Как теперь смотрю на тебя, заслуженный майор Фаддей Громилов, в черном большом парике, зимою и летом в малиновом бархатном камзоле, с кортиком на бедре и в желтых татарских сапогах; слышу, слышу, как ты, не привыкнув ходить на цыпках в комнатах знатных господ, стучишь ногами еще за две горницы и
подаешь о себе весть издали громким своим голосом, которому некогда рота ландмилиции повиновалась и который в ярких звуках своих нередко ужасал дурных воевод провинции!
Неточные совпадения
Возвращаясь усталый и голодный с охоты, Левин так определенно мечтал
о пирожках, что, подходя к квартире, он уже слышал запах и вкус их во рту, как Ласка чуяла дичь, и тотчас
велел Филиппу
подать себе.
«Впрочем, это дело кончено, нечего думать об этом», сказал
себе Алексей Александрович. И, думая только
о предстоящем отъезде и деле ревизии, он вошел в свой нумер и спросил у провожавшего швейцара, где его лакей; швейцар сказал, что лакей только что вышел. Алексей Александрович
велел себе подать чаю, сел к столу и, взяв Фрума, стал соображать маршрут путешествия.
От Анны Андреевны я домой не вернулся, потому что в воспаленной голове моей вдруг промелькнуло воспоминание
о трактире на канаве, в который Андрей Петрович имел обыкновение заходить в иные мрачные свои часы. Обрадовавшись догадке, я мигом побежал туда; был уже четвертый час и смеркалось. В трактире известили, что он приходил: «Побывали немного и ушли, а может, и еще придут». Я вдруг изо всей силы решился ожидать его и
велел подать себе обедать; по крайней мере являлась надежда.
Ляховский расходился до того, что даже
велел подавать завтрак к
себе в кабинет, что уж совсем не было в его привычках. Необыкновенная любезность хозяина тронула Бахарева, хотя вообще он считал Ляховского самым скрытным и фальшивым человеком; ему понравилась даже та форма, в которой Ляховский между слов успел высказать, что ему все известно
о положении дел Бахарева.
— А оттого, — говорит, — что у меня голова не чайная, а у меня голова отчаянная:
вели мне лучше еще рюмку вина
подать!.. — И этак он и раз, и два, и три у меня вина выпросил и стал уже очень мне этим докучать. А еще больше противно мне стало, что он очень мало правды сказывает, а все-то куражится и невесть что
о себе соплетет, а то вдруг беднится, плачет и все
о суете.
Все уселись, Николаю Афанасьевичу
подали стакан воды, в который он сам впустил несколько капель красного вина, и начал новую
о себе повесть.
Артист начал было уверять, что у него ничего подобного нет, но когда Горданов пугнул его обыском, то он струсил и смятенно
подал два векселя, которые Павел Николаевич прочел, посмотрел и объявил, что работа в своем роде совершеннейшая, и затем спрятал векселя в карман, а артисту
велел как можно скорее убираться,
о чем тот и не заставлял
себе более повторять.
Горданов ушел к
себе и сейчас же
велел подать себе лошадей, чтобы ехать в город с целью послать корреспонденцию в Петербург и переговорить с властями
о бунте.
Иван Васильевич встал «да вспросил
о здоровье светлейшего и наяснейшего Фридерика, римского цесаря, и краля ракусского и иных, приятеля своего возлюбленного, да и руку
подал послу стоя, да
велел всести ему на скамейке, против
себя близко».
Для довершения картины, среди народа явилось и духовенство. Из-за забора глядел дьячок. Воевода
велел его привести и спросил зачем он там стоит. «Смотрю что делается» — отвечал тот. Он похвалил его за спокойное поведение, советовал также
вести себя и впредь, объявил
о совершенной веротерпимости при наступающей власти польского короля и
подал дьячку, в знак высокой своей милости, свою воеводскую руку. Тема для донесения жонду и для вариаций европейской журналистики была богатая.
Велев подать себе пуншу и призвав Боссе, он начал с ним разговор
о Париже,
о некоторых изменениях, которые он намерен был сделать в maison de l’impératrice, [придворном штате императрицы,] удивляя префекта своею памятливостью ко всем мелким подробностям придворных отношений.