Неточные совпадения
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки
зеленого цвета
с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял
с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками
подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он убил бога.
Она
с тихой радостью успокоила взгляд на разливе жизни, на ее широких полях и
зеленых холмах. Не бегала у ней дрожь по плечам, не горел взгляд гордостью: только когда она перенесла этот взгляд
с полей и холмов на того, кто
подал ей руку, она почувствовала, что по щеке у ней медленно тянется слеза…
Вместо жирной кулебяки явились начиненные воздухом пирожки; перед супом
подали устриц; цыплята в папильотках,
с трюфелями, сладкие мяса, тончайшая
зелень, английский суп.
Подавали душистый суп из молодых кореньев и
зелени, жареного леща
с кашей, прекрасно откормленную домашнюю утку и спаржу.
Подали отбивные телячьи котлеты
с зеленым горошком…
Государев деньщик
подал ему деревянную ложку, оправленную слоновую костью, ножик и вилку
с зелеными костяными черенками, ибо Петр никогда не употреблял другого прибора, кроме своего.
Пять человек лесообъездчиков, одетых в серые куртки из толстого фабричного сукна, были подобраны молодец к молодцу и предупреждали малейшее желание Муфеля: садили и снимали его
с седла,
подавали ему фляги
с водкой, сигары, причем каждый раз быстро снимали
с себя мерлушчатые круглые шапки
с зеленым верхом; из них выделялись более других сыновья Прохора Пантелеича.
[Веселой толпою
С глубокого дна
Мы ночью всплываем,
Нас греет луна.]
Любо нам порой ночною
Дно речное покидать,
Любо вольной головою
Высь речную разрезать,
Подавать друг дружке голос,
Воздух звонкий раздражать,
И
зеленый влажный волос
В нем сушить и отряхать.
Отец поглядел в окно, увидал коляску, взял картуз и пошел на крыльцо встречать. Я побежал за ним. Отец поздоровался
с дядей и сказал: «Выходи же». Но дядя сказал: «Нет, возьми лучше ружье, да поедем со мной. Вон там, сейчас за рощей, русак лежит в
зеленях. Возьми ружье, поедем убьем». Отец велел себе
подать шубку и ружье, а я побежал к себе, наверх, надел шапку и взял свое ружье. Когда отец сел
с дядей в коляску, я приснастился
с ружьем сзади на запятки, так что никто не видал меня.
—
С живостью и удовольствием
подал Державин мне обеими руками
зеленый том и сказал: «Так возьмите, прочтите, изучите, и когда будете готовы, тогда прочтите мне.
Заперли рабу Божию в тесную келийку. Окроме матери Платониды да кривой старой ее послушницы Фотиньи, никого не видит, никого не слышит заточенница… Горе горемычное, сиденье темничное!.. Где-то вы, дубравушки
зеленые, где-то вы, ракитовые кустики, где ты, рожь-матушка зрелая — высокая, овсы, ячмени усатые, что крыли добра молодца
с красной девицей?.. Келья высокая, окна-то узкие
с железными перекладами: ни выпрыгнуть, ни вылезти… Нельзя
подать весточку другу милому…
За обедом, как ни потчевал ее Марко Данилыч, пальцем не тронула рюмки
с вином. Пивом, медом потчевал — не стала пить. Шампанского
подали, и пригубить не согласилась. И до мясного не коснулась, ела рыбное да
зелень, хоть день и скоромный был…
Подали зеленые щи из рассады
с блинчатыми пирожками.
Ужин
подали около четырех на отдельных столиках в столовой побольше, рядом
с рестораном. Растения густо обставляли эту залу и делали ее похожей на зимний сад. Воздух сгустился. Испарения широких листьев и запах цветов наполняли его. Огни двух люстр и стенных жирандолей выходили ярче на темной
зелени.
Долго лежал и плакал Бобка на
зеленом мху. Ему было и жутко, и холодно, и хотелось кушать. Ему вспомнились те вкусные вещи, которые няня заказывала кухарке Матрене к сегодняшнему вечеру. Особенно ярко представлялась та вкусная булка, которую испекла сегодня Матрена и которую
подадут к чаю. Булка так живо представлялась его воображению, что Бобку неудержимо потянуло домой, за чайный стол. Он утер слезы, вскочил
с травы и пошел назад,
с трудом отыскивая в траве следы своих крошечных ножонок.
Между тем Ольга Ивановна сидела
с полковницей, ее дочерью и Софи в
зеленом будуаре, куда им
подали роскошный десерт.