— Наш знакомец, — заговорил еще бойчее настоятель, — извещает меня про одно дело, касающееся обители, — он повел головою в сторону казначея, — и всячески обнадеживает насчет нашего ходатайства в губернской управе по вопросу о субсидии для училища. — Казначей крякнул. — Вдвое лестно было познакомиться! — Настоятель
повернулся к гостю, указывая на него рукой, прибавил опять в сторону казначея: — Им желательно было и нашу обитель посетить.
Неточные совпадения
— Шикарный немец, — говорил поживший в городе и читавший романы извозчик. Он сидел,
повернувшись вполуоборот
к седоку, то снизу, то сверху перехватывая длинное кнутовище, и, очевидно, щеголял своим образованием, — тройку завел соловых, выедет с своей хозяйкой — так куда годишься! — продолжал он. — Зимой, на Рождестве, елка была в большом доме, я
гостей возил тоже; с еклектрической искрой. В губернии такой не увидишь! Награбил денег — страсть! Чего ему: вся его власть. Сказывают, хорошее имение купил.
— Вот там; да ее не заводим: многие
гости обижаются на машину — старье, говорят! У нас теперь румынский оркестр… — И, сказав это, метрдотель
повернулся, заторопился
к другому столу.
Генерал чуть-чуть было усмехнулся, но подумал и приостановился; потом еще подумал, прищурился, оглядел еще раз своего
гостя с ног до головы, затем быстро указал ему стул, сам сел несколько наискось и в нетерпеливом ожидании
повернулся к князю. Ганя стоял в углу кабинета, у бюро, и разбирал бумаги.
Порфир Порфирыч ничего не ответил на это, а только
повернулся и, пошатываясь, пошел
к двери. Татьяна Власьевна бросилась за ним и старалась удержать за фалды сюртука, о. Крискент загородил было двери, но был безмолвно устранен. Гордей Евстратыч догнал обиженного
гостя уже на дворе; он шел без шапки и верхнего пальто, как сидел за столом, и никому не отвечал ни слова.
При появлении этой добродушной толстой фигуры Дон-Кихот громко щелкнул каблуками и
повернулся к нему спиной… Бабушка теперь уже не могла усмирять расходившегося дворянина: она выслушивала, как губернатор репрезентовал ей заезжего
гостя и потом как сам
гость, на особом французском наречии, на котором говорят немцы, сказал княгине очень хитро обдуманное приветствие с комплиментами ее уму, сердцу и значению.
Поели татары блины, пришла татарка в рубахе такой же, как и девка, и в штанах; голова платком покрыта. Унесла масло, блины, подала лоханку хорошую и кувшин с узким носком. Стали мыть руки татары, потом сложили руки, сели на коленки, подули на все стороны и молитвы прочли. Поговорили по-своему. Потом один из гостей-татар
повернулся к Жилину, стал говорить по-русски.
Савелий сердито выдыхнул из груди весь воздух и резко
повернулся к стене. Минуты через три он опять беспокойно заворочался, стал в постели на колени и, упершись руками о подушку, покосился на жену. Та все еще не двигалась и глядела на
гостя. Щеки ее побледнели, и взгляд загорелся каким-то странным огнем. Дьячок крякнул, сполз на животе с постели и, подойдя
к почтальону, прикрыл его лицо платком.
Все встали и
повернулись к образу,
гости, начальство и воспитанницы. «Рождество твое Христе боже наш», — зазвучало соединенным хором молодых и детских голосов. За рождественским тропарем следовал национальный гимн, по окончании которого все приютки, как один человек,
повернулись к Наруковой и проговорили тем же дружным хором...
Гость повернулся на другой бок, лицом
к спинке дивана, и пробормотал что-то.