Неточные совпадения
Хлестаков. Право, не знаю. Ведь мой
отец упрям и глуп, старый хрен, как бревно. Я ему прямо скажу: как хотите, я не могу жить без Петербурга. За что ж, в самом деле, я должен
погубить жизнь с мужиками? Теперь не те потребности; душа моя жаждет просвещения.
Молчи, молчи;
Не
погуби нас: я в ночи
Сюда прокралась осторожно
С единой, слезною мольбой.
Сегодня казнь. Тебе одной
Свирепство их смягчить возможно.
Спаси
отца.
Когда же тут, сверх того, самая коварная, самая мрачная интрига и доверчивого, великодушного
отца сговорилась
погубить его же собственная дочь, то разве это можно снести?
Погубить же, разорить, быть причиной ссылки и заточения сотен невинных людей вследствие их привязанности к своему народу и религии
отцов, как он сделал это в то время, как был губернатором в одной из губерний Царства Польского, он не только не считал бесчестным, но считал подвигом благородства, мужества, патриотизма; не считал также бесчестным то, что он обобрал влюбленную в себя жену и свояченицу.
— Поган есмь, а не свят. В кресла не сяду и не восхощу себе аки идолу поклонения! — загремел
отец Ферапонт. — Ныне людие веру святую
губят. Покойник, святой-то ваш, — обернулся он к толпе, указывая перстом на гроб, — чертей отвергал. Пурганцу от чертей давал. Вот они и развелись у вас, как пауки по углам. А днесь и сам провонял. В сем указание Господне великое видим.
«Не совокупность только фактов
губит моего клиента, господа присяжные заседатели, — возгласил он, — нет, моего клиента
губит, по-настоящему, один лишь факт: это — труп старика
отца!
— Братья
губят себя, — продолжал он, —
отец тоже. И других
губят вместе с собою. Тут «земляная карамазовская сила», как
отец Паисий намедни выразился, — земляная и неистовая, необделанная… Даже носится ли Дух Божий вверху этой силы — и того не знаю. Знаю только, что и сам я Карамазов… Я монах, монах? Монах я, Lise? Вы как-то сказали сию минуту, что я монах?
Р. S. Проклятие пишу, а тебя обожаю! Слышу в груди моей. Осталась струна и звенит. Лучше сердце пополам! Убью себя, а сначала все-таки пса. Вырву у него три и брошу тебе. Хоть подлец пред тобой, а не вор! Жди трех тысяч. У пса под тюфяком, розовая ленточка. Не я вор, а вора моего убью. Катя, не гляди презрительно: Димитрий не вор, а убийца!
Отца убил и себя
погубил, чтобы стоять и гордости твоей не выносить. И тебя не любить.
Я рассказал про офицера вещи, которые могут
погубить его (он заезжал куда-то с арестантом), и вспомнил, что он бедный человек и
отец семи детей; но должно ль щадить фискала, разве он щадил других?
Не сидите с моим другом, Зарницыным, он затмит ваш девственный ум своей туманной экономией счастья; не слушайте моего друга Вязмитинова, который
погубит ваше светлое мышление гегелианскою ересью; не слушайте меня, преподлейшего в сношениях с зверями, которые станут называть себя перед вами разными кличками греко-российского календаря; даже
отца вашего, которому отпущена половина всех добрых качеств нашей проклятой Гоморры, и его не слушайте.
Я многого не понимал, многое забыл, и у меня остались в памяти только
отцовы слова: «Не вмешивайся не в свое дело, ты все дело испортишь, ты все семейство
погубишь, теперь Мироныч не тронет их, он все-таки будет опасаться, чтоб я не написал к тетушке, а если пойдет дело на то, чтоб Мироныча прочь, то Михайлушка его не выдаст.
— Не
погубите! — начал он мелодраматическим голосом. — Я
отец семейства, у меня жена теперь умирает, я сам почти помешанный какой-то, ничего не могу сообразить. Уезжайте теперь, не доканчивайте вашего дела, а потом я соображу и попрошу о чем-нибудь для себя начальника губернии.
— Я знаю, Нелли, что твою мать
погубил злой человек, злой и безнравственный, но знаю тоже, что она
отца своего любила и почитала, — с волнением произнес старик, продолжая гладить Нелли по головке и не стерпев, чтоб не бросить нам в эту минуту этот вызов. Легкая краска покрыла его бледные щеки; он старался не взглядывать на нас.
И все-таки
отца погубила окончательно Раиса Павловна…
— Главное, Луша… — глухо ответила Раиса Павловна, опуская глаза, — главное, никогда не повторяй той ошибки, которая
погубила меня и твоего
отца… Нас трудно судить, да и невозможно. Имей в виду этот пример, Луша… всегда имей, потому что женщину
губит один такой шаг,
губит для самой себя. Беги, как огня, тех людей, то есть мужчин, которые тебе нравятся только как мужчины.
— Батюшки! спасители! режут! — вопила она, уцепившись за фалды моего вицмундира, —
отец родной! не ходи, не
губи своей душеньки!
— Замолчи,
отец! — сказал, вставая, Максим, — не возмущай мне сердца такою речью! Кто из тех, кого
погубил ты, умышлял на царя? Кто из них замутил государство? Не по винам, а по злобе своей сечешь ты боярские головы! Кабы не ты, и царь был бы милостивее. Но вы ищете измены, вы пытками вымучиваете изветы, вы, вы всей крови заводчики! Нет,
отец, не гневи бога, не клевещи на бояр, а скажи лучше, что без разбора хочешь вконец извести боярский корень!
«Ваше благородие, — кричит несчастный, — помилуйте, будьте
отец родной, заставьте за себя век бога молить, не
погубите, помилосердствуйте!» Жеребятников только, бывало, того и ждет; тотчас остановит дело и тоже с чувствительным видом начинает разговор с арестантом...
— Папочка! — вскричала Саша, вдруг стремительно бросаясь к
отцу, заливаясь слезами и крепко обняв его своими ручками. — Папочка! ну вам ли, доброму, прекрасному, веселому, умному, вам ли, вам ли так себя
погубить? Вам ли подчиняться этому скверному, неблагодарному человеку, быть его игрушкой, на смех себя выставлять? Папочка, золотой мой папочка!..
Гордей Евстратыч делал вид, что ничего не замечает, и относился к сыну с небывалой нежностью, и только одна Ариша понимала истинную цену этой отцовской нежности:
отец хотел
погубить сына, чтобы этим путем добиться своего.
— Мой грех, мой ответ… — хрипела Татьяна Власьевна, страшная в своем отчаянии. — Всю жисть его не могу замолить… нет спокою моей душеньке нигде… Уж лучше мне одной в аду мучиться, а ты-то не
губи себя… Феня, голубка, прости меня многогрешную… Нет, пред образом мне поклянись… пред образом… затепли свечку… а то собьют тебя… Аленка собьет с пути… она и
отца Крискента сбила, и всех…
— Нет, — сказала твердым голосом Анастасья, — я не отрекусь от
отца моего. Да, злодеи! я дочь боярина Шалонского, и если для вас мало, что вы, как разбойники,
погубили моего родителя, то умертвите и меня!.. Что мне радости на белом свете, когда я вижу среди убийц
отца моего… Ах! умертвите меня!
— Так вот вы зачем! Вяжите его,
отцы! Вяжите его, разбойника: он самый и есть злодей! — завопила Анна, после того как один из присутствующих взял из рук ее лучину и защемил ее в светец. — Всех нас
погубил,
отцы вы мои! Слава те господи! Давно бы надыть! Всему он причиной; и парня-то
погубил…
—
Отцы вы мои! Отсохни у меня руки, пущай умру без покаяния, коли не он
погубил парня-то! — отчаянно перебила старушка. — Спросите,
отцы родные, всяк знает его, какой он злодей такой! Покойник мой со двора согнал его, к порогу не велел подступаться — знамо, за недобрые дела!.. Как помер, он, разбойник, того и ждал — опять к нам в дом вступил.
— Не
погуби, кормилец! Ты наш
отец, ты наша мать! Куда нам селиться? Мы люди старые, одинокие. Как Бог, так и ты… — завопила она.
— Если ты серьезно дуришь — я тоже должен серьезно поступать с тобой… Я
отцу твоему дал слово — поставить тебя на ноги… И я тебя поставлю! Не будешь стоять — в железо закую… Тогда устоишь… Я знаю — все это у тебя с перепою… Но ежели ты
отцом нажитое озорства ради
губить будешь — я тебя с головой накрою… Колокол солью над тобой… Шутить со мной очень неудобно!
Саша (бежит навстречу
отцу). Папа, ради бога, прибежал он сюда, как бешеный, и мучает меня! Требует, чтобы я отказалась от него, не хочет
губить меня. Скажи ему, что я не хочу его великодушия! Я знаю, что делаю.
— И если б ты знала, как я понимаю твое отвращение, друг мой! Ужасно поклясться перед алтарем божиим в любви к тому, кого не можешь любить! Ужасно принадлежать тому, кого даже не уважаешь! А он потребует твоей любви; он для того и женится, я это знаю по взглядам его на тебя, когда ты отвернешься. Каково ж притворяться! Я сама двадцать пять лет это испытываю. Твой
отец погубил меня. Он, можно сказать, высосал всю мою молодость, и сколько раз ты видела слезы мои!..
Приказчик упал в ноги уряднику и заревел: «смилуйся,
отец родной, золотой ты мой, серебряный, что я тебе сделал… неужто наш батюшка велит
губить верных слуг своих».
— О!.. — завопил он. — Кто б мог подумать! поверить?.. кто ожидал, что эта туча доберется и до нас грешных! о господи! господи!.. — куда мне деваться!.. все против нас… бог и люди… и кто мог отгадать, что этот Пугачев будет
губить кого же? — русское дворянство! — простой казак!.. боже мой! святые
отцы!
— Братец! Голубчик мой! Вы мне наместо
отца родного! — крикнула Настя и, зарыдав, бросилась брату в ноги. — Не
губите вы меня! Зреть я его не могу: как мне с ним жить?..
Дескать, так и так; в ваши руки судьбу свою предаю, в руки начальства; дескать, ваше превосходительство, защитите и облагодетельствуйте человека; так и так, дескать, вот то-то и то-то, противозаконный поступок; не
погубите, принимаю вас за
отца, не оставьте… амбицию, честь, имя и фамилию спасите… и от злодея, развращенного человека, спасите…
Любовь Гордеевна (подходит к
отцу.) Тятенька! Я из твоей воли ни на шаг не выду. Пожалей ты меня, бедную, не
губи мою молодость!..
Чтобы избавиться от предстоящего брака, несколько несбыточных планов составлялось в голове ее; так, например, броситься перед
отцом на колени и просить его не
губить ее; объясниться с самим Павлом: сказать ему, что она не может быть его женою, потому что любит другого, и просить его как благородного человека не принуждать ее делать жертву, которая, может быть, сведет ее во гроб.
–…
Отец обезумел, топает ногами, кричит: «Опозорила родителя,
погубила душу!» И только после похорон, как увидал, что вся Казань пришла провожать Лизу и венками гроб осыпали, опамятовался он. «Если, говорит, весь народ за неё встал, значит, подлец я перед дочерью!»
— Батюшка! — вопила баба. —
Отец ты наш! Не
губи парня-то… Девка совсем негодная, кормилец; на всей деревне просвету нам с нею не дадут, кажинный чураться нас станет; чем погрешили мы перед тобою, касатик ты наш?.. Весь свет осуду на нас положит за такую ахаверницу…
Никита. Отравил я
отца,
погубил я, пес, и дочь. Моя над ней власть была,
погубил ее и ребеночка.
Ферапонтов-старик бросился ему в ноги, умоляя его: «Батюшко, не
погубите,
отец мой, благодетель, не
погубите навеки!» И когда директор пошел из залы, он пополз за ним на коленях.
Николай Иванович. Василий Никанорович вернулся, Бориса я
погубил, Люба выходит замуж. Неужели я заблуждаюсь, заблуждаюсь в том, что верю тебе? Нет.
Отец, помоги мне!
—
Отец Александр на другой же день приезжал после того к нашей госпоже и чуть не в ноги ей поклонился. «Матушка, говорит, Катерина Евграфовна, не
погубите, вот что со мной случилось, и сколь ни прискорбно вашему сердцу я как пастырь церкви, прошу милости новобрачным: бог соединил, человек не разлучает, молодые завтрашний день желают быть у вас». Генеральша наша на это ему только и сказала: «Вас, говорит,
отец Александр, я не виню, но как поступить мне с моей внукой, я уж это сама знаю».
Саша. Прощай! Не увидишь меня больше! Не езди к нам… Колю к тебе
отец будет возить… Бог тебя простит, как я прощаю!
Погубил ты нашу жизнь!
— Другое желаю еще предложить вам,
отцы, матери, — сказала Манефа. — Великие беды угрожают нашему обстоянию. Грех ради наших презельная буря хощет
погубить жительство наше и всех нас распу́дить, яко овец, пастыря неимущих. Получила я письма от благодетелей из Питера, извещают: начальство-де хочет все наши скиты разорить… И тому делу не миновать. И быть разорению вскоре, в нынешнем же году.
— Не бывает разве, что
отец по своенравию на всю жизнь
губит детей своих? — продолжала, как полотно побелевшая, Марья Гавриловна, стоя перед Манефой и опираясь рукою на стол. — Найдет, примером сказать, девушка человека по сердцу, хорошего, доброго, а родителю забредет в голову выдать ее за нужного ему человека, и начнется тиранство… девка в воду, парень в петлю… А родитель руками разводит да говорит: «Судьба такая! Богу так угодно».
То князь их Вильгельм собирается плыть —
Я будто слова его внемлю, —
Он хочет
отца моего
погубить,
Присвоить себе его землю!
«Ибо я сошел с небес не для того, чтобы творить волю мою, но волю пославшего меня
отца; воля же пославшего меня
отца есть та, чтобы из того, что он мне дал, ничего не
погубить», — сказано у Иоанна (VI, 38—39), то есть сохранить, возрастить в себе, довести до высшей возможной степени ту искру божественности, которая дана, поручена мне, как дитя няньке.
Любовь очень часто в представлении таких людей, признающих жизнь в животной личности, то самое чувство, вследствие которого для блага своего ребенка мать отнимает, посредством найма кормилицы, у другого ребенка молоко его матери; то чувство, по которому
отец отнимает последний кусок у голодающих людей, чтобы обеспечить своих детей; это то чувство, по которому любящий женщину страдает от этой любви и заставляет ее страдать, соблазняя ее, или из ревности
губит себя и ее; это то чувство, по которому люди одного, любимого ими товарищества наносят вред чуждым или враждебным его товариществу людям; это то чувство, по которому человек мучит сам себя над «любимым» занятием и этим же занятием причиняет горе и страдания окружающим его людям; это то чувство, по которому люди не могут стерпеть оскорбления любимому отечеству и устилают поля убитыми и ранеными, своими и чужими.
Княгиня-maman нервно корила князя-papа в том, что он не
отец своим детям, а прямой расточитель, что он не хочет счастья своих дочерей,
губит их молодость, их судьбу, их карьеру.
И
отца убьет, и себя на веки вечные
погубит!..
— Надо, мне кажется, скорей к
отцу ее отвезти, чтобы чего-нибудь не вышло, — сказал Андрей Александрыч. — Главное, огласки бы не вышло. Помните, что было с батюшкой, может то же и с нами случиться. Наверху глаза зоркие. Самой пустой молвы довольно, чтобы весь корабль
погубить. Увози ее, Машенька, скорей до греха.
Но сын подумал, что
отец боится сказать ему, и стал разбирать все вещи отцовские, чтобы понять по ним, как все сделано, и перепортил и
погубил все, что получил от
отца, а все, что сделал нового, все это было не на пользу; по ему не хотелось признаться, что он все перепортил, и он жил и мучался, а всем говорил, что
отец ему ничего и не давал, а все он сделал себе сам.