англичанки еще отличаются величиной своих ног: не знаю, правда ли? Мне кажется, тут есть отчасти и предубеждение, и именно оттого, что никакие другие
женщины не выставляют так своих ног напоказ, как англичанки: переходя через улицу, в грязь, они так высоко
поднимают юбки, что… дают полную возможность рассматривать ноги.
Подсудимая
подняла юбку сзади тем движением, которым нарядные
женщины оправляют шлейф, и села, сложив белые небольшие руки в рукавах халата, не спуская глаз с председателя.
По коридору послышались шаги в шлепающих котах, загремел замок, и вошли два арестанта-парашечники в куртках и коротких, много выше щиколок, серых штанах и, с серьезными, сердитыми лицами
подняв на водонос вонючую кадку, понесли ее вон из камеры.
Женщины вышли в коридор к кранам умываться. У кранов произошла ссора рыжей с
женщиной, вышедшей из другой, соседней камеры. Опять ругательства, крики, жалобы…
Солдаты брякнули ружьями, арестанты, сняв шапки, некоторые левыми руками, стали креститься, провожавшие что-то прокричали, что-то прокричали в ответ арестанты, среди
женщин поднялся вой, и партия, окруженная солдатами в белых кителях, тронулась,
подымая пыль связанными цепями ногами.
По лестнице в это время поднимались Половодовы. Привалов видел, как они остановились в дверях танцевальной залы, где их окружила целая толпа знакомых мужчин и
женщин; Антонида Ивановна улыбалась направо и налево, отыскивая глазами Привалова. Когда оркестр заиграл вальс, Половодов сделал несколько туров с женой, потом сдал ее с рук на руки какому-то кавалеру, а сам, вытирая лицо платком, побрел в буфет. Заметив Привалова, он широко расставил свои длинные ноги и
поднял в знак удивления плечи.
Среди диких криков, безумных цыганских песен и плясок мы
подымем заздравный бокал и поздравим обожаемую
женщину с ее новым счастьем, а затем — тут же, у ног ее, размозжим перед нею наш череп и казним нашу жизнь!
Когда мы подошли поближе, 2 собаки
подняли лай. Из юрты вышло какое-то человекоподобное существо, которое я сперва принял было за мальчишку, но серьга в носу изобличала в нем
женщину. Она была очень маленького роста, как двенадцатилетняя девочка, и одета в кожаную рубашку длиной до колен, штаны, сшитые из выделанной изюбриной кожи, наколенники, разукрашенные цветными вышивками, такие же расшитые унты и красивые цветистые нарукавники. На голове у нее было белое покрывало.
Она медленно
подняла на меня свои глаза… О, взгляд
женщины, которая полюбила, — кто тебя опишет? Они молили, эти глаза, они доверялись, вопрошали, отдавались… Я не мог противиться их обаянию. Тонкий огонь пробежал по мне жгучими иглами; я нагнулся и приник к ее руке…
[Господь да благословит вас, Гарибальди! (англ.)]
женщины хватали руку его и целовали, целовали край его плаща — я это видел своими глазами, —
подымали детей своих к нему, плакали…
В «Страшном суде» Сикстинской капеллы, в этой Варфоломеевской ночи на том свете, мы видим сына божия, идущего предводительствовать казнями; он уже
поднял руку… он даст знак, и пойдут пытки, мученья, раздастся страшная труба, затрещит всемирное аутодафе; но — женщина-мать, трепещущая и всех скорбящая, прижалась в ужасе к нему и умоляет его о грешниках; глядя на нее, может, он смягчится, забудет свое жестокое «
женщина, что тебе до меня?» и не подаст знака.
— Какая смелость с вашей стороны, — продолжал он, — я удивляюсь вам; в нормальном состоянии никогда человек не может решиться на такой страшный шаг. Мне предлагали две, три партии очень хорошие, но как я вздумаю, что у меня в комнате будет распоряжаться
женщина, будет все приводить по-своему в порядок, пожалуй, будет мне запрещать курить мой табак (он курил нежинские корешки),
поднимет шум, сумбур, тогда на меня находит такой страх, что я предпочитаю умереть в одиночестве.
Тут осмелился и кузнец
поднять голову и увидел стоявшую перед собою небольшого роста
женщину, несколько даже дородную, напудренную, с голубыми глазами, и вместе с тем величественно улыбающимся видом, который так умел покорять себе все и мог только принадлежать одной царствующей
женщине.
От думы они поехали на Соборную площадь, а потом на главную Московскую улицу. Летом здесь стояла непролазная грязь, как и на главных улицах, не говоря уже о предместьях, как Теребиловка, Дрекольная, Ерзовка и Сибирка. Миновали зеленый кафедральный собор, старый гостиный двор и остановились у какого-то двухэтажного каменного дома. Хозяином оказался Голяшкин. Он каждого гостя встречал внизу, подхватывал под руку,
поднимал наверх и передавал с рук на руки жене, испитой болезненной
женщине с испуганным лицом.
Это была первая
женщина, которую Симон видел совсем близко, и эта близость
поднимала в нем всю кровь, так что ему делалось даже совестно, особенно когда Серафима целовала его по-родственному. Он потихоньку обожал ее и боялся выдать свое чувство. Эта тайная любовь тоже волновала Серафиму, и она напрасно старалась держаться с мальчиком строго, — у ней строгость как-то не выходила, а потом ей делалось жаль славного мальчугана.
Плодовитость сахалинских
женщин и невысокая детская смертность, как увидит ниже читатель, скоро
поднимут процент детей еще выше, быть может, даже до русской нормы.
Не ропщите, если будете небрежены в собраниях, а особливо от
женщин, для того что не умеете хвалить их красоту; но вспомните, что вы бегаете быстро, что плаваете не утомляяся, что
подымаете тяжести без натуги, что умеете водить соху, вскопать гряду, владеете косою и топором, стругом и долотом; умеете ездить верхом, стрелять.
Почти всё общество, — туземцы, дачники, приезжающие на музыку, — все принялись рассказывать одну и ту же историю, на тысячу разных вариаций, о том, как один князь, произведя скандал в честном и известном доме и отказавшись от девицы из этого дома, уже невесты своей, увлекся известною лореткой, порвал все прежние связи и, несмотря ни на что, несмотря на угрозы, несмотря на всеобщее негодование публики, намеревается обвенчаться на днях с опозоренною
женщиной, здесь же в Павловске, открыто, публично,
подняв голову и смотря всем прямо в глаза.
— А если не станете
поднимать платков, так не будете бросать, что ли? — весело отвечала Ступина. — Хороши вы все, господа, пока не наигрались
женщиной! А там и с глаз долой, по первому капризу. — Нет, уж кланяйтесь же по крайней мере; хоть платки
поднимайте, — добавила она, рассмеявшись, — больше с вас взять нечего.
— Ну, не правда ли! — подхватила Бертольди. — Ведь это все лицемерие, пошлость и ничего более. Ступина говорит, что это пустяки, что это так принято: тем-то и гадко, что принято. Они подают бурнусы,
поднимают с полу носовые платки, а на каждом шагу, в серьезном деле, подставляют
женщине ногу; не дают ей хода и свободы.
— Помилуйте: разве может быть что-нибудь приятнее для
женщины, как
поднять человека на честную работу?
— Слушай, Коля, это твое счастье, что ты попал на честную
женщину, другая бы не пощадила тебя. Слышишь ли ты это? Мы, которых вы лишаете невинности и потом выгоняете из дома, а потом платите нам два рубля за визит, мы всегда — понимаешь ли ты? — она вдруг
подняла голову, — мы всегда ненавидим вас и никогда не жалеем!
«Я падаю нравственно и умственно! — думал иногда он с ужасом. — Недаром же я где-то читал или от кого-то слышал, что связь культурного человека с малоинтеллигентной
женщиной никогда не
поднимет ее до уровня мужчины, а наоборот, его пригнет и опустит до умственного и нравственного кругозора
женщины».
И она бросилась на меня с кулаками. Но в эту минуту вдруг раздался пронзительный, нечеловеческий крик. Я взглянул, — Елена, стоявшая как без чувств, вдруг с страшным, неестественным криком ударилась оземь и билась в страшных судорогах. Лицо ее исказилось. С ней был припадок пахучей болезни. Растрепанная девка и
женщина снизу подбежали,
подняли ее и поспешно понесли наверх.
«Галки» тоже
подняли свои плечи и удивились неприхотливому вкусу генерала Блинова. Суд был короток, и едва ли какой другой человеческий суд вынес бы такой строгий вердикт, как суд этих
женщин.
Понятное дело, что такое выдающееся событие, как бал,
подняло страшный переполох в женском заводском мирке, причем мы должны исключительно говорить только о представительницах beau monde’a, великодушно предоставивших всем другим
женщинам изображать народ, — другими словами, только декорировать собой главных действующих лиц.
— Смотрите, нет ли шпионов! — тихо сказала
женщина.
Подняв руки к лицу, она потирала виски, губы у нее вздрагивали, лицо стало мягче.
— Погоди, ребята! — заговорил Рыбин, оглядывая их, и
поднял руку неторопливым движением. — Вот —
женщина! — сказал он, указывая на мать. — Сын у нее, наверное, пропал теперь…
Ромашов знал, что и сам он бледнеет с каждым мгновением. В голове у него сделалось знакомое чувство невесомости, пустоты и свободы. Странная смесь ужаса и веселья
подняла вдруг его душу кверху, точно легкую пьяную пену. Он увидел, что Бек-Агамалов, не сводя глаз с
женщины, медленно
поднимает над головой шашку. И вдруг пламенный поток безумного восторга, ужаса, физического холода, смеха и отваги нахлынул на Ромашова. Бросаясь вперед, он еще успел расслышать, как Бек-Агамалов прохрипел яростно...
Одна эта деликатность, я не знаю, как высоко должна
поднять эту
женщину в ваших глазах!
Александр все еще сидел, опершись головой на руки. Кто-то дотронулся до его плеча. Он
поднял голову: перед ним молодая, прекрасная
женщина, в пеньюаре, в чепчике à la Finoise. [финского фасона (франц.)]
Вошла княгиня; та же маленькая, сухая
женщина с бегающими глазами и привычкой оглядываться на других, в то время как она говорила с вами. Она взяла меня за руку и
подняла свою руку к моим губам, чтобы я поцеловал ее, чего бы я иначе, не полагая этого необходимым, никак не сделал.
Может быть, этот взгляд был излишне суров, может быть, в нем выразилось отвращение, даже злорадное наслаждение ее испугом — если только не померещилось так со сна Марье Тимофеевне; но только вдруг, после минутного почти выжидания, в лице бедной
женщины выразился совершенный ужас; по нем пробежали судороги, она
подняла, сотрясая их, руки и вдруг заплакала, точь-в-точь как испугавшийся ребенок; еще мгновение, и она бы закричала.
— Нет, меня же и привез сюда давеча утром, мы вместе воротились, — проговорил Петр Степанович, как бы совсем не заметив мгновенного волнения Николая Всеволодовича. — Что это, я книгу уронил, — нагнулся он
поднять задетый им кипсек. — «
Женщины Бальзака», с картинками, — развернул он вдруг, — не читал. Лембке тоже романы пишет.
Сжав кулаки, он крадется к
женщине и вдруг, топнув ногой, падает на колени перед нею, широко раскинув руки,
подняв брови, сердечно улыбаясь.
Казак с великим усилием
поднимал брови, но они вяло снова опускались. Ему было жарко, он расстегнул мундир и рубаху, обнажив шею.
Женщина, спустив платок с головы на плечи, положила на стол крепкие белые руки, сцепив пальцы докрасна. Чем больше я смотрел на них, тем более он казался мне провинившимся сыном доброй матери; она что-то говорила ему ласково и укоризненно, а он молчал смущенно, — нечем было ответить на заслуженные упреки.
Хаджи-Мурат, оправив на себе пистолет за спиною, подошел к разложенным
женщиной подушкам и, запахивая черкеску, сел на них. Старик сел против него на свои голые пятки и, закрыв глаза,
поднял руки ладонями кверху. Хаджи-Мурат сделал то же. Потом они оба, прочтя молитву, огладили себе руками лица, соединив их в конце бороды.
Вдруг послышался грохот, — разбилось оконное стекло, камень упал на пол, близ стола, где сидел Передонов. Под окном слышен был тихий говор, смех, потом быстрый, удаляющийся топот. Все в переполохе вскочили с мест;
женщины, как водится, завизжали.
Подняли камень, рассматривали его испуганно, к окну никто не решался подойти, — сперва выслали на улицу Клавдию, и только тогда, когда она донесла, что на улице пусто, стали рассматривать разбитое стекло.
Смагин надулся пузырём и сопел, Ревякин,
подняв брови, изумлённо оскалил зелёные зубы, Базунов, быстро вытирая рот салфеткой, путал усы и бороду, — казалось, что он вскочит сейчас и убежит, — а Посулов, багровый до синевы на щеках, ощетинив кустики усов, шептал что-то
женщинам, вертясь на стуле, как ведьма на помеле.